Все с любопытством посмотрели на Шаврова. Настала та весьма тягостная и неприятная минута, когда ничего предосудительного не сделавший человек остро чувствует себя униженным и как бы уличенным в чем-то постыдном.
Утихшее было раздражение, вызванное разговором с Ельшиным, с новой силой захватило Шаврова, но он постарался сдержаться, сказал спокойно:
– Перестаньте паясничать, Виталий Ефремович.
– А на меня-то за что обижаться? – прикидывался простачком Ельшин. – Честное слово, не вру, сам случайно слышал. Да вот спросите Степаниду.
Аня отлично поняла: Ельшин нарочно разыгрывает эту сцену, чтобы унизить Шаврова в ее глазах, заставить его потерять самообладание, рассердиться. А сам Ельшин тут вообще ни при чем, он так и останется умным, выдержанным, выставив Шаврова неуравновешенным чудаком. И она не вытерпела, крикнула:
– Виталий, перестань дурачиться!
Ельшин только разводил руками, показывая, что, мол, он-то здесь абсолютно ни при чем.
Брянцев басил:
– Это треба разжеваты… Степанида, скажи-ка, правду ли нам тут говорит Виталий Ефремович? Просила тебя Дуся приворожить к ней товарища Шаврова?
Степанида с досадой махнула рукой, сказала сердито:
– Ходит, родимец, в холостых, девичье сердце смущает.
Брянцев даже подскочил:
– Неужели правда? А ведь газеты читает моя секретарша, на лекции ходит, и на тебе, в ворожбу ударилась?
Шавров чувствовал себя в глупейшем положении.
– Гм… я и не знал, – смущенно пробормотал он.
Ельшин был в ударе, весь сиял – замысел более или менее удался.
– Смотри, Алеша, Семен пылает ревностью и вызовет тебя на дуэль, а скорее всего, ухлопает из-за угла, – заговорил совершенно серьезно.
– Перестань, – просила Аня.
– Если сумасбродной девчонке фантазия в голову взбрела – при чем же здесь Алексей Иванович? – заметила Зинаида Савельевна, бросив на Ельшина неодобрительный взгляд.
Брянцев шутливо крутил головой:
– Дуся, бестия такая, не ожидал…
Ельшин снова подчеркнуто серьезно обратился к Шаврову:
– Я тебе по-дружески – не играй с огнем… Кто знает, что этот Михеев на почве ревности может выкинуть!
– Тебе, товарищ дорогой, не инженером бы быть, а штатным сплетником, сидел бы да сочинял черт-те что, у тебя это здорово получается, зря талант пропадает, – с досадой произнес Шавров, обращаясь к Ельшину.
Вмешался Брянцев, сказал неодобрительно:
– Зачем же принимать всерьез, Алексей Иванович, Виталий Ефремович пошутил…
– Разные бывают шутки, – стараясь быть спокойным, ответил Шавров, – эта его шутка мне что-то не нравится.
– А я и не шутил, – Ельшин откинулся на спинку стула и насмешливо смотрел на присутствующих. – Мое дело было предупредить инженера Шаврова, а там пусть как знает, – он передернул плечами и встал.
Шавров хотел сказать еще что-то резкое, но заметивший это Брянцев жестом остановил его:
– Сцепились из-за пустяка, – примирительно сказал он, – бросьте…
Ельшин поблагодарил хозяйку за обед и, заявив, что хочет насладиться творчеством своего старого друга, художника Васильева, ушел на веранду, к картине. А еще через несколько минут у стола остались только Аня и Шавров. Он не раз порывался встать и удалиться, но каждый раз девушка под различными предлогами задерживала его.
– Мне пора, – Шавров наконец решительно поднялся с места и протянул девушке руку.
Но она снова не отпустила его.
– Куда вы спешите? Побудьте еще немного. Вы обиделись на Виталия Ефремовича?
Шавров попытался отшутиться:
– Как же я могу обижаться на вашего жениха, Анна Егоровна? Не смею.
– Зовите меня лучше Аней.
– Хорошо… Аня, – голос инженера дрогнул.
– А откуда вы знаете, что Виталий мой жених?
– Об этом весь завод в курсе – ваш жених личных тайн иметь не хочет, секретов из своей любви не делает.
– Любви… – Аня задумчиво перебирала косы, тихо заговорила после непонятного молчания: – Давайте о вас… Я часто думаю – какой вы молодец: получили диплом инженера без отрыва от производства! Трудно вам было – и работать, и в институте учиться, и о новом думать, о таком думать… Ваша идея гениальна!
– Ну уж… – запротестовал Шавров.
– Да, да, гениальна. Давно хочу спросить, да все не решаюсь: почему вы не принялись за учебу раньше, почему так и не перешли на очное отделение?
– Обстоятельства не позволили, – с грустью признался Шавров.
– Семейные?
– Да.
– А может, при желании смогли бы? И дела ваши продвинулись бы вперед значительно раньше.
– Желания одного было маловато. Посудите сами: на границе погиб мой старший брат, начальник пограничной заставы, на моих руках осталась его семья, малыши. Мечтал об учебе, да нельзя было.
– Вот оно что? – удивилась Аня. – Вы, очевидно, потому и не… – она смущенно умолкла.
– Не женат, хотите вы сказать?
– Да, да… Впрочем, я слышала о какой-то романтической истории… – она почти испугалась, заговорила смущенно: – Извините меня, пожалуйста.
