Наездник Казимир – еще один лучший друг Гверры. Превосходный учитель, щедрый и бескорыстный…
– Знаешь что, Ваня? Давай-ка опустимся с небес на землю, – сказал наконец Алексей Дмитриевич своему восторженному племяннику. – Этот твой замечательный Казимир пытался обокрасть Гверру. Если бы не мы с Гаврюшей – и обокрал бы.
– Дядюшка, этого не может быть!
– Может, и вот доказательство – я успел сорвать у него с головы парик. Ты ведь знал, что он носит парик, чтобы принимали за мальчика?
– Знал…
– Так что начинаем сначала. С кем дружил Гверра, с кем он лучше всего ладил?
Оказалось, что именно Казимир и Адам были главными и неразлучными приятелями итальянца, они часто обедали и ужинали вместе. А не ладил Гверра с музыкантами – Гофманом, Герингом и Гроссом. Один из них, как я поняла, считался отцом Клариссы.
– Это уже кое-что, – сказал Алексей Дмитриевич. – Видимо, музыканту перепадало от де Баха деньжат за то, что он был мнимым папашей. А если бы Кларисса вышла замуж за итальянца и уехала с ним, музыкант остался бы на бобах. Вот прекрасный повод!
– Алексей Дмитриевич, – торопливо сказала я. – Ваня устал. Давайте-ка обсудим все это без него!
И мы продолжили поиски убийцы в той комнате, что была предназначена мне.
– Музыкант имел причину убить итальянца, но он, как я понял, человек пожилой, ничего в жизни не добившийся, у него просто не хватило бы духу, – так оправдал его Алексей Дмитриевич.
– А по-моему, хватило бы, ведь Кларисса, возможно, его единственная надежда на будущее. Человек в отчаянии и не на такое способен.
– Да, если бы уже было объявлено о свадьбе, он мог впасть в отчаяние. Но пока эта свадьба существовала лишь в воображении Клариссы. Я бы все же присмотрелся к наездникам. Потому что сведения о тайной жизни итальянца, несомненно, идут от них.
– К Казимиру и Адаму?
– А заодно к Матиасу и Герберту. Раз уж они были неразлучными приятелями – то должны были знать, где проводит Гверра свои ночи. Может статься, кто-то из них даже оставлял цирковую дверь для него открытой.
– В ваших словах есть резон, – подумав, сказала я.
Мне бы и более хотелось сказать, чтобы показать Алексею Дмитриевичу: его рассуждения хороши, беседа с ним мне приятна – спокойная беседа, в которой никто ничего из себя не строит, но люди вместе пытаются найти истину. Но я не умею показывать свою благосклонность, разве что – детям, удачно выполнившим урок; мне проще что-то сделать, чем сказать.
– Казимир мне не понравился – не люблю, когда мужчина румянится и носит парик, – продолжал Алексей Дмитриевич, и я кивнула в знак того, что тут наши мнения совпадают. – Но его ночной налет на комнату Гверры может быть объяснен просто: в баулах приятеля могло храниться его имущество, возможно, деньги. Гверра-то жил в гостинице, а Казимир – в цирке, и понятно, что он хотел держать свои сокровища в надежном месте. Почему-то он не захотел ничего объяснять де Баху, а сам ночью прокрался в комнату и залез в баулы. Мне сейчас даже жаль, что мы его спугнули.
– Но для чего Казимиру и Адаму распускать нелепые слухи о своем покойном товарище?
– Сам бы я желал это знать… – Алексей Дмитриевич задумался. – Допустим, они стараются направить полицию по ложному следу потому, что знают имя убийцы.
– И выгораживают убийцу своего друга? Что вы такое говорите?!.
– Знаю, что говорю. Вся эта труппа в Риге – чужаки. Они всюду – чужаки, и их мало беспокоит, что делается за оградой Верманского парка, они живут своей жизнью. Возможно, она кинули вас на растерзание полиции, чтобы потом, уехав из Риги, посчитаться с убийцей итальянца и примерно его наказать.
– Да! Именно так и есть! – воскликнула я. – Они знают, кто убийца! И они уже расправились с ним! Потому что это – Карл Шварц! Он мог завидовать итальянцу хотя бы потому, что итальянец – молод и всеми любим, а сам он уже почти никто, оставлен в цирке из жалости!
Я имела в виду, что в мире цирковых штукарей возможность выходить на манеж, показывать свое мастерство и срывать рукоплескания – все равно, что, скажем, при дворе камергерский ключ или орден Андрея Первозванного. Оказалось, меня поняли без объяснений.
– Логично! Но что в таком случае означает суета с ножами?
– Означает то, что Карл выдернул нож, по которому его можно было опознать. Ведь бывают ножи с приметными рукоятками. Возможно, он этот нож не выбросил, а где-то спрятал. Казимир с Адамом отыскали его – и он послужил орудием возмездия.
– Вы правы, мисс Бетти… то есть, Елизавета Ивановна. Все выходит очень складно! – Алексей Дмитриевич прямо сиял неподдельной радостью. И вдруг его лицо изменилось – он вспомнил про подозрительного нищего.
– Да мало ли, по какой причине старый и безобидный безумец за мной увязался? – спросила я. И задумалась – тот взгляд, который я встретила во дворе, у стены сарая, безумным, кажется, не был…
В дверь постучали. Я сказала: «Входите!» Следовало бы произнести «Entrez!», но мне хотелось говорить по-русски, я чувствовала, насколько нелепо прозвучит в трактире это «Entrez!».
