стника – ума не приложу.
– Да, это могут быть наездники, – согласилась я. – Неспроста же они меня записали в убийцы.
– Эти, как их, с крокодилом! – воскликнул Гаврюша. – Бог их ведает, чего они с итальянцем не поделили! А то, что скрываются, доказывает их вину. Яков Агафоныч, дозвольте все же до цирка добежать! Я разведаю про этих плотников!
– Да, любителей Шиллера найти необходимо, – согласился Алексей Дмитриевич. – Но не потому, что среди них – убийца. Они в цирке де Баха были почти что свои. И они – латыши. При них о многом говорили, не стесняясь. А кто-то из них наверняка понимает по-немецки. Ведь если итальянца убила не мисс Бетти, не Платон Васильевич и не загадочная любовница Гверры, то это мог совершить кто-то из конюхов или наездников. До убийства этот человек находился за форгангом, в коридоре ему делать было нечего. А наши театроманы как раз бегали из форганга в манеж и обратно. И все видели.
– Яков Агафоныч! – взмолился Гаврюша.
– Нумер третий, – Ларионов сделал запись. – Цыц! Никакого тебе цирка! Латыши, что приходят в город на заработки, народ смиренный, а все же бывает грех… Подозреваемых-то человек шестьдесят, господа! Хорошенькое дело! Нет ли еще кого! Давайте, сразу все валите!
– Есть! – воскликнула я. – Есть, только я сама не знаю, кто этот человек и чем его обидел Гверра!
– И кто же он? – спросил Алексей Дмитриевич.
– Я же рассказала вам, как за мной гнался нищий, тот сумасшедший старик, что сидит у парадных дверей цирка.
– Вы много странных вещей говорили, и я, право, не знал, чему верить, – признался Алексей Дмитриевич. – Но эта ваша мысль кажется, как бы выразиться…
Тут обнаружилось, что он все же рассказал Ларионову про подозрительного нищего.
– Старик, может статься, полицейский служитель. Убийство-то наделало в городе шуму, и полиция ведет розыск, как умеет. Этот человек опознал вас – а вы, сударыня, как раз главная подозреваемая. Немудрено, что он оставил свой пост и за вами помчался, как молодой, – сказал Ларионов. – А потом потерял вас в закоулках. Так что я его и вписывать не стану.
– Нет! – вскричал вдруг Алексей Дмитриевич. – Это не полицейский!
– А кто же?
– Бог его знает, только не полицейский! Управа благочиния послала полицейских в цирк только после того, как стало известно про убийство итальянца. До того там шло благополучно, и следить было не за кем. А когда появилась эта запойная образина в пегих космах?
– Она появилась… – я задумалась. – Появилась она…
И тут я отчаянно покраснела. Вспомнилось то, за что мне было теперь страх как стыдно: как я ворвалась в цирк, самой себе внушая, будто Гверра тут ни при чем, а я хочу оказать услугу де Баху.
– Ну же? Я видел нищего, еще когда мы с Гаврюшей, притворяясь плотниками, проникли в цирк, а вы?
– Когда приносила портрет вашего Свечкина…
– Выходит, что в цирке с самого начала было неладно! – с торжеством заключил я. – Мы никогда не узнаем, в который день после начала гастролей появился этот нищий, но по меньшей мере за три дня до убийства он уже сидел на ступеньках и бормотал ахинею!
– Он пел духовные стихи, – возразила я.
– И при этом безбожно их перевирал!
Может, так оно и было – я же к его бормотанию особо не прислушивалась.
– А не угодно ли предположить, что этот подозрительный нищий был также конокрадом? Из другой шайки, конкурентов полупочтенного Платона Васильевича? – спросил Ларионов. – И что он сидел на пороге, собирая важные сведения?
– Он для иного сидел на пороге, – сказал на это Алексей Дмитриевич. – Цирк, насколько мне известно, на ночь запирают. Кто остается в нем ночевать – устраиваются в ложах и на сеновале, кто-то из конюхов, скорее всего, спит в шорной. Мисс Бетти, как вышло, что вы попали в цирк?
– Я вошла…
– То есть, дверь была открыта? Кто же ее в такое позднее время отворил? И зачем?
– Коли так, нужно выяснить, как она запирается. Там непременно есть засов, чтобы снаружи никто его не отпер… – начал было Ларионов, но его прервал Гаврюша:
– Эх, Яков Агафоныч, забыли, что ли, как Мухиных обокрали? Засов, засов! А воры сумели его расшевелить и с места спихнуть!
– Зашибу! – рявкнул Ларионов. – Не бывать тебе старшим приказчиком!
Гаврюша чуть ли не в один прыжок оказался у двери.
– Оставь, Яша, он дело говорит, – сказал Алексей Дмитриевич. – Я не удивлюсь, коли окажется, что в ту ночь в цирке была и другая компания конокрадов. Вот ведь чертовы липпицианы, сколько из-за них суматохи! Стало быть, задачи у нас такие. Первая – расспросить Ваню. Его там учили, с ним возились. Он мог заметить, с кем дружил, а с кем враждовал бедняга итальянец. Это сделаю я сам. Вторая задача – выследить нищего, коли он настолько глуп, что после всех событий продолжает сидеть у цирка и петь свою околесицу. Третья – найти наконец эту латышскую плотницкую артель! Не вознеслась же она в небеса!
– Я берусь выследить нищего! – тут же заявил Гаврюша.
– Тебе лишь бы возле цирка болтаться! – прикрикнул на него Ларионов.