– Ничего, Аня… все бывает. – Шавров посмотрел ей в глаза: – Это вам обо мне Ельшин наболтал? – против его желания получилось не иронически, а резко, с оттенком неприкрытой враждебности.
– Кажется, он, – призналась Аня. – И вы напрасно так относитесь к нему, он вам друг. Он способный инженер, и ваша дружба…
С той же резкостью он перебил ее:
– Какая там дружба, не было у нас никакой дружбы, это все он, ваш Виталий, зачем-то придумал. Разные мы с ним люди.
Аня возмутилась:
– Вы несправедливы к нему! Виталий хороший товарищ, ценный специалист…
– Вы действительно так думаете? – настойчиво спросил он.
Тихо, почти шепотом, Аня сказала:
– Поймите, Виталий – сын Ефрема Ельшина, боевого друга моего отца! Они вместе сражались, вместе погибли…
– Понимаю, – с грустью произнес Шавров. – Ельшину вы вроде бы предопределены судьбой, – он невесело рассмеялся.
– Странный вы человек, – Аня явно пыталась переменить тему разговора, отвлечь его от мыслей о Ельшине.
Шавров пожал плечами, все так же с грустью признался:
– Я на самом деле странно себя чувствую в вашем присутствии.
– Всегда? – тихо спросила она.
– Всегда, а особенно сегодня. Взволновали вы меня чем-то глубоко, а чем – сам не пойму.
– Простите меня… Очевидно, тем, что спросила о сугубо личном…
– Н-не знаю… Может быть. О личном я никогда ни с кем не говорил.
– Извините меня, Алексей Иванович.
С выражением внутреннего удивления Шавров сказал:
– Не знаю почему, только я не хочу, чтобы вы верили басням насчет моей романтической истории в прошлом. Это Виталий Ефремович сочинил как недостающую деталь к моей неполноценности. – Взволнованным шепотом Шавров произнес: – Хочу, чтобы вы, Аня, знали правду.
Девушка вся подалась в его сторону.
– Я выслушаю вас не из женского любопытства, – вырвалось у нее.
– Так вот, лет двадцати от роду довелось мне выручить, пожалуй, даже спасти, одну девушку.
– Она была очень красива?
– Да, очень. Между нами ничего, ну ничего не было. Она во всех отношениях настолько была выше меня, что, очевидно, это исключало возможность каких-либо чувств к ней с моей стороны. Я просто видел, что она красавица, умна, мила – и все. Видел, понимаете? Но ничего к ней не питал. Она была привязана ко мне. Потом, действительно, умерла… Я и сейчас не могу без волнения вспомнить об этом… И оставила мне письмо, о котором вы позволите мне не говорить…
– Вам тяжело? – с волнением спросила Аня.
– Да, мне все кажется, что в ее смерти виноват и я… Прошло много лет, и я встретил другую девушку. В ней не было ничего особенного, но я полюбил ее, хотел связать с ней свою жизнь, и…
– Что же помешало?
Он грустно улыбнулся:
– Если ранее я не понял душу девушки, которая любила меня, то теперь другая девушка не поняла мою душу. И я решил остаться одиноким. Так спокойнее, – он снова пытался шутить.
– Да за вас пойдет любая девушка!
– А я не хочу, чтобы любая. Я мечтал о большой любви… и, кажется, опоздал. А чтобы ко мне пристраивалась равнодушная душа – не хочу. Ну вот и вся моя исповедь. Разрешите мне теперь откланяться, пора, – он крепко пожал Ане руку и, пожалуй, несколько поспешно вышел.
Аня прошла на веранду – там возле присланной ему из Москвы картины сидел Ельшин.
– Любуешься? – Аня подошла и встала рядом. – А я ничего особенного в ней не вижу… Незамысловатый пейзаж, деревья, речка, рыболов…
Ельшин осветился улыбкой, радостью, благодушием, он не мог глаз оторвать от полотна.
– Художника Васильева надо уметь воспринимать, – с пафосом объяснил он, – и я умею… Шавров ушел?
– Ушел.
– Несносный человек, – Ельшин заговорил с неожиданным раздражением. – Его «новаторские» идеи житья не дают. На Василия Фомича в Москву пишет. А потом приходит и лезет за стол! Гадость какая-то…
– Шавров волнуется о важном деле…
– О деле! – Ельшин всплеснул руками. – Какой ты еще непосредственный ребенок! Впрочем, незачем забивать тебе голову.
Удивленно, с недоверием, она сказала:
– Но ведь ты же говорил мне, что Шавров…
– Говорил! – Ельшии горестно покачал головой. – По доброте моей стремлюсь видеть в нем хорошее, а он сам себя подводит. Характер у него мерзкий, неуживчивый, важное дело так и норовит на склоку сбить!
– Почему же он так поступает? – спросила она ровным, без интонации голосом.
Ельшин в задумчивости зашагал по веранде:
– Много еще в человеке сидит всякой гадости от старого быта… Пережитки… Не скоро их еще выкорчуем, разве что при коммунизме. Возомнил он о себе, орденов захотел. Дорого нам будет стоить его честолюбие.
– Не замечала в нем этого, – возразила Аня. – И чем он тебя беспокоит – не пойму, Виталий.
Ельшин обнял ее за плечи, привлек к себе.
– Если бы дело было во мне, разве стал бы я волноваться? Не во мне дело, а в твоем дяде, Василии Фомиче. Не понимаешь? А между тем все просто. Василий Фомич, конечно, в этом не признается и самому себе, но ведь по сути дела Шавров, преследуя свои личные цели, так сказать, объективно ставит директора завода в тяжелое положение.