Вошел высокий, плечистый и бородатый молодой мужик, одетый на староверский лад, в длинный кафтан и непременные смазные сапоги.
– Господин Сурков, у нас неладно, – сказал он, поклонившись Алексею Дмитриевичу и не обращая на меня ни малейшего внимания.
– Что стряслось, Федот?
– Гаврила пропал. Яков Агафоныч просил вас приехать к цирку, сказал – вы-то там бывали, все устройство знаете.
– То есть как это – пропал?
– Яков Агафоныч, выходя из трактира, меня с собой кликнул, и мы поехали на Потапе – извозчика нашего Потапом звать. Ругался Яков Агафоныч, грозился Гаврюшку собственноручно выпороть. Приезжаем. Потапа оставили на эспланаде, сбоку, где липы уже выросли. Сами – к вертепу, обошли его кругом – Гаврюшки нет. А на Елизаветинской стоит Гришка-гусар. Он убогий, на деревяшке, при Александроневской церкви кормится. Мы его все знаем. Спросили – нашего Гаврилу не видал? Говорит – нет, не было. Тут Яков Агафоныч догадался. Спрашивает – а не бегал ли тут дурак в нашенском кафтане и в черном парике, который идет ему, как корове седло? Гришка отвечает – бегал какой-то взад-вперед. Сам-то он на деревяшке своей медленно к церкви ковыляет, а Гаврюшка сперва обогнал его, потом назад повернул, суетился очень. И вдругорядь обогнал, и глядь – опять назад бежит. Гришке стало любопытно, он обернулся – и видит, что дурак в парике взбежал по ступенькам к дверям вертепа, с кем-то там совещается. И вдруг садится рядом с нищим – там, у вертепа, свой нищий завелся. Убогие-то друг дружку знают, а про этого Гришка ничего сказать не мог. Ну, ему что – он дальше побрел, но еще раз обернулся. А там, на крыльце, уже никого…
– То есть, его в цирк затащили? – спросил Алексей Дмитриевич.
– Сдается, он в вертепе, а взял его туда тот нищий.
– Это странно… – пробормотал Алексей Дмитриевич. – Что Гаврюшу туда понесло, понятно. А вот нищий зачем туда залез?
– Яков Агафоныч там остался, сидит в саду, смотрит сквозь ограду, меня за вами прислал.
– Елизавета Ивановна, прошу вашей комнаты не покидать, – сказал Алексей Дмитриевич, вставая.
– Напротив – я поеду с вами!
– Там дело смутное, я не хочу еще и о вас беспокоиться.
– Я тоже имею к этому делу кое-какое отношение! И не разубеждайте меня!
Сама не знаю, откуда во мне вдруг взялось столько отваги. Подозреваю, что мне просто было необходимо переупрямить господина Суркова и настоять на своем. А это желание переупрямить – дурной знак. Обычно оно возникает у меня при опасении, что приятельские отношения с мужчиной чреваты чем-то иным с его стороны… или же с моей…
Я снова надела шляпку и закуталась в шаль. Очевидно, древние римляне запахивались в тоги свои таким энергическим движением, как я в эту шаль.
Он понял, что спорить со мной бесполезно.
– Алексей Дмитриевич, – сказала я, когда мы уже ехали по Елизаветинской. – Мне вот что не дает покоя. Бедный Карл Шварц – мужчина ростом выше среднего и с приметной сединой. Его голова была почти белой. Так как же тот человек, о котором вы говорили, тот конокрад-неудачник, мог в темноте спутать его с женщиной? Да еще со мной? Это совершенно невозможно.
– Он до того был напуган похищением, что врал на каждом слове.
– Каким похищением?!
– Ларионов послал своих молодцов в Берг, где он прятался в имении своего друга Крюднера, и они вытащили его ночью в окошко.
– Не будет ли неприятностей с полицией?
– Не будет. Крюднер наверняка знает, откуда взялись две белые лошади в его табуне. Он не дурак, чтобы самому на себя доносить: вяжите меня, я пособник вора! Затаился, я думаю, и жаловаться на кражу не станет.
Я еще раз подумала, что за таким, как Ларионов, женщина – как за каменной стеной. Конечно, он держит всех домашних в ежовых рукавицах, и мне бы такое обхождение не понравилось. Но одному Богу ведомо, как я устала отвечать за свои решения и поступки!
– Хотелось бы мне поглядеть в глаза этому вашему Платону Васильевичу.
– Боюсь, что именно этого вам и не миновать.
Мы подъехали к перекрестку Дерптской и Александровской.
– Елизавета Ивановна, окажите любезность – найдите там, в парке, Ларионова, – попросил Алексей Дмитриевич. – Он сидит в каком-то боскете, под зеленой веточкой, и смотрит на цирковую дверь. Вы этот парк лучше знаете.
Я без возражений отправилась искать Ларионова. И обнаружила его в том единственном месте, откуда была хорошо видна дверь вместе с сидевшим на пороге подозрительным нищим. Надо сказать, зрелище было диковинное – в парке, где бегают нарядные детишки, прохаживаются барышни в светлых платьях и светские щеголи, сидит, один на широкой белой скамье, мрачный купец-старовер, весь в черном.
– Что Гаврюша? – тихо спросила я.
– Не появлялся. А этот, сивый, преспокойно вышел и уселся, да как! Я было подумал, что и он – из штукарей де Баха. Только что стоял прямо, тут ноги скрестил – и вот он уже сидит по-турецки! Ни у одного турка так ловко не получится. Такой же он нищий, как я – китайский богдыхан.