Крысюк недовольно буркнул:
– Не волнуйся, не подведу, не первый раз. А ты останешься тут любовь крутить? Смотри, как бы ее мать не раскусила твою «любовь»… Тогда тебе несдобровать.
– Перестань болтать ерунду, – оборвал Ельшин. – Нет у нее матери, в сорок втором году застрелил ее гитлеровский полицай Крысюк.
Блистанов спросил с испугом:
– Крысюк?
– Да, твой однофамилец, должно быть, – с деланым безразличием подтвердил Ельшин. – Ты об этом ничего не знаешь?
– Н-не знаю… Откуда же мне знать?
– Ну, не знаешь, и ладно, так и запишем, – хмуро усмехнулся Ельшин. – Итак, я приду с Брянцевой погулять, там красиво, она цветы любит.
Блистанов неожиданно злобно улыбнулся:
– Пускай приходит…
– Что, страшно стало? – с издевкой произнес Ельшин. – Испугался – узнать может? Не исключено. – И сухо, резко сказал: – Предупреждаю – пальцем не тронь ее. Не послушаешь, пеняй на себя, убью, как собаку. Цацкаться не буду. Без нее мне не удастся выполнить задания – овладеть нужными документами. Понял? Заруби на носу: мешать будешь – не взыщи, прихлопну.
– Пан Юлиан, а может, все-таки убрать ее от греха… Зачем тебе эта девка?
– Не твоего ума дело, – рассердился Ельшин.
– А вдруг она меня признает?
– Трясешься? Ну и герой! Она же тогда маленькая была, да и ты иначе выглядел. Да и не обязательно тебе попадаться ей на глаза. Ты лучше думай о деле. Вот что – завтра придет к тебе Гришин, мой агент. С ним – девушка, секретарь директора завода. Сыграй перед ними роль поляка-лесничего так, чтобы ни он, ни она не заметили обмана.
– Понятно.
– Помни, я завел себе двойника. Убедил агента Архитектора, будто пан Юлиан – его новая кличка и что именно его Патрик Смит назначил своим резидентом здесь. Этот ничтожный тип страшно обрадовался.
– Зачем ты это сделал?
Ельшин деловито объяснил:
– Видишь ли, агент Скунс на условленную встречу в Москве не явился. Позже стало известно, что он попал в руки пограничников в Красногорске. А Скунс знал, что шел на связь с паном Юлианом и, конечно, не утаил этого при допросе, полагая, что его откровенность безвредна и лишь может облегчить ему участь. Но, на мою беду, недавно в том же Красногорске провалился и агент-связник, у которого чекисты обнаружили посланную мной микропленку. Работники КГБ получили серьезные козыри. Они могут явиться на завод, если уже не явились, – есть у меня подозрение… В этих условиях оставаться «паном Юлианом» мне невыгодно, пусть уж им будет Гришин. В случае чего, пока с ним возятся, я сумею скрыться.
– Ты не доверяешь этому субъекту?
– Разве таким можно доверять? Но сегодня он свое сделает… Мне придется о нем крепко подумать.
– Ты боишься его или за него?
– Он уже успел основательно «наследить» в течение каких-нибудь нескольких часов – пошутив с секретарем директора и ее возлюбленным, обязательно наследит сейчас, выполняя мое задание, и безусловно оставит следы, доставая документы из сейфа директора завода.
– Так, может, шлепнуть его, не ожидая полного провала? – предложил Крысюк.
– Наоборот, пусть он до конца сыграет роль пана Юлиана, благо она ему ужасно нравится, – ухмыльнулся Ельшин. – Мне это только на руку.
– Он же, сволочь, выдаст тебя, – не сдавался Крысюк.
– Не успеет. Ну, отправляйся к себе и жди, да осторожно, вот-вот должен вернуться Гришин. Не хочу, чтобы он увидел тебя здесь. Да и мне пора уходить.
– Все понятно, пан Юлиан.
Снова слабо звякнула дверная цепочка, наступила тишина.
Глава шестнадцатая
Сначала события, связанные с «покушением» на Шаврова, развивались, по мнению Ельшина, нормально, но вскоре заставили его основательно всполошиться…
Пал прохладный осенний вечер. Аня отдыхала на веранде. Зинаида Савельевна сказала ей:
– Переоделась бы, Виталий скоро придет.
Аня молча встала и не спеша направилась к себе. Степанида с помощью своего всегдашнего помощника Пашки-инвалида занималась уборкой. Неожиданно в сопровождении Сени Михеева пришла Дуся.
– Здравствуйте, тетушка, – пропела она от двери. – Можно?
