Однако она не могла также и подвести своих сообщников. Они обещали ей подлинное союзничество, и доказали это. Милая старая Бейтс, которая помогла ей понять саму себя. Дэн, который увязал между собой все обрывочные записи и все правильно сообразил, прежде чем она получила от Босбума ниточку, которая скрепила все воедино. А необычайная сила Вилли и Трикс, с их слепой преданностью, — все это придало весьма витиеватому метафизическому аргументу, возникшему в голове Хилари, направленность и динамику.
— Я просто не могу позволить, чтобы творились такие вещи, — сказал Вилли, пытаясь понять свои собственные инстинкты. — Это как во времена оккупации. Я хочу сказать, не будем называть имен, не будем искать теперь виноватых, но я знал многих, кто сколотил состояние тогда и с тех пор никогда не раскаивался в содеянном. Играли по-умному, понимаете? Я был совсем еще мальчишкой, но могу сказать, что мог бы иметь собственный бизнес, иметь все, что у меня есть сейчас, чуть ли не пятнадцать лет назад. Или евреи — я хочу сказать, мы недолюбливали евреев. Бывало, отпускали шуточки, вроде как безобидные, но и не без задней мысли, насчет ростовщиков и «держателей ломбардов» и все такое прочее — вы знаете… и, ну, я хочу сказать, я был мясником, а евреи не едят нашу пищу, свинину и все такое, и у них была своя бойня… я хочу сказать, что мне за дело было до этого? Оккупанты начали сгонять всех евреев в одно место, и тогда уж не было, если задуматься, ничего, кроме печали по себе подобным, не говоря уже о том, чтобы вмешаться. Ну, здесь, в нашем квартале, их в то время даже и не было почти. Но почему-то это стоит у меня комом в горле. Не знаю, я не могу сказать, что во время оккупантов много думал о патриотизме, или королеве, или правительстве. Королева никогда ничего для меня не сделала, вы понимаете, что я имею в виду, а хреновое правительство, кровососы — как ни крути, все они сбежали в Англию. Это нам пришлось жить при оккупации. Так почему бы не плыть по течению, не обязательно заниматься коллаборационизмом, поймите, но просто перекантоваться, закрыть глаза, позаботиться о собственной персоне? Я так и не разобрался, почему делал некоторые вещи… Чарли[85], вот как меня следовало называть, потому что таковым я и был. Но мне не в чем раскаиваться. Черт подери, просто у меня такое чувство. Если сейчас я могу сделать что-нибудь ради Пита, именно это я и сделаю, и черт с ними, с последствиями, наплевать, если меня за это посадят в тюрьму. — Выговорившись, он потянулся за своим пивом, выпил целую бутылку, тяжело выдохнул и внезапно сказал: — Я сам иногда чувствовал себя евреем. Временами и был евреем, если уж на то пошло.
Нет, Арлетт несла двоякую ответственность. Не только перед Босбумом. Вне всякого сомнения, он боролся со своей совестью, впрочем, так же как и Трикс, которая привыкла к своим удобствам и пополнению своей кассы и обеспечивала уже себе вполне приличное существование. Но она приняла свое решение быстрее всех!
— Вы нашли этого Босбума? — спросил комитет.
— Да, но толку от этого немного. Подтвердилось лишь, что это было как-то связано с ювелирным магазином. Босбум прежде служил там управляющим. Часы просто попались под руку, так случилось, что они у него были. Он ничего не знает про парня.
— Или Сента?
— Лишь то, что тот существует. Он приходится старому Принцу кем-то вроде племянника. Но мне удалось выяснить больше. Я сама туда сходила. Я выяснила, что означает стихотворение — то самое, про фальшивые яблоки, которое нас так озадачило.
— Так, так! — сказал Дэн, сильно разволновавшись.
Заведению Луи Принца повезло с уборщицами. Их было три, шумные и мускулистые амстердамские домохозяйки, с языками, двигавшимися столь же быстро, как и их руки, неутомимые в лазании по лестницам, выбивании ковров, постукивании ведрами. Луи держал их на протяжении многих лет и ничем так не гордился в магазине, как ими. Он любил рассказывать длинные комические истории об их ужасающей энергии, их потрясающем рвении, их сокрушительной бестактности, о том, что у него ушли годы на то, чтобы отучить их прохаживаться плеткой-девятихвосткой по его коврам, начисто соскребать патину с фаянса или налеплять огромные комья мастики на маркетри восемнадцатого столетия. О том дне, когда Йопи споткнулась о мольберт и вылила ведро горячей мыльной воды на холст Санредама, один из его церковных интерьеров. «Она думала, что драит тротуар; думаю, ее обманула перспектива». Дне, когда Рини свалилась с лестницы, прижимая к своей потрясающей пышной груди люстру в стиле ампир. Черный понедельник, когда Вилли нашел вещь Булле и решил отполировать бронзовую инкрустацию…
Дик стоял посреди своего королевства, любовно водя пальцами по поверхности дубовой панели пятнадцатого столетия, найденной Луи в сельской пресвитерии, в бельгийском Лимбурге — чуть подточенной червями, но замечательной. Ухмылка расползлась по его лицу; он сделал то же самое в свой первый месяц, с другой вещью, вымазал пальцы пылью и устроил разнос Йопи — самой молодой, шумной и вспыльчивой из всей троицы. Она напустилась тогда на Луи примерно с такими словами:
— Если этот сопляк собрался учить меня моей работе…
Старик был огорчен:
— Ты славный мальчик, Дики, очень славный мальчик, но если мне придется выбирать между тобой и моей Йопи…
Но Дик быстро учился — он всему быстро учился. Умный и восприимчивый, испытывающий природную тягу к дорогостоящим и красивым вещам, парень ополчился на собственное невежество и неопытность с горячим энтузиазмом, сделавшим его в некотором роде почти таким же незаменимым, как Йопи. Теперь он мог управляться не только с туристами. Правда, покупатели постарше настаивали на встрече с Луи, точно так же как бизнесмены — на встрече с Ларри. И хотя он очень много чего понабрался, по-прежнему не знал ничего, когда дело доходило до закупки. А это — душа антикварного бизнеса, но единственная вещь, которой не выучишься в спешке.
