Свечкин подал мне бумагу и карандаш. Я отодвинула посуду и стала чертить план.
– Неплохо, неплохо, – произнес, следя за карандашом, Алексей Дмитриевич. Я повернулась к нему, встретила его взгляд и снова ощутила ту принадлежность к одному кругу, которая дала себя знать в разговоре о Шекспировом коне.
– Вот этот сарай, – сказала я. – А тут – забор. И вот забор, за которым стоял нищий.
– А этот прямоугольник?
– Соседский сарай, торцом примыкающий к нашему.
– А что, брат Свечкин? – спросил Алексей Дмитриевич. – Смогут ли два моряка, которым приходилось лазить в шторм по вантам до самого клотика, пройтись по крышам сараев отсюда вон туда?
– Смогут, – уверенно отвечал Свечкин. – И даже в потемках.
– Вы полагаете, что дети прячут того господина, которого вы ударили тростью? – спросила я. – Но для чего им это? Для чего им вообще кого-то прятать?
– Вы, мисс Бетти, девица и не знаете, как устроены мальчики. Вон мои два родственника в юном возрасте бежали из дому в Роченсальм. Хотели, видите ли, стать моряками. Им довольно было изъяснить родителям свое намерение – и их бы отдали в Кронштадское штурманское училище, открытое незадолго до того по воле покойного императора Павла.
Но нет – без побега им и жизнь была не мила. Тайны и приключения необходимы им, как воздух для дыханья.
Тут он, пожалуй, был прав.
– Тогда мне остается только указать вам этот квартал, – неуверенно сказала я.
Я полагала, пока они не знают моего адреса, то не могут и имени моего узнать. Но раз уж Алексей Иванович догадался, что меня обвиняют в убийстве итальянца, то узнать мое имя в полиции для него не составит труда.
– Лучше всего было бы, если бы мы пошли все вместе. Тогда вы, мисс Бетти, были бы полезны при возможных недоразумениях с дворником. Берите вашу шаль, и пойдем.
Это был приказ.
Мы втроем вышли из дома, огляделись – патруля не заметили. Я все еще прихрамывала, и Алексей Дмитриевич это заметил.
– Обопритесь о мою руку, – велел он.
Сейчас рядом со мной был совсем другой человек – немногословный и сосредоточенный. Свечкин тоже переменился – подтянулся, нахмурился. Мы молча пересекли Александровскую, дошли до Дерптской, свернули направо и довольно скоро оказались у соседских ворот.
– Я никогда не лазила по заборам, – сказала я, – но если вскарабкаться на эти ворота, то, наверно, можно с них перебраться на крышу сарая.
– Подсади-ка, Свечкин.
Видя, как они, помогая друг другу и совершенно не боясь темноты, карабкаются по воротам и перескакивают на сарай, я поверила, что оба – и впрямь моряки. Или же совершенно неслыханные мошенники.
Некоторое время было тихо. Я диву давалась, как они там управляются в потемках, имея только свои «прометеевы спички». Сколько я ждала их – неведомо. Залаял и угомонился пес, но была это собака нашего дворника или другая – я не поняла.
Наконец послышался хруст – кто-то из них возвращался по крыше. Незримый человек дошел до края, перебрался на ворота, соскочил вниз и оказался Свечкиным.
– Слава Богу, нашлась пропажа! – сказал он мне и перекрестился.
– Неужто Ваня?
– Он самый. Только придется его там оставить до утра. Плох наш Ваня, не вытащим. Нужно с телегой приезжать.
– Да что с ним?
– Бывает, когда головой сильно треснешься… У нас на «Ярославе» у Афона было – матроса с грота на палубу сбросило. Долго мы с ним маялись – тоже рука с ногой служить отказались, видел все – как в тумане. Лекарь сказывал – пульс плохой, слабый. Чуть не две недели провалялся, потом ходить начал, глаза поправились, развиднелось. Потом, месяц спустя уже, когда его в Севастополь отправляли, только малость прихрамывал. Ничего, и Ваню поправим!
Опять захрустело – это пробирался к воротам Алексей Дмитриевич.
– Я ваш должник, мисс Бетти, – сказал он, ловко спрыгнув наземь.
– Как вам удалось его найти?
– Очень просто – я спустился и вошел в сарай, Свечкин остался на крыше с пистолетами. Когда пес залаял и прибежал, я уже был в сарае. Он покрутился у двери и ушел.
– А если бы набросился на вас?
– А пистолеты на что? Они пристрелянные, и Тимофей умеет с ними обращаться – так, брат Свечкин? Из чего нам с ним только не доводилось стрелять! У пленных турок оружие было – чуть ли не те мушкетоны, из которых еще Стенька Разин палил. Идемте отсюда скорее…
– Но как вы оттуда выбрались?
– Да очень просто – Свечкин сверху руку протянул. Мисс Бетти, мы не сухопутные крысы, мы люди флотские. Чтобы флотский на крышу сарая не взлез – да это же курам на смех…
Именно тогда я окончательно поняла – Алексей Дмитриевич мне не лгал. Я знаю эту интонацию моряков, которые поминают пехоту и даже гусар с неописуемым высокомерием.
– Что же мы сейчас будем делать? – спросила я.
– Ничего – пойдем домой и ляжем спать. А утром придет Гаврюша, и тогда уж займемся Ваней. Сейчас-то нам его не вытащить, а утром будет телега с периной, мы его в Московский форштадт перевезем, лекаря позовем. До утра он уж как-нибудь в сарае поживет.
