— Допустим, мы ошибаемся, — здраво сказала Бейтс. — Мы не можем этого исключить, ведь так? Допустим, много людей, явно не связанных друг с другом, приходят к вам и дают понять, что подозревают вас в преступлении — в том, что вы… ну, я не знаю, скажем, вор-домушник, или еще в чем-нибудь — так вот, если вы невиновны, то не обратите на это никакого внимания, разве что разозлитесь из-за того, что вам надоедают. Но ведь они не обвиняют вас, они просто демонстрируют подозрительность. А вот если вы были виновны, то очень испугались бы.
— Я бы начал чувствовать себя виновным, даже если бы был невиновен, — сказал Дэн.
— Послушай, Дэнни, не будь занудой. Суть в том, что, если нескольким людям стало известно о том, что ты совершил что-то постыдное, ты не можешь напасть на них. Не осмелишься. Потому что не можешь знать наверняка, сколько людей вовлечено в это дело или знает о том, что ты виновен. Ты сломаешься.
— У психов не обязательно так все происходит. Они реагируют совершенно непредсказуемо.
— Это было бы куда проще — назвать всех преступников чокнутыми, — твердо сказала Бейтс.
— Все преступники притворяются чокнутыми, когда их поймали. Это самый простой способ уйти от ответственности. Они говорят, что ничего не могут вспомнить или что у них временно помутилось сознание.
— Но зачастую это правда.
— Это правда, потому что они хотят, чтобы это было правдой. Они не помнят, потому что они не хотят помнить. Это просто — изгладить что-то постыдное или неприятное из памяти; в противном случае мы бы все мучились раскаянием. Они сначала притупляют, а потом вытравляют в себе способность к нравственной оценке.
— Так что нам делать?
— Мы все пойдем к этому человеку под каким-то надуманным предлогом. Для этого мы достаточно изобретательны, как мне думается.
— Дэнни — да.
— Да неужели?
— Иногда даже слишком.
— Да нет же. Неужели вы не понимаете — под довольно нелепыми предлогами. Достаточно нелепыми, чтобы этот человек все понял, конечно, если он виновен.
— Мы все пойдем.
— Кроме Арлетт.
— Это верно. Ее могут узнать.
— А разве не в этом заключается идея?
— Нет, нет. Так можно оказать слишком сильный нажим. Если этот ужасный человек увидит, что пришла она…
— Это верно. Мы не можем рисковать ее жизнью.
— Почему нет? — проговорила Арлетт резким, скрипучим голосом. — Мой муж рисковал своей.
Наступило молчание, словно она сказала что-то шокирующее.
— А знаете, она права, — сказал Дэн. — Он, возможно, именно так и поступил — пришел с дурацкой историей, чтобы продемонстрировать свои подозрения, хотя у него не было никаких доказательств. И спровоцировал кого-то на насильственные действия.
— На действия, продиктованные страхом, — поправила Бейтс. — Но с нами этого не случится. Наша безопасность в численности.
— Но мы не позволим Арлетт пойти на такой риск.
— Мне кажется, — сказал Вилли, — что нам для начала нужны какие-то дополнительные доказательства. А как насчет этого Босбума? Ведь, как бы там ни было, это он продал часы. Вполне возможно, что убийца — он.
— Притом, что он принял чек и получил по нему деньги — не будь таким смешным, черт возьми, — сказала его жена. — Это бы прямиком привело нас к нему.
— Нет, пока еще не привело. Имя Босбум — очень распространенное.
— Леса кишат ими, — сказал Дэнни. Арлетт разбирал нервный смех, который она была не в силах унять. «Босбум» на голландском означает «лесное дерево». — Арлетт могла бы это проверить.
— Это рискованно.
— Перестаньте говорить мне про риск, — яростно огрызнулась Арлетт. — А как насчет риска для вас?
— Нет никакого риска, — сказал Дэн. — Это правда: если мы пойдем с дурацкими историями. Ну, скажем, например, «меня отрекомендовал вам мой друг комиссар», он будет не в состоянии сидеть и обдумывать способы убийства, уж слишком будет напуган.
— Напуган буквально до смерти, — заметила Хилари.
— Значит, с этим решено — мы все сходим к нему, — мстительно сказал Вилли. — Хотел бы я посмотреть, как этот ублюдок вспотеет. Чепуха, Трикс, нет никакого риска.
— Если только для того, кто пойдет последним, — невесело сказала Трикс.
— Потому что к тому времени он будет страшно напуган.
— Последней пойду я, — сказала Бейтс.
Все они переглянулись. Последовало смущенное покашливание, но никто не стал оспаривать за пианисткой этого почетного места. Это было совсем так, как если бы она сказала: «Я последней оставлю затонувшую подлодку». Кто бы мог подумать, дивилась Арлетт на старую матушку Контрапункт. Факт, что у нее характер сильнее, чем у остальных четырех, вместе взятых.
Это было правдой — то, что амстердамский лес полон деревьев. В телефонном справочнике хватало Босбумов. Арлетт отправилась в отделение Кредитного банка Нидерландов «Плантаге мидденлаан», но ее приняли с холодной официальностью.
— Мы рассматриваем адреса наших клиентов как конфиденциальную информацию.
«Да кому вы лапшу вешаете на уши», — грубо сказал бы Ван дер Вальк. Арлетт избрала женский, эмоциональный подход:
— Могу я переговорить с вами с глазу на глаз?