– Яша, – сказал Алексей Дмитриевич, качая головой. – Эх, Яша, Яша… Сколько тебе-то лет было в двенадцатом?.. Гаврюша, ступай.
Тот быстро поклонился и выскочил за дверь.
– Побольше, чем этому злодею, – спокойно отвечал Ларионов. – И натворить я много успел. Да ведь я за него, дурака, перед Богом в ответе! А я его знаю, он на соблазны падок. Он сам о себе этого не знает пока, но я-то знаю.
– Ну, увидит он издали эту мадемуазель Клариссу, что с того? Ей всего четырнадцать, дитя еще, у нее не замужество на уме, а лошади.
– А в итальянца-то влюбилась?
– Ну, как дитя может влюбиться? Как мои племянницы в кавалергардов влюбляются, когда их на улице видят?
– Что вы, господин Сурков, в девках понимаете! А у меня дома три – старшей почти пятнадцать! Одни женихи на уме!
– А ты-то, Яша, что в девицах понимаешь? Ты все по лавкам и амбарам, только утром за столом их, поди, и видишь! И то – ни о чем не спросишь!
Они затеяли этот спор, совершенно не обращая на меня внимания. Я невольно развеселилась, наблюдая этих двух тонких знатоков девичьей души. Наконец они обо мне вспомнили.
– Пока все это дело не прояснится, вы, сударыня, жить будете здесь, – сказал Ларионов. – Коли вы, как считает Алексей Дмитриевич, невиновны, то вам и незачем встречаться с частным приставом. А коли все же виновны – не обессудьте…
– Господь свидетель, я итальянца не убивала. Для чего мне его убивать?
– А конюха Карла? – вдруг спросил Ларионов.
– Какого конюха?
– Старшего конюха в труппе господина де Баха, – объяснил Алексей Дмитриевич.
– Как, неужто и его убили? О Господи! – я в волнении перекрестилась.
– Да, мисс Бетти. Как раз в ту ночь, когда вы на Гертрудинской оставались одна. Теперь понимаете, почему до выяснения всех обстоятельства вам придется жить тут, в трактире, под присмотром Свечкина? – делая мне этот вопрос, Алексей Дмитриевич потупил взор.
– Так, верно, – поддержал его Ларионов. – Пусть мы почти уверены, будто убийца – кто-то третий, а предосторожность не помешает. Вас свезут в Гостиный Двор… Эй, Гаврила Анкудиныч, заходи! Я добрый!
Но дверь не распахнулась, Гаврюша на пороге не встал.
– Он, должно полагать, у Свечкина сидит, – сказал Алексей Дмитриевич и вышел из комнаты.
Я осталась вдвоем с купцом.
– Это убийство конюха может оказаться вам во вред – коли он был свидетелем приключений ваших с итальянцем, а может и обелить вас – ведь эти два убийства непременно связаны… – тут Ларионов задумался.
Он сидел на табурете, широко расставив крепкие ноги, сдвинув черные брови, и я вдруг подумала: за этим – как за каменной стеной, никакого сравнения с суетливым чудаком Алексеем Дмитриевичем.
– Яков Агафонович, а вам-то для чего распутывать это дело? – спросила я.
– Во-первых, долг господину Суркову плачу, он меня в двенадцатом году с товарищами своими от смерти спас. Сперва для нас главное было – найти Ваню. Нашли. А господин Сурков уперся – доказать вашу невиновность решил. Ну, куда конь с копытом, туда и рак с клешней – и в этом тоже ему помогу. Может, за доброе дело Бог наградит. Вон люди на богадельни жертвуют, Гребенщиков из Митавы на наш моленный дом денег дал – от всей души. А у меня, вишь, такое послушание вышло – вас из беды вытягивать.
– Но вы мне не верите.
– Не так чтоб верил. Есть человек, который божится, что видел, как вы всадили нож в грудь итальянцу. Его слово против вашего слова… И я полагаю – коли вы виновны, то либо в цирке есть человек, который хочет вас обелить, для того и нож похитил, вы-то этого сделать не могли, либо, напротив, злейший враг – все так подстроил, чтобы на вас сошлось…
– Враг, – твердо сказала я. – Клеветник, который внушил всем, будто я… будто Гверра… Этого не было, клянусь вам!
– А для чего клеветнику это понадобилось?
– Для того, чтобы подлинный убийца остался безнаказанным!
– Так-то так… мисс Бетти…
Тут я, как говаривала баба Сашка, служившая у маман и бывшая у нас на посылках, сорвалась с гвоздя.
– Потрудитесь называть меня тем именем, которое я при крещении получила! Я – Елизавета Ивановна Полунина, отец мой погиб в седьмом году под Гейльсбергом!
Тут стремительно вошел Алексей Дмитриевич.
– Ты знаешь, что твой разлюбезный Гаврюша учудил? Он у Свечкина парик забрал – тот, что мы с ним в «Петербурге» с головы у ворюги сдернули! И с тем париком сгинул! А Свечкину сказал – господа-де велели!
– Вот ведь рыжий черт! – воскликнул Ларионов, на меня более не обращая внимания. – Это он себя полицейским сыщиком вообразил! А того не подумал, что голова будет вороная, а борода – рыжая! Вот ведь чучело!
– Он в таком дурацком виде непременно к цирку понесся! Мнимого нищего выслеживать! А того не понял, что днем там околачиваться бесполезно – туда к закату идти надобно, когда он с места убирается! Яков Агафонович, я за ним поеду!