– Я узнавал – у этого старшего братца теперь своя труппа, называется по-фанфаронски: «Компания отличнейшего искусства верховой езды и танцевания на туго натянутом канате», – сообщил фальшивый Платон Васильевич. – В Италии она из первых. Только вот липпицианов ей придется покупать молодых и учить их без помощи де Баха. А он – великий мастер этого дела!
– Неужто нельзя было приобрести этих окаянных лошадей честным путем, раз уж они тебе, старому дураку, так полюбились? – не соблюдая никаких приличий, спросил Яшка.
Наш пленник только вздохнул.
– Вы свезете меня в часть, господа? – совсем тихо и кротко спросил он.
Я посмотрел на Яшку – тот задумался. И я даже мог прочитать его мысли, как с листа бумаги. Яшка думал, можно ли верить этому чудаку. Ведь коли ему поверить, выходит, что итальянца, и затем конюха Карла, убила мисс Бетти, а он видел, что это бесит меня до чрезвычайности.
– Гаврила Анкудинович, – сказал вдруг Яшка. – Нужно этого господина спрятать, да так, чтобы он сам выбраться не сумел.
– Чего же проще? Отвезем его на Газенхольм! Вплавь он оттуда не уйдет – опасно, а коли сбежит из сарая – так остров невелик, далеко не уйдет. Да и куда он денется без штанов!
– Будь по-твоему. Ступай, вели Савелию кликнуть деда, и чтоб подвел лодку как можно ближе. От амбара до лодки этот конокрад и в одеяле добежит, особливо коли молодцы под белы рученьки поведут. А затеет вопить – не обрадуется. Первым делом окажется в части – тут его подвиги и явятся на свет Божий.
Гаврюша был просто счастлив – хозяйская похвала заставила его воспарить духом. Он выскочил – как будто на крылышках выпорхнул.
– Что за Газенхольм? – спросил Платон Васильевич, но ответа не получил. Хмурый мужик, безмолвно его охранявший при допросе, поднял его со скамьи и прелюбезно вытолкал вон из помещения.
– А ведь запутанное дельце, Алексей Дмитриевич, – сказал Яшка.
– Запутанное, Яков Агафонович.
– Хотел бы я и девицу выслушать – что она врать станет.
– Если только у нее не хватило ума удрать, – прямо ответил я. – А она не дура. Вряд ли она сидит сейчас на Гертрудинской, зная, что я могу прийти и бросить ей в лицо обвинение.
– Коли так – стало быть, Господь ее зачем-то хранит и куда-то ведет, – решил Яшка. – Всякое случается. Вон недавно аптекарская служанка хозяина отравила – спать с ней спал, а женился на девице из хорошей семьи. А у нее от него младенец. Травить до смерти нехорошо, да ведь должна же быть расплата за блуд?
– Мало ли ты сам смолоду блудил? – укорил я его.
– Я никого девства не лишал, а за услугу платил честно. Когда за деньги – оно хоть и блуд, а торговля… А этот итальянец, видать, был ходок по бабьей части. Вот и нарвался на отчаянную…
– Яша, ты на ее стороне? – спросил я.
– Да нет, я на своей стороне. А что?
– Я не верю, что она убила!
– Либо он, либо она. Но насчет него я сомневаюсь.
– Отчего?
– Допустим, Алексей Дмитрич, что Карл, по его мнению, за что-то заслуживал смерти. Но как убийца проник в цирк?
– Ну, обманул кого-то из сторожей или конюхов, подкупил, прокрался… Остался после представления, наконец, затаился где-то! Ведь тело было найдено под ложами!
– То же самое могла проделать ваша мисс Бетти.
– Но она не могла вынуть нож из тела итальянца! Тело нашли с ножом.
Он потом уже пропал. Я же говорю – там был кто-то третий. И он оказал услугу нашему конокраду – вынул приметный нож…
– Нет, Алексей Дмитрич. Кабы у конокрада был в труппе свой человек, не стал бы он тратить деньги, устраивать учеником вашего племянника да потом его по-всякому его улещать и пугать, чтобы согласился отпереть ворота. Зачем ему ненадежный помощник, если был настолько надежный, что припрятал нож?
Это был безнадежный спор – и вдруг я понял, в чем наша ошибка.
Когда-то я увлекся шахматами – но вовремя сообразил, что эта игра бесполезна. Человек привыкает распоряжаться шестнадцатью фигурами, каждая из которых имеет свои права и обязанности. Он учится строить многоходовые комбинации – а потом выясняется, что для жизни его мастерство неприменимо. Ибо то, что он считал ферзем, оказывается пешкой, ладья уходит в запой, а конь самовольно убегает с доски – переезжает, допустим, в Саратов. Зато вместо коня является крокодил, пожирающий по три фигуры разом, или еще какая-то непредвиденная тварь.
Для человека, который любит изобретать, шахматы – кандалы на руках и ногах, а ему нужно забыть о всех правилах – иначе он годен лишь гвозди забивать по чужим меткам.
– И вот что у нас получается! – воскликнул я. – Мы думаем: либо он, либо она! И ничего не получается! А итальянца убил кто-то третий!
