– В цирке кричали… Да только, дядюшка, я плохо соображал, все это было, как во сне… Помню только, все время твердил: «Господа, вы меня не выдавайте!.. Христа ради, не выдавайте!..»
– Уберег тебя Христос, – сказал я. – Скажи, ты при встрече узнал бы этого мошенника Платона Васильевича?
Я уже твердо решил утром дойти до полиции, пробиться к полицмейстеру и заставить его послать людей в имение Крюднера.
– Да, я узнал бы его. А что?.. Что он сделал?
– Именно то, чего ты боялся, – увел двух липпицианов. Ведь он для этого просил тебя, чтобы ты, кого цирковые псы уже знают, отворил ворота и впустил его на конюшню? Молчи, не отвечай, и так все ясно. Липпицианов вернули. Хочешь, я расскажу тебе, как их вернули?
И я до темноты развлекал племянника историей о том, как мы преследовали маленькую отважную Клариссу. Потом я выпоил ему еще чуть ли не стакан микстур и, убедившись, что он спит, отправился к себе в комнату – выпить чаю со Свечкиным. Хоть он и зовет меня барином, но мы – люди флотские и часто обходимся без церемоний.
Про мисс Бетти я даже не вспомнил. Суета вокруг племянника вытеснила из головы моей все лишнее.
Зато утром вспомнить о ней пришлось.
Зильберштейн явился прямо к завтраку. Свечкин поставил на стол прибор для него, и доктор охотно выпил чаю. Заодно он рекомендовал мне запастись в аптеках рижским бальзамом – будучи добавлен в чай, он полезен и от простуды, и от ломоты в костях, и чуть ли не от огнестрельных ран. Потом Зильберштейн осмотрел Ваню и сказал, что надо бы мальчика наконец вымыть. Мы хотели это сделать вчера, но Ваня после переезда скверно себя чувствовал.
Проводив доктора, я велел Свечкину раздобыть лохань, в которой можно вымыть мальчика. Он отправился вниз, пытать трактирщика насчет лохани и горячей воды, а я стал искать в баулах чистую рубашку и прочее исподнее, во что переодеть Ваню.
Тут-то в дверь постучали.
– Входите! – крикнул я.
На пороге встал запыхавшийся Гаврюша.
– Алексей Дмитрич! – воскликнул он. – Новость, да прескверная!
– Говори!
– Я сейчас приятеля встретил, купцов Крашенинниковых приказчика Савву. А его, Саввы, сосед фуражом торгует – в гарнизонные конюшни фураж поставляет, ну и, как оказалось, кто-то его де Баху рекомендовал. Я не знал, право, не знал, а то бы первым делом с ним вас свел! Сегодня этот сосед в цирк подводы с овсом и соломой посылал. Кучер вернулся и рассказывает – беда у них, старшего конюха убили.
– Карла? – изумился я.
– Сдается, Карла. Да и не сразу нашли – тело примерно туда упрятали, где мы с вами сидели, под ложи то есть. А вот и самое скверное – закололи ножом, большим, каким кухарки мясо на фарш рубят. Наездники говорят – тот самый, которым убили итальянца. Но хуже всего – знаете, когда его убили?
– Нет, откуда?
– Убили его этой ночью. Так-то, Алексей Дмитрич. Ножом, какие на кухнях держат!
– Но он мог там, под ложами, пролежать до самого отъезда цирка в Вену. Как вышло, что его сразу нашли?
– Плотников позвали, что-то чинить, они и увидели тело.
– Каких плотников? Тех, театроманов?
– Нет, наших, из форштадта. А те пропали, сгинули.
– Ты полагаешь, этот конюх, Карл, что-то знал про убийство итальянца? – спросил я.
– Да точно знал!
Гаврюша смотрел на меня безумными глазами.
– Поверили убийце! – говорил этот взгляд. – А она ночью опять забралась в цирк! Нашли кому верить! Распутной девке, которая с заезжим конным штукарем блудила!
– Погоди, – сказал я. – Это все еще доказать надо.
– Да чего тут доказывать? Вы ведь ее оставили на Гертрудинской? Так кто ей мешал ночью дойти до балагана?
– Гаврила Анкудинович! – воскликнул я. – Не пори горячку! Эй, Свечкин!
Свечкин явился на зов не сразу – он с грохотом втаскивал по лестнице большую лохань.
Я велел ему сидеть дома, ухаживать за больным, отмыть его до нежного скрипа, отпаивать микстурами, а сам стал собираться.
– В управу благочиния, Алексей Дмитрич? – с надеждой спросил Гаврюша.
– К Якову Агафоновичу. Будем совет держать.
В Гостином дворе мы Яшку не обнаружили. Он был на берегу Двины, где возле пристани следил за разгрузкой струга и костерил струговщиков: он их еще три дня назад ждал, где их нелегкая носила? А костерил Яшка замечательно – гремел и грохотал, как Юпитер с облаков. При его нынешнем телосложении получалось внушительно. Большие тюки домотканого льна по сходням сносили на сушу, стоявший рядом с Яшкой конторщик делал карандашом пометки на бумаге, а Яшка время от времени прикладывал руку козырьком ко лбу и высматривал на реке еще один струг.
Двина в этом месте кипела и бурлила от суденышек, немногим выше по течению причаливали плоты. Ниже по течению уже был широкий наплавной мост, а за ним швартовались те суда, что заходили с моря.
– Дядька Пантелей! – вдруг закричал Яшка. – Сюда, сюда греби! Я все возьму!
– Что там? – спросил я.