Мы пустились в обратный путь – я опиралась на руку Алексея Дмитриевича. Никогда не думала, что такое хождение под руку очень обременительно – нужно все время друг к дружке приноравливаться. Мой «конокрад» тоже явно не имел опыта таких прогулок.
Мы вернулись на Гертрудинскую, и Алексей Дмитриевич со Свечкиным сразу удалились в чуланчик. Я же долгое время не могла заснуть – а отчего, не знаю и сама.
Проспала я не более двух часов – меня разбудил рассвет. Отчего-то он был удивительно радостным, как будто все мои беды кончились, и я могла вздохнуть спокойно. Несколько времени я пролежала, не желая ни о чем вспоминать. Сон не шел, оставалось только взять английскую книжку и дождаться пробуждения Алексея Дмитриевича со Свечкиным.
Когда Свечкин вздувал самовар, прибежал Гаврюша, и началась суета. Гаврюшу послали обратно в Московский форштадт за телегой, наказав ему, чтобы, отправив телегу на Гертрудинскую, сам бежал искать хорошего доктора-немца. Кроме того, Алексей Дмитриевич написал письмецо какому-то Якову Агафоновичу, чтобы тот взял извозчика и прибыл самолично.
– Мисс Бетти, я отсюда съезжаю, – сказал он. – Мне Ларионов найдет жилье, чтобы там поселиться вместе с Ваней, пока он не окрепнет настолько, чтобы перевезти его в столицу. Коли хотите, можете оставаться… я комнату на месяц вперед оплатил…
При этом он усердно взбивал помазком в плошке мыльную пену для бритья. Все это походило на обычное утро в небогатом семейном доме – муж собирается на службу, жена убирает со стола.
Меня беспокоило одно – теперь, когда Ваня найден, пойдет ли Алексей Дмитриевич в полицию?
Судя по тому, что он прихорашивался, а Свечкин вышел на лестницу с его сюртуком и щеткой, какие-то важные встречи ему с утра предстояли.
Вскоре прибыл здоровенный купчина-старовер. Он вошел, обозрел комнату и недовольным голосом заметил:
– У вас тут и лба перекрестить не на что!
Я немного знала обычаи староверов и удивилась, как это купчина зашел в дом, принадлежащий немцу, и в комнату, где жили «никониане».
– Яков Агафонович! – воскликнул Алексей Дмитриевич. – Ты извозчика не отпустил?
– Ждет. И телегу нанял на пристани, скоро будет.
– Перину в телегу велел положить?
– Все, как велено – моя Федотовна и перину, и одеяло обещалась дать. Только те, что попроще и постарше, чтобы их в дом уж не возвращать. Она у меня в строгости воспитана, милосердие – милосердием, а оскверненной посуды в доме не потерпит, и перины также. Так где ваш Ваня?
– Поедем, и ты, Яков Агафонович, вызвав дворника, объяснишь, что там, в сарае, твой парнишка прячется. Придумай что-нибудь – что разумом скорбный, что от страха свихнулся, что припадочный… Да дай дворнику хоть рубль – он с кучером Ваню вынесет и в телегу уложит.
– А что с ним на самом-то деле?
– Так хорошо обо что-то головой треснулся, что левая рука с ногой почти не слушаются. Но он говорит, что теперь уже ничего, даже сам подниматься может. Только голова кружится и наизнанку его выворачивает. Пока довезем – Гаврюша доктора найдет и приведет.
Им было не до меня – купчина вообще в мою сторону не смотрел, а Алексей Дмитриевич настолько радовался обретению племянника, что, кажется, вообще обо мне позабыл. Наконец они выскочили из комнаты, сопровождаемые Свечкиным, а я осталась.
У меня не могло быть никаких претензий к Алексею Дмитриевичу – я помогла ему вернуть племянника, а он, скорее всего, решил не отдавать меня полицейским – иначе зачем бы предоставлять мне жилище на остаток месяца? Сам он постановил до отъезда жить вместе с Ваней и наблюдать за его лечением. Это было разумно – комната на Гертрудинской для больного мало годилась. В новых похождениях он не нуждался. Я также ему более не требовалась.
Он явственно дал мне понять, что дороги наши разошлись. И если он вздумает отыскать Ваниного похитителя, чтобы привлечь его к суду, он вполне способен это сделать без моей помощи.
Оказалось, что я не ошиблась. Часа три спустя появился Свечкин и стал собирать вещи. Со мной он почти не разговаривал.
После того, как он отбыл со всеми уздами и баулами, я нашла на столе сто рублей ассигнациями. Очевидно, в эту сумму Алексей Дмитриевич оценил жизнь и здоровье своего племянника. Но я не стала негодовать. Ощущение у меня было – словно бы в дуще хранилось множество всякого добра, и вдруг оттуда все вынесли, и хорошее, и плохое, осталась одна пустота.
Я села к окошку и долго смотрела на дерево. Надо было решить, как жить дальше. Но я была не в состоянии решать.
И думать я была не в состоянии – а лишь смотреть на неподвижную листву. Это был скверный покой – но выйти из него мне никак не удавалось.
Еще до института я несколько месяцев прожила у чьей-то бабки. Она имела привычку, переделав домашние дела, садиться у окна и долго молча смотреть на совершенно пустой узкий двор, на доски облупившегося забора. Я все никак не могла понять – о чем же она думает. Теперь мне это стало ясно. Оказывается, даже в самые трудные минуты, когда речь идет о спасении и репутации, и свободы, и чуть ли не самой жизни, можно думать – ни о чем…