Первые 50 лет существования Бродмур был единственным учреждением подобного рода, обслуживающим Англию и Уэльс. Позже, в 1912 году, Рэмптон открыл свои двери для обслуживания севера Англии.
В 1959 году Закон об умственной отсталости, а также Законы о невменяемости и психическом лечении были заменены Законом о психическом здоровье. Самым большим достижением этого Закона стало устранение юридического различия между умственной отсталостью и психическим заболеванием. Главным прямым следствием для Бродмура было то, что впервые стало возможным принимать в его стенах не только правонарушителей, но и тех, кто не совершал преступления, но имеет «опасные, насильственные или преступные наклонности».
С 1863 по 1949 год Бродмур был сумасшедшим домом для преступников при Министерстве внутренних дел. В этот периорд за ежедневное управление больницей отвечал главврач. Когда в 1949 году Бродмурский приют для душевнобольных преступников стал Бродмурским институтом, он был передан в ведение министра здравоохранения и под надзор правления, но также по-прежнему управлялся главврачом. Затем, в 1960 году, он перешел непосредственно под начало Министерства здравоохранения как «специальная больница для психически больных лиц, которые, по мнению министра, нуждаются в лечении в условиях особой безопасности в связи с их опасными, насильственными или преступными наклонностями».
Конечно, как и в случае с любым учреждением, на порядок влияли те, кто возглавлял больницу, даже в большей степени, чем регулярно меняющиеся правительственные акты. Назначение начальником в 1895 году доктора Ричарда Брауна, до этого занимавшегося тюремной медициной, привело к росту числа пациентов и значительному ужесточению режима. Однако два его преемника, доктора Бейкер и Салливан, придерживались более гуманного подхода, вернув больнице атмосферу скорее убежища, нежели тюрьмы, предлагая пациентам больше возможностей работать, играть и заниматься своим собственным лечением.
Многие сотрудники и пациенты говорят не только о Кроуторне, но и о самом Бродмуре как о деревне. Это причудливое и поразительно странное сравнение можно было бы поначалу принять за иронию. На самом деле оно, по-видимому, призвано взять под контроль представление о Бродмуре как об изменчивой и жестокой среде, отчуждающей и разобщенной. Существует поговорка: «Есть просто время, а есть время Бродмура». Для менее больных людей, которые остро ощущают свое окружение, оно часто течет мучительно медленно.
ПЕРВЫЕ 50 ЛЕТ СУЩЕСТВОВАНИЯ БРОДМУР БЫЛ ЕДИНСТВЕННЫМ УЧРЕЖДЕНИЕМ ПОДОБНОГО РОДА, ОБСЛУЖИВАЮЩИМ АНГЛИЮ И УЭЛЬС.
Патрик Макграт – писатель, чей отец Пэт Макграт стал последним главврачом Бродмура в 1957 году. Макграт и его семья жили в просторном викторианском особняке недалеко от главных ворот, который его родители назвали Кентигерн в честь святого покровителя Глазго, где они выросли. В Кентигерне имелись пруд, сад, помещения для прислуги и так далее. Патрик Макграт дружил с пациентами, получившими условно-досрочное освобождение, а также описывал, как больные работали в мастерских ремесленников и персонал соревновался с пациентами в дни спортивных мероприятий.
В детстве, когда он рос в кампусе Бродмура, у него был такой уровень взаимодействия с пациентами, что сейчас это просто поражает. Макграт снова посетил больницу много лет спустя и был потрясен, как и многие другие, подавленностью и корпоративной вежливостью, вползающей в это место, с газонами и офисами, заменяющими неухоженные заросли и дом его детства.
Его беспокоили стены, заборы, прожекторы и аппаратная. Он чувствовал, что деньги, потраченные на высокотехнологичные барьеры, лучше было бы пустить на уход за пациентами. Да, возможно, Бродмур детства Макграта был блестящим в плане терапии и ухода, чего не скажешь об уровне безопасности в нем – на современный взгляд в этом плане там было все удручающе сомнительным.
Гвен Эдсхед – психиатр и врач, жившая Бродмуром в течение 30 лет. Гвен – христианка, и она верит, что зло существует. Ее воспоминания о больнице берут начало в 1980-х.
«Я помню, как посещала это место, когда была еще совсем молодым врачом, только что закончившим базовую подготовку по психиатрии. Помню, что приехала в Бродмур в обычный день открытых дверей на неделе, когда представители общественности и профессионалы могли свободно прийти туда ближе к вечеру. Вторая половина дня началась с беседы, а затем нас ждала экскурсия по больнице, осмотр различных отделений и мастерских. Помню чувство предвкушения, когда у меня были те же фантазии, что и у всех остальных. И я обнаружила, что Бродмур готичен с его темными кирпичными стенами и грозной природой.
Помню, как в первый раз почувствовала себя невероятно уязвимой, и мне покровительствовали медсестры, которые там работали. На самом деле все они были членами Ассоциации тюремных офицеров и вели себя как тюремные офицеры, одетые в униформу с эполетами и значками. Они дотошно придерживались подхода, что посетители ничего не знают и должны быть защищены от собственной наивности.
