— А Дэнис?..
— Говорю вам, я не знаю. Я так себе это представляю, вот и все.
— Перейти черту, — медленно повторил Линч. — Кажется, я понимаю. Мне даже кажется, что я сам это испытал.
— Думаю, мы все это испытали, — мягко заметил Ван дер Вальк.
НА ЧТО СПОСОБНЫ БЛОНДИНКИ
Dans le jardin de mon père les lauriers sont fleuris:
Tous les oiseaux du ciel у viennent faire leur nid —
La caille, la tourterelle, et la jolie perdrix,
Et ma jolie colombe qui chante jour et nuit.
Auprès de ma blonde, qu’il fait bon, fait bon, fait bon
— Aupres de ma blonde, qu’il fait bon dormir!
Et ma jolie colombe, qui chante jour et nuit,
Qui chante pour les filles qui n’ont pas de mari —
Ne chante pas pour elle: elle en a un joli!
Il est dans la Hollande, les Hollandais l’ont pris.
Auprès de ma blonde, qu’il fait bon, fait bon, fait bon
— Auprès de ma blonde, qu’il fait bon dormir!
Que donnerez-vous, belle, pour revoir votre ami?
Je donnerai Versailles, Paris et Saint-Denis,
Les tours de Notre-Dame, le clocher de mon pays,
Et ma jolie colombe qui chante jour et nuit…
Auprès de ma blonde, qu’il fait bon, fait bon, fait bon
— Auprès de ma blonde, qu’il fait bon dormir!
В отцовском саду зацвели лавровые деревья.
Птицы небесные летят, чтобы свить себе гнезда:
Влюбчивая перепелка, нежный дикий голубь,
прелестная куропатка
И моя милая пташка мира…
Милая пташка мира поет день и ночь.
Поет о девушках, у которых нет мужа, —
но не о ней;
У нее есть муж, да какой красавец!
Он в Голландии. Голландцы отняли его…
А что ты отдашь, милая девушка, за то,
чтобы твой возлюбленный вернулся?
Я отдала бы весь Версаль, Париж и Сен-Дени.
Я отдала бы башни Нотр-Дама и колокольню
в моей деревушке.
А еще я бы отдала мою милую пташку мира,
Которая поет мне весь день и всю ночь…
Это, конечно, военный марш, а вовсе не детский стишок. Припев — перпетуум-мобиле походного марша, совсем как киплинговское:
Сапоги… сапоги… сапоги…. сапоги
Снова движутся туда-сюда!
Война не отпускает нас!
Можно было бы сказать, что первая строфа — allegro vivace[29], вторая — andante[30], а последняя — maestoso[31]; потому что и по сей день подразделения лыжников, chasseurs alpins[32], маршируют в необычно быстром темпе, тогда как у Иностранного Легиона необычайно медленный шаг, словно у римских легионеров.
«Сен-Дени» — горький маленький намек. В приходской церкви этой деревушки, у стен Парижа, по традиции хоронили королей и королев Франции.
Atqui sciebat quae sibi Barbarus
Tortor pararet. Non aliter tamen
Dimovit obstantes propinquos,
Et populum reditus rnorantem,
Quam si clientum longa negotia
Dijudicata lite relinqueret,
Tendens Venafranos in agros,
Aut Lacedaemonium Tarentum.
Он прекрасно знал, какие мучения уготовили ему
его враги-варвары.
Однако деликатно отстранил свою семью,
пытавшуюся преградить ему путь:
он протиснулся сквозь толпу,
которая старалась задержать его отъезд,
и сел на корабль, отплывающий в Карфаген,
с таким довольным видом,
как будто, завершив дела своих клиентов,
уезжал, чтобы сбросить бремя тяжких трудов
в полях Венафрума или на мирных сельских
просторах Тарентума.
Часть перваяНа пути к разучиванию долгого молчания
Когда Дик остановился, чтобы заглянуть в витрину ювелирного магазина, на то не было никакой веской причины или даже не очень веской. Маленькие кончики ведущей в никуда нити, которые управляют нашими жизнями, могут внезапно сплестись в шнурок, достаточно прочный, чтобы повесить на нем собаку.
Дику хотелось съесть свой сандвич. А может быть, и не так хотелось, уж во всяком случае он не собирался оставаться в этой вонючей закусочной. Но сейчас Дик испытывал своего рода нервический голод, от которого у него урчало в животе. Впрочем, есть не хотелось и на этой запруженной людьми улице, хотя здесь было самое подходящее место, привилегированная позиция. Ювелирный магазин располагался чуть в глубине, в своего рода кармане, там, где тротуар расширялся и человека, разглядывающего витрину, не трепало в бурлящем людском водовороте. Кроме того, большинство амстердамских торговых улиц — узкие и шумные, а этот магазин не предназначался для покупки цирконовых обручальных колец, маленьких брелков с гальваническим покрытием или будильников. Сквозь витрину пробивался тусклый свет, виден был пепельно-серый бархат. А в продаже дорогостоящие, но бесполезные антикварные вещи, вроде портшезов или инкрустированных шахматных столиков, расставленных в произвольном порядке.
