Дуся пригорюнилась, шепнула:
– Сердцу не прикажешь, нравится он мне.
– О жисти думать надо бы, – рассердилась тетка. – Пора ведь.
– О жизни и думаю…
– Ну и что с того? Знаю я его, Шаврова-то твоево: крутой характер, наплачешься ты с ним. Он захочет по-своему, а ты – по-своему.
– Уж я с ним как-нибудь управилась бы.
– Степанида-а-а! – послышался голос Зинаиды Савельевны. – Куда ты пропала? Ведь сгорит все…
– Иду, иду, тут я, – отозвалась Степанида, обратилась к девушке: – Ты, Дусенька, погоди капельку, мигом возвернусь.
– Ладно уж, – согласилась Дуся и, как только старушка скрылась за дверью, вынула из сумочки помаду, пудру, зеркало и принялась за туалет, напевая:
Я вам песенку спою про пять минут,
Эту песенку мою пускай поют…
Помолчала, подумала о чем-то своем и снова:
В пять минут решают люди иногда
Не жениться ни за что и никогда,
Но бывает, что минута
Все меняет очень круто,
Все меняет раз и навсегда!..
Задумчиво повторила:
– Все меняет раз и навсегда! Если бы так…
– Дуся, Евдокия Александровна! – у входа на веранду, сжимая под мышкой портфель, появился Михеев.
– Как вам не стыдно, напугали. – Дуся и в самом деле несколько оторопела от неожиданности. – Не думала, что вы станете за мной шпионить, Семен Сидорович.
– Да что вы! – ужаснулся парень. – Просто сердце по вас покою не дает.
– Нашли место для деликатного разговора! – закапризничала девушка.
– Так пойдемте отсюда, машина за углом, посажу вас в кабину, а сам – за руль.
– Машина… – Дуся язвительно рассмеялась. – Служебный грузовик приспособили… Самый подходящий для меня экипаж!
– Я ж говорю, в кабину вас посажу, – забормотал смущенный Семен. – И какие у вас тут дела?
– Степанида – моя тетка по маминой линии. Забыли?
– Да, помню. Только все равно она осколок прошлого. Заморочит вам голову ворожбой, глупостями разными.
Услышав шаги, Дуся испуганно сказала:
– Сюда идут! Подождите возле машины…
– А гулять со мной пойдете? – допытывался парень, пятясь к двери.
– Пойду, пойду, – она спешила отделаться от него.
Степанида торопливо вынырнула на веранду, распаренная, встрепанная.
– Задала она мне жару. А все ты с твоим Алешкой Шавровым виновата. Давай-ка палец, посмотрю. Што с ним?
– Пустяки, на рояле в клубе упражнялась, вот суставчик и распух. Пройдет.
Старуха выпрямилась, сердито посмотрела на племянницу, покачала головой:
– На роялах, скажи ты… Чем Алешу Шаврова взять вздумала! Настырная ты у меня, Дуська. Как што задумаешь, вынь да положь, а по-твоему штоб было. – Схватила палец, зашептала над ним.
– Да брось ты, право, – рассмеялась Дуся.
– Зря не веришь, – обиделась старуха. – Сейчас пройдет, вот увидишь. Это у меня быстро. Ну иди, а то сам сейчас приедет, а у нас ничего еще не готово.
Дуся чмокнула тетку в щеку и выскочила на улицу, повернула за угол – у грузовика нервно курил Семен Михеев, судорожно прижимая к себе осточертевший ему портфель.
Аня появилась на веранде приодетая, причесанная, в других туфлях.
– Виталия здесь не было? – спросила она.
Степанида с досадой махнула рукой:
– Как не быть, вон по саду концы дает, глазищами зыркает.
– И за что вы его невзлюбили, – с досадой сказала Аня, но старуха, ничего не ответив, скрылась в комнатах. Девушка подошла к двери в садик, крикнула: – Виталий! Где ты?
– Иду-у! – Ельшин одним прыжком оказался около нее. – Аня… Ну зачем ты так мучаешь меня? – он схватил ее руки, покрыл их поцелуями.
– Успокойся. – Она почувствовала свою невольную вину перед этим парнем, страдающим от чрезмерной любви к ней.
– Мы должны быть наконец вместе, я не могу так, без тебя… – вырвалось у него.
– Почему ты нервничаешь?
– Ты не веришь, что я люблю тебя? – он ожидал ее ответа, как приговора. – После возвращения из Красногорска ты стала иной. Что-то произошло?
Она пожала плечами:
– Нет, ничего.
Он с облегчением произнес:
– Я опасался, не случилось ли чего такого, что отдалило бы тебя от меня.
Аня с удивлением посмотрела на него:
– Разве такое могло случиться?
– Кажется, я сказал чепуху, – признался он. – Это оттого, что я просто потерял голову, Анечка. – Ельшин попытался привлечь ее к себе.
– С тобой сегодня определенно что-то стряслось, – сказала она, отодвигаясь от него.
– Ты так думаешь?
– Уверена. Я же отлично чувствую, чудак. Говори откровенно, в чем дело?
Казалось, он борется с самим собой. Потом, решившись быть откровенным, заговорил:
– Ты знаешь, я очень ревнив…
– Да? – Она с удивлением вскинула брови. – Уж не к Пашке ли инвалиду ревнуешь меня?
– Нет… – ему явно трудно было продолжать начатый ею разговор. – К Шаврову. Вы с ним вечно шушукаетесь.
