– Надобно узнать подробности, – сказал очень мрачный Гаврюша. – Как его убили, кто тело нашел, с чего взяли, будто это – она…
– Погоди, не видишь – ревет в три ручья…
Кларисса опять успокоилась, и мы приступили к ней с расспросами. Она была убеждена, что Ваню забрал с собой похититель лошадей, а про таинственную любовницу Лучиано Гверра ей объяснили его товарищи-наездники. Товарищей было с полдюжины – Матиас, Фриц, Герберт, еще кто-то, мы тогда не разобрали его прозвания, и наш приятель Казимир. Похоже, был и шестой. Все они были знатными конными штукарями – де Бах плохих вольтижеров не держал. Все считались и хорошими прыгунами – для них мы и затеяли свою подножку. Если Гверра изображал жизнь и смерть героического солдата, стоя на несущейся лошади, то Казимир в силу малого своего роста годился для выступлений с липпицианами – они, поди, и не чувствовали на спине его веса, совершая свои диковинные прыжки. Матиас показывал обучение трактирщицы конной езде – он выходил в разноцветных юбках и преогромном чепце, с бутылью наливки, его долго подсаживали на лошадь, он норовил то свалиться, то сесть задом наперед, хватался за хвост, отплевывался – словом, валял дурака, а потом доказывал всем, что и он не лыком шит, и скакал стоя, даже не вздрагивая, когда лошадь брала барьерчик.
Эти господа, приезжая в новый для себя город, очень быстро обзаводились любовницами, друг от друга этих подвигов не скрывая, а напротив – похваляясь ими. Про амурные приключения итальянца они узнали от него самого, да и встречали его с избранницей возле церкви – я понял, что речь об Александроневском храме. О том, что любовница не оправдала ожиданий, Гверра им тоже доложил. Насчет ожиданий мы с Гаврюшей были в недоумении, но он догадался первым:
– Может, она ему денег не давала?
Наша незнакомка действительно мало походила на перезрелую Венеру, которая станет платить за ласки бойким молодцам. Так этот вопрос и повис в воздухе.
– Фрейлен Кларисса, – сказал я. – Мы попытаемся найти эту женщину. Убивать ее вам не для чего – если она заколола господина Гверра, то пойдет на каторгу, а российская каторга – более суровое наказание для убийцы, чем нож в сердце. Давайте заключим договор.
– Какой договор? – спросила девочка.
– Я позабочусь о том, чтобы убийца господина Гверра не ушел от возмездия. А вы разузнайте, кто последний видел той ночью Иоганна и точно ли он уехал с похитителями. Вы ведь говорили, что в конюшню из парка вошли три человека, один из них – мнимый дядюшка Иоганна. А сколько человек сопровождало липпицианов, когда вы их выслеживали ночью?
Кларисса задумалась. Потом она, как могла, объяснила путь похитителей.
И тут я опять отклоняюсь от нити своего рассказа. Дело в том, что цирковые артисты живут не так чтобы дружной семьей – скорее уж, табором человек в сорок или даже пятьдесят. И этот табор не нуждается в посторонних. У него своя жизнь, свои страсти, свои интриги – скажем, приколотить сапоги недруга подошвами к полу. Они, приезжая в город, редко заводят там хорошие знакомства – неженатые мужчины ищут разве что богатых и доступных женщин, а прочим хватает таборных взаимосвязей. Из цирка и конюшни господа артисты выходят в город для того, чтобы поесть, или же на рынок за продовольствием. Могут прогуляться по лавкам. И получается, что они знают два-три маршрута, жизненно необходимых, и могут не знать соседних с цирком улиц. Кларисса жила прямо в цирке со своим законным отцом, музыкантом, а как по прозванию – я запамятовал. Она привыкла к этой походной жизни и умела быстро обустроить ложу для ночлега, а перед представлением ловко собрать всю обстановку в узел. Она умела готовить на походном очаге, шить не только тоненькой иголкой, как наши девицы, но и большой иглой, которой чинят сбрую. Она сама себе мастерила наряды. Словом, девочка могла бы стать прекрасной супругой для конного штукаря. Де Бах, как я понял, ей покровительствовал, но в меру – не хотел ссориться с фрау Лаурой. Девочка-то появилась на свет, когда де Бах был давно женат и имел уже четверых детей от законной супруги. Кто была мать Клариссы – я так никогда и не узнал.
Так вот, если верить Клариссе, похитители вышли из Малого Верманского парка через те ворота, что открывались на перекресток Елизаветинской и Александровской. И тут же они свернули в одну из малых улочек. Кларисса преследовала их по стуку копыт. Они продвигались на север, где располагалось преогромное городское пастбище и не было возможности повстречать патруль. Потом они вместе с липпицианами вышли к огородам обывателей Петербуржского предместья. Их голосов Кларисса не слышала, а когда и стук копыт казался неуловимым, проделывала забавную штуку: Гектор, ее любимец, умел по команде подавать голос. Он ржал, а липпицианы из темноты откликались. Кларисса всего дважды это предпринимала, боясь, что ее хитрость раскроется и похитители найдут возможность ее отпугнуть.
Из всего этого я понял, что Кларисса не знает точного количества похитителей. И был ли с ними Ваня – определяет умозрительно.
Я решительно не желал верить, что мой племянник – пособник конокрадов!