Как и за пациентами, за нами следили, не давая разбредаться, и мы были вынуждены ходить цепочкой, как в школе, с ограничениями, что делать и чего избегать. Я помню, что нас водили в одну из мужских мастерских, где мужчины делали кирпичи, и мы видели женские мастерские, где женщины шили. Помню, что мой друг и я, оба мы считали посещение больницы угнетающим и находили – казавшееся нам тогда сексистским – разделение мастерских на мужские и женские очень удручающим[9]. Потом мы пошли в паб, и на его фоне Бродмур показался мне тем более мрачным местом. Я помню, как радовалась, что уехала, и у меня было сильное чувство, что с профессиональной точки зрения было бы неэтично работать в таком репрессивном и авторитарном месте».
В те дни, в начале 1980-х и начале 90-х, Бродмур не был популярным местом работы для консультантов[10]. В результате у всех сотрудников там была огромная рабочая нагрузка. Один коллега Гвен отвечал за 70 пациентов. Сейчас нагрузка не более 20 человек.
Гвен вспоминает: «Младший медперсонал носил длинные белые халаты и остроконечные шляпы. Сотрудники ожидали, что пациенты будут обращаться к ним “мистер”, тогда как сами они называть больных по именам. Не было ничего необычного в том, что пациенты посещали консультанта только один или два раза в год, хотя были и другие врачи – не консультанты (часто из Индии), которые общались с пациентами чаще и заботились о их физическом здоровье. Я помню древние бумажные папки, “карточки” пациентов, которые были очень толстыми. Средняя продолжительность пребывания в больнице составляла от 10 до 13 лет, потому что не ждали, что люди ее покинут». Тогда еще не было охраняемых психиатрических служб, так что пациентам некуда было податься.
ДЕНЬГИ, ПОТРАЧЕННЫЕ НА ВЫСОКОТЕХНОЛОГИЧНЫЕ БАРЬЕРЫ, ЛУЧШЕ БЫЛО БЫ ПУСТИТЬ НА УХОД ЗА ПАЦИЕНТАМИ.
«Я помню очень оживленные мастерские: плотницкую, художественную, кирпичную и электроремонтную. Помню Центральный зал со сценой, где бродмурские актеры разыгрывали ежегодную пантомиму с забавными шутками про персонал и врачей. Помню, что там было 500 мужчин и 100 женщин, иногда встречавшиеся на дискотеках, которые тщательно контролировались, как школьные танцы. Я помню, что слышала крики и вопли с женской стороны и как тихо было с мужской.
Помню, как ходила взад и вперед по террасе, с которой открывался самый красивый вид в ближайших трех графствах. Помню, я подумала: как это печально, что люди, которые прибывают в больницу и видят этот пейзаж, никогда не выйдут оттуда, и как великодушно со стороны архитекторов – открыть перед ними этот вид. Позже я поняла, что люди все же покидают больницу, и этот пейзаж вселял в них вдохновение и надежду. Я помню образовательный центр и то, как он был занят мужчинами, делающими уроки, и доброжелательность персонала. Я также помню замечательные огороды, где больница когда-то выращивала все фрукты и овощи для пациентов (включая поразительное количество ревеня в первые годы). Это выглядело уже не так депрессивно и производило впечатление “нормального” места; там были животные – козы, кролики, птицы.
Я помню язык больницы и то, как медсестры называли себя персоналом или служащими. Помню, как мне твердо сказали, что я “не персонал”, и как заявили, что кто-то из сотрудников постоянно должен знать, где я нахожусь, пока я в больнице. Помню, как получила сообщение, что сестринский персонал действительно заправлял госпиталем, и каждое отделение было своего рода индивидуальной вотчиной».
Я ПОДУМАЛА, КАК ЭТО ПЕЧАЛЬНО, ЧТО ЛЮДИ, КОТОРЫЕ ПРИБЫВАЮТ В БОЛЬНИЦУ И ВИДЯТ ЭТОТ ПЕЙЗАЖ, НИКОГДА НЕ ВЫЙДУТ ОТТУДА, И КАК ВЕЛИКОДУШНО СО СТОРОНЫ АРХИТЕКТОРОВ – ОТКРЫТЬ ПЕРЕД НИМИ ЭТОТ ВИД.
Как гласит миф 1980-х годов, допуск в Бродмур предоставлялся только членам эксклюзивного клуба душевнобольных преступников. Когда в больницу прибыла Гвен Эдсхед, там был Йоркширский Потрошитель Питер Сатклифф, осужденный в 1981 году за убийство 13 проституток; Кеннет Эрскин, Стоквеллский Душитель, убивший семерых пожилых людей в 1986 году, все еще находится там; и лондонский террорист Дэвид Коупленд, который нападал на чернокожих, бангладешцев и геев, убивший трех и ранивший 129 человек, из которых четверо лишились руки или ноги, также оказался в Бродмуре.
В 1970-х и 80-х годах в отличие от настоящего времени, объяснила Гвен, людей очень часто считали невменяемыми. «Я думаю о человеке, который в возрасте 18 лет ворвался в дом пожилой женщины, изнасиловал и убил ее. Отвратительное преступление. И его направили прямо в Бродмур. Если бы человек тогда сделал что-то мерзкое и странное, то отправился бы прямиком туда. Представления тогда было не слишком продвинутыми: если ты сделал что-то странное, то, должно быть, сошел с ума». Со временем стало известно, что на самом деле подавляющее большинство преступников (даже самых жестоких) не имеют психических заболеваний и на момент совершения преступления вполне вменяемы, поэтому правильно направлять их не в клиники, а в исправительные учреждения. Следовательно, те, кто когда-то был принят в Бродмур, теперь заключены в тюрьму среди общего тюремного населения.