– К Алексею Ивановичу? – она несколько смущенно рассмеялась, опустилась на диван. – Какие основания ревновать меня к нему?
Ельшин с потерянным видом мерил веранду у самого дивана: шаг туда, шаг обратно. Выговорил с хрипотцой:
– У тебя с ним какие-то тайны.
Аня внимательно посмотрела на Виталия, этот разговор был для нее неожиданным, неприятным и чем-то беспокоил, чем – она, пожалуй, и сама еще толком не знала.
– Мы с Василием Фомичом тут всего полгода, – заговорила она, стараясь быть спокойной. – Как ты знаешь, я работала сначала в экспресс-лаборатории. Потом дядя создал новую маленькую лабораторию…
– Кажется, с единственным сотрудником, – заметил он.
– Да, ты угадал, – я единственная сотрудница этой новой лаборатории и занимаюсь исключительно опытами инженера Шаврова. Естественно, мы с ним систематически встречаемся и беседуем по вопросам производства. Только и всего. Тебя интересует, чем, какими опытами занимается Шавров?
Ельшин отошел к столу, закурил.
– Все, что ты сказала, я, конечно, знаю и понимаю – это смешно, но, когда я вижу вас вместе, мне становится не по себе, я чувствую, как во мне просыпается Отелло, – он попытался шутить. – Что же касается опытов Шаврова, поверь, они меня не интересуют. Раз уж твой дядя засекретил их и доверил только тебе заниматься проверкой результатов работы инженера Шаврова, я принципиально ими заниматься не собираюсь. Меня просто беспокоит, что ты бываешь больше с ним, чем со мной.
– Раньше было наоборот.
– Как это понять?
– До моего приезда сюда, на завод, ты часто бывал с ним, ведь вы, кажется, дружили.
– Смею думать, эта дружба много дала Шаврову, – самодовольно улыбнулся Ельшин.
– Он не раз говорил мне, что ты отличный инженер, – заметила Аня.
– Настоящей дружбы у нас не получилось: Шавров слишком много мнит о своей персоне, – сказал Ельшин с прорвавшимся раздражением. – Но сейчас меня огорчаешь ты, – он протянул к девушке руки и страстно заговорил: – Я все время думаю о тебе, я места себе не нахожу… Квартиру я получил… – он опять попытался обнять ее.
– Возьми себя в руки, Виталий.
– Давай распишемся, – настаивал Ельшин. – Я люблю тебя…
– Возьми себя в руки, – уклончиво сказала она. – Вон Пашка-инвалид на нас глядит, неудобно, – она отодвинулась от него на противоположный конец дивана.
Ельшин сказал презрительно:
– Пашка-инвалид! Он же идиот, что он может понимать!
– Ты груб, Виталий, – сухо оборвала Аня. – Не следует так отзываться о человеке, пострадавшем на фронте.
– Да, да, ты права, извини… – он сел рядом с ней. – Я нервничаю. У тебя совсем не остается времени для меня: то Шавров, то какой-то подполковник Шелест, а теперь с часу на час надо ждать неведомого Ивана Ивановича. Приедет – тебя от него не оторвать, ты же сочтешь своим долгом развлекать ученого мужа.
– Ну, договорился до абсурда. – Аня почти рассердилась. – Иван Иванович – друг моего отца. Что касается Шаврова… – Она стала серьезной и озабоченной: – Я ведь ничего не знаю ни о нем, ни о его прошлой жизни, семье…
Ельшин пренебрежительно махнул рукой:
– Какая у него семья! Человеку с его неуживчивым характером семьей обзавестись трудно. Лет десять назад без памяти влюбился в одну красавицу, собирался жениться на ней, а она до свадьбы умерла от скоротечной чахотки. Редкий случай. Романтическая история. С тех пор Шавров на вашего брата и смотреть не хочет, хотя кое-кому это не очень нравится.
– Ты опять за свое! – вырвалось у нее с досадой.
– Прости, больше не буду, Пашку-инвалида беру в свидетели, – он снова постарался перевести разговор в шутку.
Она сказала, точно не слыша его:
– После посещения развалин легендарной крепости, после того, как я побывала на месте гибели моего отца, снова пережила смерть мамы, – во мне что-то надломилось… Мне все кажется, что чего-то в моей собственной жизни я еще не понимаю, в чем-то не разбираюсь, ошибаюсь, а вот в чем именно, пока не знаю. – Ее голос прозвучал жалобно, беспомощно.
Ельшин промолчал, задумался.
Брянцев приехал в сопровождении начальника административно-хозяйственного отдела Гришина. Директор завода принадлежал к той категории людей, возраст которых определить мудрено: ему можно было дать и сорок пять и шестьдесят. Среднего роста, коренастый, с лицом, о котором в книжках иногда пишут, что оно «будто вырезано из дерева», с коротко подстриженными волосами, обильной щетиной на щеках и подбородке, с невыразительными глазами, неторопливыми движениями. Одет он был в поношенный недорогой костюм, измятый в дороге. Гришин – полная противоположность директору: высокого роста, солидный, с мощной гривой зачесанных назад волос; сильная седина шевелюры выгодно оттеняла эдакую холеную пунцовость лица и придавала всей его фигуре важность, которой так недоставало Брянцеву. Гришин походил скорее на художника начала века, чем на начальника АХО. Это было не случайно: внешность, манеры остались от того далекого прошлого, когда Гришин мечтал стать а