— Я не вижу в этом особой пользы. — Кассир являл собой самую закоснелую, самую дубовую, самую правильную разновидность голландца.
— Вам ведь ничего не стоит выслушать.
Ее большой финикийский нос, надменно торчавший, ее восхитительно прямое тело — все напряглось от подавляемого желания с разворота влепить пощечину этому правильному маленькому человечку и запустить его вежливой маленькой табличкой с надписью «главный кассир» в ближайшего клерка, глазевшего на нее с отвратительной смесью похотливости и осуждения.
— Если вы настаиваете, хотя, должен сказать…
— Просто выслушайте меня. Я — вдова комиссара Ван дер Валька, полицейского, который был убит на улицах, когда совершал вечернюю прогулку.
— Э… Примите мои почтительные соболезнования.
— Ваши почтительные соболезнования, к сожалению, мне совершенно ни к чему. Я не прошу у вас ничего, кроме адреса человека, которому мой муж заплатил деньги.
Возможно, ключевую роль тут сыграло слово «деньги».
— Разумеется, мы относимся к вам с сочувственным пониманием.
— Я не прошу у вас ничего, кроме адреса.
— Наши правила конфиденциальности…
— Я спрашиваю вас, вы предоставите мне эту простую, безобидную информацию или нет?
Ужасная женщина подавала признаки того, что она сейчас закричит.
— Умоляю вас, нет никакой необходимости в том, чтобы…
— Есть огромная необходимость. Если бы вашу жену убил вооруженный грабитель, вас бы удовлетворили чьи-то правила и инструкции?
— Но, право же…
— Я не прошу у вас ключ от входной двери.
— Тише, пожалуйста. В данных обстоятельствах я сделаю исключение. Но вы понимаете…
— Дружище, — устало проговорила Арлетт, — не мучайте меня больше.
Розы прорастали с силой, которой нипочем любые правила. Теснота, загрязненная атмосфера, тяжелый покров темно-серых облаков, холодный северо-западный ветер, дувший со Скапа-Флоу, где по-прежнему стояла зима, — и это в самом конце апреля — ничто их не останавливало. На на некоторых уже показались почки. Мистер Босбум встретил ее с агрессивной грубостью, которая поразила Арлетт. С чего бы ему быть так враждебно настроенным? Это же просто человек, который продал ее мужу часы.
— Не представляю, чем бы я мог вам помочь.
— Вы можете по крайней мере выслушать? Вежливо или хотя бы терпеливо.
— По крайней мере, мне следует на это надеяться. Мне бы не хотелось, чтобы вы сочли, будто у меня недостает элементарной учтивости. Но что касается столь безвременной и несчастливой кончины вашего супруга, то… Вы, наверное, считаете, уж простите меня, что я утаил информацию от полиции.
— Я не имею никакого отношения к полиции. Они ничего об этом не знают. Мне нечего им сказать. Это сугубо личное. Я не собираюсь делать какие-то упреки или даже замечания в ваш адрес, которые вы могли бы счесть оскорбительными.
— Я склонен вам верить и выслушать, разумеется, с должной учтивостью все, что вы пожелаете сказать. Мне не верится, что я могу вам помочь.
— Может быть, вы по крайней мере пригласите меня пройти в дом?
— Прошу прощения… Не угодно ли будет присесть?
— Я не пытаюсь добиться от вас сочувствия, — медленно проговорила она. — И не стремлюсь втравить вас во что-то. У меня нет никаких оснований считать, что есть нечто такое, что вы можете рассказать мне и чего бы не рассказали бы полиции, конечно, если допустить, что у вас было что им сообщить.
— Нечего мне было рассказывать.
— Безусловно.
— Так могу я поинтересоваться, какую цель вы преследовали, оказав мне честь своим визитом?
— Не будьте слишком официальным, — печально проговорила Арлетт. — Постарайтесь поверить — у меня нет никакой корысти.
Он наклонил голову и ничего не сказал.
— Вы продали моему мужу часы.
— Я этого не отрицаю. Вполне невинная сделка, как мне представляется.
— У меня нет оснований вас в чем-то обвинять.
В его поклоне засквозила насмешка.
— Видите ли, он записал кое-что в блокнот. Что-то насчет парня, который работал в ювелирном магазине, которого заподозрили, или он считал, что его заподозрили, в воровстве. Очень туманно и, можно сказать, совсем малозначительно.
— Я нисколько в этом не сомневаюсь.
— Но он считал это довольно важным… не знаю, мне показалось, что об этом стоит спросить… просто прийти и поговорить с вами.
— Он спрашивал меня, — осторожно сказал Босбум, — здесь память меня нисколько не подводит, правдоподобна ли хоть в какой-то степени рассказанная ему история про часы, не указанные в описи ювелирного магазина, где, как он узнал, я проработал много лет. Я высказал ему свое мнение, заключавшееся в том, что считал эту историю крайне маловероятной. А что молодой человек, оставшийся безымянным, о котором шла речь и которого я не знаю, сочиняет небылицы. Это все. Я по-прежнему не усматриваю здесь никакой связи с каким-либо последующим происшествием. Конечно, мне совершенно неведомо, доверился ли он в какой-то степени моему скромному мнению относительно рассматриваемого предмета.