Потом, когда Кларисса ушла на конюшню, а мы с Гаврюшей старательно мастерили подножку, я приводил ему тысячу агрументов: почему дитя, воспитанное в дворянской семье, не может опуститься до преступления.
– Так коли дитя все добром да добром учат, оно как раз находка для мошенника, – возражал Гаврюша. – Вон Яков Агафонович всякое вытворяет – сиделец у нас, Митрофан, зазевался, и Яков Агафонович у него деньги из кассы стянул, а потом на него же и накричал. Вперед будет за кассой смотреть! Вот это – наука. А дворянское дитя живет без науки…
Он призадумался и вдруг брякнул ни к селу ни к городу:
– А девка-то, выходит, толковая…
– Какая девка? – напрочь забыв в тот миг о Клариссе, спросил я.
– О приданом своем заботилась. Не то что амуры крутить, а приданое… Все в дом будет нести, а не из дома…
Я ужаснулся. Случилось страшное – ему понравилась Кларисса!
Он сам себе не отдавал в этом отчета, ему просто было приятно рассуждать о ней. Невеста в Московском форштадте – это само собой, невеста никуда не денется. А Кларисса… это же совсем иное!..
– Да, девица хорошая, – согласился я. – Бог даст, найдет себе мужа по сердцу где-нибудь в Австрии. Рано ей замуж – ей и пятнадцати нет. Хорошо бы ей встретить богатого жениха, чтобы бросить цирк. А то выйдет за наездника, всю жизнь проведет на конюшне.
Гаврюша промолчал и сделал вид, будто всецело занят шурупом, вгоняемым в толстую доску. Вдруг он поднял голову.
– А с другой девкой что делать будем? – спросил он. – Сдадим в полицию?
– Придется, – подумав, – отвечал я. – Но сперва сами строго допросим. Может статься, она видела Ваню и что-то о нем знает. Покрывать убийцу я не намерен.
– И я. Да и Яков Агафонович ее бы выдал. Алексей Дмитрич…
– Что, Гаврюша?
– Вы уж обскажите все Якову Агафоновичу – что я с девкой разговаривал и все в точности переводил, без сучка, без задоринки. А то он на меня зол, я знаю…
– Я его усмирю. Гаврила Анкудинович! – воскликнул я совершенно с Яшкиной интонацией. – Ты что это мне тут творишь?! Ты с какой стороны шуруп ввинтил?!
Гаврюша отчаянно покраснел.
Ради его же блага я изругал его нещадно. Нечего ему забивать голову свою цирковыми наездницами. Кларисса как приехала, так и уберется прочь, а у него невеста есть, немногим постарше Клариссы. Еще только недоставало, чтобы и этот увязался за бродячими штукарями!
Затем мы попытались из готовых кусков (у англичан есть куда более подходящее слово – «фрагменты») собрать нашу подножку. Шест отменно пружинил, и Гаврюша, как дитя малое, покачался на нем. Пришли Карл и Йозеф, похвалили наше произведение, явился кто-то из наездников, бывший также прыгуном, взбежал по доске, прыгнул в четверть силы – и то довольно высоко взлетел, Йозеф поймал его, не дав утратить равновесие и шлепнуться наземь.
Мы стояли довольные и гордые – затея удалась. Вот так ищешь пропавшее дитя – а по дороге пользу приносишь цирковым прыгунам.
Послали гонца за директором, явился сам де Бах со свитой из троих сыновей. Ему показали подножку в действии, и он распорядился тащить ее в форганг, чтобы штукари принялись разучивать прыжки на новый лад. Нас с Гаврюшей он повел в свой кабинет и спросил, сколько мы хотим получить за изобретение. Я и рта разинуть не успел, как мой Гаврюша принялся бешено торговаться. Ста рублей ему было мало, он бился за полтораста, но выговорил сто двадцать да еще чтобы пускали в цирк на галерею, пока вся эта компания не уедет обратно в Австрию.
Это было даже разумнее, чем я сам бы придумал. У нас больше не было повода приходить на конюшню, но если мы имеем право приходить на каждое представление чуть ли не как свои, то сможем и беседовать с наездниками, и с Карлом, а главное – с Клариссой, которая обещала узнать, кто и где последним видел Ваню.
Наконец де Бах самолично выдал нам деньги, и мы покинули цирк.
– Не кабинет богатого человека, а конура какая-то, – сказал я. – Разве что ковры на стенках, а щели – в палец!
Почему-то мне казалось, что де Бах, дорого и со вкусом одетый, владелец бесценных лошадей, должен сидеть в кабинете не хуже, чем у какого-нибудь прокурора, с роскошной мебелью от братьев Гамбс. А откуда возьмется это диво в здании, построенном за неделю и обреченном на снос через три-четыре дня, откуда возьмется мебель в багаже бродячего балаганщика, я, конечно, не подумал.
Потом уж я понял, что штукари, даже самого высокого полета, тратят заработанные деньги главным образом на прекрасную одежду и на драгоценности, и что цирковая красавица может спать, укрываясь конской попоной, но в ушах у нее будут бриллианты.
– Сделку обмыть полагается, – намекнул Гаврюша.
– Так тебе же вера не позволяет?
– А у нас в форштадте есть дед, сам пиво варит лучше любой рижской пивоварни. Пойдем, Алексей Дмитрич. Я же вижу – домой вам возвращаться неохота…