— На это уходят годы, такое не возьмешь наскоком, — говорил Луи, тяжко вздыхая, — и кто только будет этим заниматься, когда мне придет конец, ума не приложу. Ларри совсем не годится — у него даже интереса к вещам нет.
В последнее время Ларри почти не было видно. Он без долгих раздумий сложил с себя всю повседневную рутину. Теперь Дик выполнял ритуал с ключами и наличностью, проверял сигнализацию, занимался бумажной работой — переучетом товара и выпиской накладных — и ведал всеми современными поделками, часами и безделушками, бижутерией и серебряными изделиями. И «управлял» он далеко не номинально. Дик обольщал трех «девушек», шутил с ними, кормил их с рук… Теперь он получал приличное жалованье и комиссионные, приобрел запонки «Картье» за «яблоко и яйцо». У него наконец появилась кой-какая приличная одежонка. Линденграхт остался в далеком прошлом. Никаких больше студенческих меблированных комнат! Он, по сути дела, въехал в квартиру Ларри.
Поскольку Ларри отсутствовал все более длительные периоды, кульминацией чего стала трехнедельная отлучка. На «Карибы», — как сказал он неопределенно. Конечно же он вернулся с великолепным загаром, легким и не бросающимся в глаза, как и все у Ларри.
— Мне действительно хотелось бы, чтобы ты прогревал и проветривал квартиру. В конечном счете я, возможно, отдам ее тебе совсем, но все это по-прежнему покрыто мраком неизвестности, а? — посмеиваясь над своим изречением, сказал Ларри. — Ты хорошо справляешься, Дики, очень хорошо. Нет, не нужно платить мне за съем квартиры. Просто присматривай за маленьким магазинчиком — да, за «Яблоками». Я покажу тебе как. Это совсем просто. Не бог весть какое впечатляющее зрелище, однако же приносит мне весьма приличный доходец: глупых молодых девчонок на свете больше, чем грязных стариков, но и тем и другим, как ты поймешь, есть применение. Как гласит старая добрая пословица, пышка продается, когда на рынке плохо идут хлопок и зерно. Девушка, которую я поставил управляющей, — идеальный вариант, настоящая фанатичка женской эмансипации, сокровище. Ты с ней полегче, мальчик Дики, у нее огонь в чреве, у нашей сестренки Айлин.
«Порой, — подумал Дик, мечтательно ощупывая полированную примитивным способом поверхность картины с ее изумительной патиной, — я чувствую себя так, как будто у меня температура. Почти как больной туберкулезом или что-то в этом роде. Приступы лихорадочного возбуждения. Когда кладешь начало своей карьере, самое трудное — научиться сохранять это непринужденное холодное спокойствие, которое есть у Ларри. Я сравниваю себя нынешнего с тем, что я представлял собой всего лишь несколько месяцев назад! Ничего не знавший, ни к чему не способный, совершенно пустоголовый. Невероятно! Неудивительно, что я время от времени чувствую, как кровь приливает к голове…»
Это не всегда было легко! Более того, некоторые из побед достались очень дорогой ценой, унося страшно много нервов, держа его в постоянном напряжении. Была Дейзи. Господи, каким дураком она его выставляла! Эти мучительные воспоминания вгоняли его в густую краску. В ее жестких, ловких, таких изощренных руках он был скорее даже не инструментом — игрушкой. Или «инцидент», как Ларри назвал тот случай… Тогда началась настоящая запарка. Полицейские в штатском парами рыскали по Голландии, проверяя все, что им только взбредет в голову. Приходили с бумагами, полными таинственных намеков на то, что они идут по горячему следу. Но все это улеглось, в точности как и предсказывал Ларри. Он все продумал! «Инцидент» потребовал от него мобилизации всех нервов, равно как и всех тех профессиональных навыков, которые ему сумел привить Ларри. Но Дик справился.
Он не любил вспоминать об этом даже сейчас. Это была чертовски неприятная болячка, лишь наполовину зарубцевавшаяся, несмотря на все. Однако ему нужно было обращаться к ней время от времени, чтобы доказать, что он превозмог себя и не допустит, чтобы это его подкосило. В конце концов, это все Ларри, его идея, его ответственность. Его план и его операция во всем, кроме «хирургических деталей». «Я не могу держать за тебя скальпель, мальчик Дики, это то единственное, что нужно научиться делать самому, а иначе все упражнение бессмысленно. Это то, что отделяет мужчин от мальчиков».