Глава одиннадцатаяРассказывает мисс Бетти
Двадцать семь лет жизнь моя была почти образцовой. В раннем детстве обо мне заботились взрослые – меня кормили в определенное время, и каждое утро я знала, из чего будет состоять мой день. Затем, попав в Екатерининский институт, я легко привыкла к порядкам. Свое время для молитвы, свое время для уроков, свой цвет платья для каждого возраста – мне нравился этот упорядоченный быт, более того – я желала бы большей строгости, большей определенности в порядках. Мне было необходимо знать, что завтра будет то же, что вчера, без этого для меня была невозможна уверенность в завтрашнем дне.
Кроме того, порядок внешний как бы давал мне право на свободу внутреннюю – я много читала и мечтала. Мир мой словно выстроился за каменными стенами наружного порядка – как монастырский сад с редчайшими и прекраснейшими растениями, крепко охраняемый со всех сторон и незримый для посторонних. Так я жила и у Варвары Петровны, выговорив точное время для занятий с девицами. Только этим летом все пошло вразлад – не сняв вовремя дачу, мы остались в городе, и хождения в Верманский парк совершались как попало.
И вот я оказалась не просто узницей маленькой комнаты на Гертрудинской улице, а узницей, лишенной всего – привычек, распорядка дня, занятий, развлечений, даже часов – вместо них у меня была тень на подоконнике. Можно было вставить в щель щепочку и, поделив окружность на двенадцать частей, получить солнечные часы, но я не стала этого делать – я вообще была не в состоянии хоть что-то делать.
Свечкин собрал хозяйское имущество и ушел, оставив мне какие-то черствые булки. Ему и в голову не пришло спросить, есть ли у меня средства к существованию. И я уселась у окна, как перезрелая купеческая дочка садится высматривать на улице кавалеров.
Если бы у меня были хоть шахматы! Они помогли бы угомонить мою смятенную душу, вернули ей правильный порядок вещей, я была бы занята до той поры, когда оказалась бы способна принять решение.
Но шахмат не было, а разыгрывать этюды и решать задачки по памяти я еще не выучилась.
Мне пришло в голову сравнение с растением – оно ведь тоже сидит в горшке недвижно, наблюдая сквозь окно ветви дерева и облака на небе, оно ведь тоже совершенно зависит от тех, кто каждое утро его поливает, а забудут полить – начинает умирать. Вот и я, если не выйду из этого дома, угасну – мне даже казалось, что угасну безболезненно, и более не будет стихов и мечтаний – но не будет также и обвинения в убийстве. Зато там, высоко, у порога, меня встретит Лучиано Гверра, в воображении моем уже ставший ангелом…
Так провела я день, грызя булки и глядя в окно. Я решительно не знала, что предпринять. Случись это в Санкт-Петербурге – я давно бы уж была в институте, в апартаментах маман (мы так называем госпожу директрису, и это вовсе не смешно, ведь большинство девочек – сиротки). Я бы рассказала ей всю правду, а она – придумала, как вызволить меня из беды. Ведь наши воспитанницы не только остаются учительницами в институте или нанимаются в хорошие семейства, многие находят службу при дворе, вон Шасенька Россет ныне фрейлина, да и другие также. Непременно нашлись бы способы помочь мне! Да только я никак не могла выбраться из Риги, даже если бы вздумала переодеться поселянкой и идти в столицу пешком. У меня не было ни копейки денег…
С такими мыслями я легла спать.
Проснулась я на рассвете и доела булки. Вода в графине кончилась, нужно было где-то раздобыть ее, я даже знала, где – на Гертрудинской был устроен колодец с поилкой для лошадей, куда приезжали все рижские извозчики. Но я даже вообразить не могла, как пойду туда с графином, это был верх нелепости!
Да, я растерялась – а кто бы не растерялся?
У меня была ценная вещь – моя красивая шаль. Следовало бы продать ее и купить что-то попроще, но я не представляла, как это сделать. Есть закладные лавки – но там за поношенные вещи дают гроши, да я и не знала ни одной такой лавки. Спуститься вниз, к хозяевам дома, я тоже не решалась – узнав, что господин, снявший у них комнату с чуланом, внезапно исчез, оставив взамен себя особу, не имеющую денег, они прежде всего забеспокоятся – и кончится это гонцом к квартальному надзирателю, здешние жители законопослушны до изумления.
В таких мыслях сидела я у окна – и тут дверь без стука распахнулась.
На пороге стоял Алексей Дмитриевич, на вид – сильно взволнованный.
– Простите, – сказал он, – я знаю, что время для визита неподходящее… Простите, ради Бога… Иначе нельзя, мы должны поговорить…
– Алексей Дмитриевич, да вы пьяны! – воскликнула я.
– Нет, не пьян, мы поспорили с товарищем моим, потом примирились… всего лишь стопка, не более, я пью очень мало…
Этого еще недоставало – подумала я, вот теперь выставляй его из комнаты, а дверь открывается вовнутрь, и коли он пожелает вломиться – крючок не поможет.
Алексей Дмитриевич вошел и сел на стул, даже не спросив позволения.
– Мисс Бетти, я уверен, что вы не убивали итальянца! – воскликнул он. – Когда вы говорили о своей невиновности, я не слушал… точнее, так – я не слышал ваших доводов! Да, не слышал! Человеку свойственно слышать лишь то, что ему приятно! Или подтверждает его собственные мысли! Мир так устроен!