По словам Гвен, то, что мы сейчас видим в Бродмуре, почти невозможно сопоставить с тем учреждением, каким оно было в начале 1980-х. А переезд в новую больницу еще больше отдалит ее от Бродмура тех лет, когда начиналась ее карьера.
«Большая часть информации о больнице в эпоху 1980-х воспринималась и преподносилась искаженно. У этого восприятия существует удивительная параллель с неустойчивой природой пациентов, делающих что-то неправильно. Но представления о больнице того времени были сильно искажены, поэтому в результате у нас появляются образы чего-то, чего на самом деле не существует».
Нарушения – важнейшая тема для Гвен. Нарушение закона – это, конечно, одна из первых причин, по которой пациенты находятся в Бродмуре. Но искажение информации – тоже вид нарушения. То, как СМИ получают информацию о пациентах и как потом ее подают, – тоже своего рода преступление.
Разница между тем, что пишут в газете, и тем, что происходит в отделении, разительна. Бродмур призван быть сумасшедшим домом, но, когда читаешь, что пишут о нем газеты, всю эту чушь, начинаешь сомневаться, где же истинное безумие – там или это журналисты сошли с ума?
«Конечно, многие по ту сторону стены говорили мне, что они читают газеты и поэтому знают, что это место очень опасно. Но на самом деле мир внутри больницы спокоен и хорошо упорядочен. И я лучше останусь тут: здесь безопасно, все соблюдают правила. Это там, за стеной, царит беззаконие с нападениями на улице, и я ничего не знаю о компьютерах. Зачем мне туда выходить?»
Тот период жизни больницы – 1970-е и 80-е – также очаровал Гвен, поскольку это было время, когда в учреждении все еще было сильно чувство общности. По ее мнению, оно давно ушло.
«Очень часто в Бродмуре работало по три поколения семей. Сотрудников обучали работать люди, которые жили в двух шагах. Это была местное предприятие».
«Что бы эти ребята ни делали снаружи, – объясняла она, – они очень редко проявляют стремление хулиганить в больнице. Таким образом, клиника похожа на маленький город, и там, как и во многих небольших сообществах, подавляющее большинство людей все время придерживается правил, и только очень небольшое число вырывается из-за стен и калечит людей. Большинство же просто продолжает жить, не нарушая предписаний и не пытаясь обойти их».
БРОДМУР ПРИЗВАН БЫТЬ СУМАСШЕДШИМ ДОМОМ, НО, КОГДА ЧИТАЕШЬ, ЧТО ПИШУТ О НЕМ ГАЗЕТЫ, НАЧИНАЕШЬ СОМНЕВАТЬСЯ, ГДЕ ЖЕ ИСТИННОЕ БЕЗУМИЕ – ТАМ ИЛИ ЭТО ЖУРНАЛИСТЫ СОШЛИ С УМА?
Как сказала Гвен, на форумах пациентов часто обсуждаются такие проблемы, как «доступ к тостам». И это указывает на то, что становится важным для людей в учреждении длительного пребывания. Нас всех в равной степени поразил этот контраст между высоким уровнем безопасности и самыми банальными бытовыми деталями.
Гвен также подчеркивала большую уязвимость очень нездоровых пациентов.
«Есть довольно много пациентов, которые попадают в Бродмур из-за повторяющегося самоповреждения, поскольку тюрьмы просто не могут справиться с этим. Тюрьмы не могут терпеть, когда люди убивают себя. Тюрьмы умывают руки, боясь, что люди причинят себе вред. Итак, если я отбываю пожизненное заключение[11] за вооруженное ограбление в тюрьме и начинаю вредить себе, меня захотят отправить в больницу, опасаясь, что я убью себя. Поскольку самоповреждение – это в некотором роде способ избавления от страданий, есть очень много людей, которые осознанно причиняют себе вред, находясь в тюрьме. Трудно понять, насколько мы, психиатры, второстепенны в жизни больницы». Она с некоторым самоуничижением объяснила, что настоящая жизнь больницы сосредоточена в отделении. Консультанты, различные терапевты приходят, но потом уходят, и отделение возвращается в нормальное состояние. «Одна из самых важных вещей, которую нам удалось установить за последние 20 лет, – это то, что в больнице нет “личного пространства”. Тут не существует врачебной тайны. Медики контролируют друг друга, и так гораздо лучше».
Сама терапия значительно изменилась с тех пор, как Гвен начала работать в Бродмуре, и это видно по тому, как обращались с иммигрантами с хирургическим образованием, когда они приезжали в Британию.
«Это были ребята, которые давно хотели приехать в нашу страну работать хирургами, но не могли найти место, в основном по расистским причинам, поэтому им предложили работу в психиатрии. Эти врачи часто были из Индии и Уганды и обучались медицине, а часто и хирургии, и были действительно высококлассными специалистами, которые оказывались либо в общей практике, либо в психиатрии, поскольку это были единственные доступные рабочие места. Поэтому часто попадались очень интересные персонажи, к которым относились довольно расистски и стереотипно».