Смотреть особенно не на что: магазин, длинный и узкий, был снабжен толстым пуленепробиваемым стеклом, замаскированным коваными решетками в стиле барокко, таящими в себе сложные системы сигнализации. Но дверь Дику понравилась: тоже толстая и тяжелая, нечто вроде стеклянной коробки или, пожалуй, стеклянного гроба, стоящего вертикально. Она была разделена на многочисленные неглубокие стеклянные полки, уставленные мелкими старинными безделушками, которые обеспечивают хорошее паблисити. Они бросались в глаза — эти табакерки, флаконы для духов, не ограненные полудрагоценные камни, всевозможные изделия из черепахового панциря, усыпанные бриллиантами, и маленькие фигурки из янтаря или камня.
Дик неторопливо пережевывал свой голландский сандвич — булочку, надрезанную продольно и распертую жестким ростбифом, — и любовался маленькой серебряной каретой, запряженной шестью крошечными серебряными лошадками. Тут он заметил рыбку, которая подплыла к стеклу аквариума и таращила глаза на непрошеного зрителя. За ним наблюдали, вероятно, с неодобрением, поскольку он загораживал вход или, хуже того, мог оказаться хиппи, который что-нибудь сломает или прихватит с собой, даже не ради воровства, а так, для забавы. Нет, он опрятен, чист, одет в тщательно отутюженный костюм — словом, выглядит тем, кем на самом деле и является — спокойным, хорошо воспитанным парнем. Впрочем, ему все равно; вреда ведь от него никакого. Когда дверь чуть приоткрылась, он не придал этому никакого значения и продолжал бесстрастно жевать. Нет такого закона, который запрещал бы есть на улице. Если бы Дик имел кучу денег и ему бы позарез понадобилась табакерка, ну, скажем, чтобы держать в ней пилюли, тогда, возможно, ему приглянулась бы вот эта, маленькая, с эмалью. Да только не принимал он никаких пилюль, табакерка ему была ни к чему, и денег у него не было. Дик не обращал никакого внимания на наблюдавшую за ним безмолвную фигуру и вздрогнул лишь тогда, когда зазвучал голос. И тут же успокоился: голос был вовсе не враждебный, а дружелюбный и, возможно, чуточку удивленный.
— Приятного аппетита.
Дик сглотнул и, будучи парнем аккуратным, отыскал у себя в кармане бумажную салфетку, тщательно вытер рот, а потом руки, улыбаясь в ответ тому человеку, потому что, как бы там ни было, к нему не отнеслись с отвращением, не подобрали подобно клочку пуха, чтобы отправить в безукоризненно чистую пепельницу.
— Просто коротаю здесь время, — с готовностью пояснил он. — У меня назначена деловая встреча, но я чуточку поторопился. Никогда не следует заявляться раньше времени.
Вопреки ожиданиям Дика, его собеседник оказался отнюдь не чопорной старой калошей в черном пиджаке, а молодым человеком, не намного старше его самого — ну, во всяком случае, ему не больше тридцати. Беспорядочно лежащие светлые волосы, совсем не парадный твидовый костюм. Но деньги у него были — это единственное, чем он существенно отличался от Дика. Мужчина облокотился о дверную стойку, держа руки в карманах, чуть улыбаясь, не покровительственно и не надменно, глядя на Дика живыми, веселыми карими глазами.
— Вы нисколько мне не мешаете. Пожалуйста, будьте проще.
— Как и вы?
— Хм, я… Мы в своем бизнесе придерживаемся восточного подхода. Люди приходят, уходят, ничего не покупают; нас это не беспокоит. Мы на все находим время — и на всех. И на тех, кто просто так смотрит, как вы. — Он предложил сигарету из портсигара чистого серебра, чеканного и изящного.
— Благодарю, — сказал Дик, радостно беря сигарету. — Первая за сегодня.
— Урезали себя?
— Просто, установил норму.
— А… что, туго с деньгами? — С сочувствием, так, как будто такое состояние ему хорошо знакомо, несмотря на портсигар, дорогие часы и золотую печатку на руке.
— Денег просто нет. — Дик щелкнул зажигалкой. — Благодарю.
— А что у вас за деловая встреча? — не с назойливым любопытством, а лишь с легким интересом спросил собеседник.
— Да так… работа, возможно.
— Хорошая?
— Нет, паршивая. Торговать какой-то дребеденью.
— Очень нуждаетесь в работе?