– Копченую рыбу с Газенхольма везет. Там латыш живет, коптить мастер! Он рыбку Пантелею сдает, тот по форштадту разносит. Рыбка в погребе не испортится!
Я залюбовался Яшкой – здоровенный мужичина вырос, занял в жизни именно то место, какое ему от Бога было предназначено, и счастлив: стоит жарким летним днем на берегу в распахнутом кафтане, радуется прибывшему стругу и копченой рыбе; наверняка уже видит внутренним взором, как сядет за стол все его немалое семейство – дородная жена-красавица, сыновья и дочки, та родня, что кормится при его торговле. И сам он – в торце стола, муж, отец, хозяин!
Ох, ей-Богу, зависть меня взяла…
– Яков Агафонович, поговорить надо, – сказал я ему. – Племянника-то я вернул, да тут такое дело… Ты человек бывалый, помоги советом.
Яшка посмотрел на Гаврюшу.
– Алексей Дмитрич, коли этот сокол ясный к тебе с завиральными затеями пристает – гони в шею.
– Кабы завиральные…
Мы пошли в новый Яшкин склад – краснокирпичное здание неподалеку от берега. Городские склады в крепости хороши, да нанимать их дорого, дешевле ставить свои, – так объяснил Яшка. За три года такой домина, глядишь, и окупится.
Там, сидя на скамье из свежеоструганных досок, я рассказал про убийство Карла. Гаврюша норовил подсказать и всячески показывал свою осведомленность, пока Яшка не сложил преогромный волосатый кулачище и не поглядел на него очень хмуро.
– Я понял, Алексей Дмитрич, – сказал мой купчина. – Ваша мисс Бетти оставалась ночью одна. Что она делала всю ночь – Бог весть. Дамские туфельки – не наши сапожищи, могла сойти с лестницы, не скрипнув, и так же вернуться, благо вход отдельный. Нож – тот, что, статочно, пропал с кухни в ее доме. Она валит на детей, а вы с Гаврюшей полагаете, будто дети ни при чем.
– Дети ночью были у цирка и спасли моего Ваню. Но был ли при них нож – этого уже не понять. Сами они будут отпираться, но почему – потому ли, что отцовской розги боятся, или потому, что действительно не брали ножа, никто уже никогда не поймет… – я вздохнул. – И вот что у нас получается. Или итальянца убил этот чертов Платон Васильевич, что похитил липпицианов, или – мисс Бетти. Но убить старшего конюха Карла Платон Васильевич не мог – я его от души тростью благословил, а ты эту трость видел. Диво, коли поломанной ключицей отделается. Да и убивать конюха ему вроде незачем.
– Этот Платон Васильевич, чтоб его приподняло и шлепнуло, человек не бедный. Я полагаю, он сам лошадей выращивает, и конный завод у него где-то в глуши – там, где никто не увидел бы липпицианов, – сказал на это Яшка. – Значит, найдутся у него деньги, чтобы нанять человека и послать его в цирк – убить конюха Карла. Может статься, конюх его тогда ночью признал и за молчание денег просил, в цене они не сошлись – вот нож и пустили в ход.
– И это верно, – согласился я. – Но все в цирке убеждены, что итальянца убила мисс Бетти. И теперь я не знаю, как мне быть. Я привык считать себя порядочным человеком, а она все же помогла мне найти Ваню… Если бы я твердо был уверен, что предоставил приют убийце, то уже сидел бы в кабинете полицмейстера! Но я ни в чем не уверен…
Некоторое время мы, все трое, молчали.
– Я могу пойти в цирк, на конюшню, вроде как мы там рубанок забыли, – предложил Гаврюша. – Я человек простой, меня там запомнили, мне то скажут, чего господам не говорят…
Я попытался прожечь его огненным взором. Не удалось. И он, подлец, прекрасно понимал, что я не расскажу Ларионову про его шашни.
– Сходи, пожалуй, – задумчиво произнес Яшка. – Оболгать невиновного – великий грех. Оно и в заповедях сказано – не послушествуй на друга своего свидетельства ложна. Алексей Дмитрич! Вы твердо решились идти в полицию?
– Я должен рассказать о конокраде и добиться, чтобы его схватили. Мой Ваня лежит полумертвый. А если этот конокрад впридачу убил итальянца, который пытался его задержать или хотя бы просто признал? Ведь он, когда лошади де Баха стояли в Симеоновском цирке, приходил на них смотреть, его могли запомнить.
– Чтобы схватить его, полиция не требуется, – сказал Яшка. – Вы, сударь, с господином Морозовым меня в двенадцатом году и от смерти, и от бесчестья спасли. Я теперь в русской Риге не последний купец. А был бы – тьфу, кабы не вы. Может, к мошенникам бы прибился. Может, на дне Двины с камнем на шее лежал. Так вот – коли я молодцов собрать вздумаю, многие рады будут мне послужить. А молодцы у нас крепкие. С шестипудовым мешком на плечах бегают! Надо – струги из Риги в море выводят и Шлокским каналом в Курземскую Аю до самой Митавы гонят, и обратно. Ко мне на двор воры не лазят не потому, что заборы высокие да кобели злые. Пусть бы вовсе того забора не было! Я свой ради девок поставил – нехорошо, чтобы на девок и баб чужие таращились. Потому не лазят, что я вот гаркну ночью: «Воры!» – а ко мне с каждого двора по два, по три молодца выскочат, пусть босиком да распояской, зато с палками, а кто и с ружьем. Так бока намнут – в управу благочиния везти не придется, а сразу на кладбище. Да и что нам та управа благочиния?