Раньше, по словам Гвен, индийские врачи были очень увлечены медикаментозным лечением, а молодые женщины-психиатры больше интересовались разговорной психотерапией. Это противоречило укоренившимся, традиционным взглядам: «Многие белые мужчины-психиатры того времени были склонны к телесным наказаниям. Или если, например, человек придерживается правых взглядов и немного помешан на контроле, его может привлечь судебная психиатрия. Это жестокий подход, но верхушка общества и Министерство юстиции считает его надежным».
ТУТ НЕ СУЩЕСТВУЕТ ВРАЧЕБНОЙ ТАЙНЫ. МЕДИКИ КОНТРОЛИРУЮТ ДРУГ ДРУГА, И ТАК ГОРАЗДО ЛУЧШЕ.
Она объяснила, как государственные служащие были вовлечены в эту фазу истории больницы. «Если мистеру такому-то нужно было пойти к зубному, вы должны были написать в Министерство юстиции, сказать, что мистеру такому-то нужно пойти к врачу, и ждать ответа. А потом приходилось связываться с ними всякий раз, когда нужно кого-то перевезти. И Министерство юстиции очень быстро почувствовало, что психиатры в больнице являются либо “ограничителями”, либо “хранителями внутреннего мира” и очень сосредоточены на риске либо были безнадежно либеральными “позерами”».
Гвен описывала ситуацию с консультациями так: «Пациентов не очень часто проверяли. В старые недобрые времена некоторые из этих пациентов могли посещать психиатра только два раза в год. Не то что сейчас, когда нужно приходить на консультацию каждые три месяца. Общество считало, что люди оказывались в психушке навсегда».
За свою карьеру она стала свидетелем радикального изменения: из красного кирпичного сумасшедшего дома, в котором пациентов упрятывали до конца дней, Бродмур превратился в современное учреждение, ориентированное на лечение.
Что касается изменения числа пациентов, Гвен заметила, что «когда я впервые оказалась там, их было 700, а к тому времени, когда я стала консультантом, их стало 550, а сейчас около 200. Люди, которые сейчас поступают в Бродмур, вовсе не те психопаты, которых можно было бы ожидать увидеть в этом месте. Они часто бывают очень неорганизованными, глубоко травмированными людьми. Там есть толика странного и чудно́го, но это гораздо менее распространено, чем было».
Гвен произнесла довольно запоминающуюся фразу: «Я часто думаю, что мои пациенты похожи на выживших после катастрофы, в которой сами они были причиной бедствия».
Судебный психиатр доктор Амлан Басу – симпатичный, скромный и обаятельный человек, бывший руководитель клинический программы Бродмура. Покинув Бродмур, он работал медицинским директором в Huntercombe Group, а также заключил контракт на внештатные исследования в Институте психиатрии, психологии и неврологии в Королевском колледже Лондона. Он также является членом исполнительного комитета судебно-медицинского факультета Королевского колледжа психиатров. Благодаря своей харизматической личности и четким формулировкам в исследованиях он стал консультантом по телесериалам «Безмолвный свидетель» и «Лютер».
Судебная психиатрия имеет дело с психически больными людьми, чьи действия привели их к госпитализации в больницу строгого режима, такую как Бродмур. В этой области необходимо хорошо знать законы в отношении вопросов психического здоровья.
Я ЧАСТО ДУМАЮ, ЧТО МОИ ПАЦИЕНТЫ ПОХОЖИ НА ВЫЖИВШИХ ПОСЛЕ КАТАСТРОФЫ, В КОТОРОЙ САМИ ОНИ БЫЛИ ПРИЧИНОЙ БЕДСТВИЯ.
Амлан не думал о карьере в судебной психиатрии, пока не изучил ее в качестве стажера в престижной больнице Модсли в Южном Лондоне. Там врач увлекся медицинскими и юридическими аспектами судебной психиатрии, хотя, как он стремился заверить нас, «у меня не было странного детского интереса к серийным убийцам![12]».
В Модсли он провел три года в качестве врача-ассистента, а затем три года специалистом-ординатором. Его интерес в те годы был сосредоточен на детской, подростковой судебной психиатрии. Амлан впервые попал в Бродмур, когда был студентом-медиком. В ту первую поездку он и не подозревал, что в конце концов будет работать там. Тем не менее, как он выразился, «невозможно уйти от истории этого места, название вызывает отклик у каждого, кто вырос в Британии. В конце обучения отправляешься туда, где есть работа. Это было идеальное время, потому что появилась возможность работать в Бродмуре».
Амлан начал работать в реабилитационном отделении в сентябре 2009 года, где был консультантом в области судебной психиатрии. Затем он провел шесть лет в основном в отделениях интенсивной терапии и отделениях со строгим надзором: «Это конец пути, что касается безопасности – нет более безопасного места». Затем он вернулся к реабилитационной работе, потому что она была менее напряженной, и поэтому ее можно было сочетать с управленческой деятельностью.
У Бродмура есть два главных направления работы, несколько искусственно разделенных на психические заболевания и расстройства личности (подробнее об этом разделении см. главу 3). В то время у Амлана не было никаких амбиций стать руководителем клинической программы. Тем не менее ему так нравился отдел психических заболеваний и управление им, что, когда через несколько месяцев появилась должность руководителя клинической программы, он захотел занять ее.