– Что уж, раз пришла, проходи, – заворчала старуха. – Што стряслось?
Дуся положила на стол сумочку, сверток газет, обратилась к Михееву:
– Семен Сидорович, вы меня за углом подождите.
– Пошто гоняешь Сидорыча? – сердито заметила Сте-панида. – Пусть бы тут побыл.
– Что вы, тетушка, как можно, – Дуся вскинула вверх густо накрашенные ресницы. – Это же меня компрометирует! Бог знает чего могут подумать. Нынче девушки какие-то развязные, вульгарные… Фу!.. Не могу же и я такой быть!
А Степанида не унималась:
– И все-то ты с газетами… Глаза потеряешь, а всего не узнаешь, милая.
– Как же без газет? Разве можно… Надо быть в курсе, ни одного дня не пропускаю – читаю. Будущему мужу за меня краснеть не придется.
– Опять ты о нем, о Шаврове! – рассердилась Степанида. – Эх-ма, неугомонная! А што – никак отпустили Сидорыча из тюрьмы-то?
– Отпустили, – подтвердила Дуся.
– И я думала – ну какой же он убивец! – запоздало удивлялась старуха.
Дуся зло сказала:
– Подписку о невыезде взяли, следствие еще будут вести. Нашлись подлецы – ревность ему приписали… Только ничего у них не выйдет, у меня свидетель есть, что Сеня тут ни при чем.
– Вот и хорошо, – согласилась тетка. – Ну, сказывай, што у тебя приключилось?
– Палец вот разболелся, работать мешает, а у тебя травы разные… Можешь вылечить?
Степанида заважничала:
– Я все могу, потому с докторами была запросто, как вот с тобой. К завтраму настой приготовлю, зараз боль снимет. Ох уж ты мне, стрекоза перламутровая.
Дуся неожиданно засмущалась, спросило тихо:
– Ты мне скажи, правда или нет, будто ваша Аня от Шаврова не отходит? Часто она у него в больнице бывает?
Степанида многозначительно поджала губы:
– Раз на раз не приходится.
– Дипломатию разводить начала, – с досадой сказала Дуся. – Я и сама давно чувствовала: споется с ней Шавров. Так, значит, и есть.
Степанида примирительно заметила:
– Пора бы тебе определяться по-серьезному, годы-то не назад, а вперед идут. – Осматривая Дусю, Степанида продолжала свое: – Ишь ты, завсегда разряженная, платье-то крымдышиновое… Ну, ступай, ступай, а то скоро сам пожалует, оголодал небось.
– Заждался, Евдокия Александровна, – послышался с улицы голос Михеева.
– Иду, иду, – девушка чмокнула Степаниду в щеку и выпорхнула с веранды.
Старуха проводила ее взглядом, подошла к двери, вздохнула, по привычке посмотрела на небо, прислушалась к переливам девичьих голосов неподалеку.
– Распелись – к дождю, не иначе.
Пришел Ельшин. Поднимаясь на веранду, осведомился иронически:
– Чего это ты на луну уставилась?
– Месяц, батюшка, великое дело. Я, может, всю жизнь по месяцу определяю.
– Скажите пожалуйста! – рассмеялся Ельшин. – Аня не приходила?
– Давно дома. Позвать, что ли?
– Не надо пока… – Ельшин помялся. – Степанида, поищи-ка там, в шкафчике, чего-нибудь… – щелкнул себя по шее, – и закусить.
– Выпить захотелось? Да ты и так, кажись, того…
– Ничего и не «того», так, пустяки, – рюмку пропустил. Тащи, тащи, нездоровится мне.
– Погоди минутку, – Степанида вышла, следом за ней потянулся и Пашка-инвалид. Вскоре она появилась:
– Вот тебе и горючее, Виталий Ефремыч, – Степанида поставила на стол водку, сказала понимающе: – Убиваешься? А тово не поймешь – молодость без любви – ни, ни, не бывает. А при любви – и горести, это уж обязательно!
Принимаясь за бутылку, Ельшин обратил внимание на Пашку, тот лопотал что-то бессвязное.
– Что-то твой… несмышленыш разволновался так?
– Это он радуется.
– Чему?
– Да, вишь ты, Сеньку из тюрьмы выпустили, как он есть в эфтом деле не замешанный, – словоохотливо сообщила старуха.
Ельшин перестал жевать бутерброд, спросил настороженно:
– Кто сказал?
– Да сам он у меня был, вместе с Дусей… Так и так, говорит… Под расписку, што ль, отпустили.
– И давно они были здесь?
– Да как тебе прийти – минут за десять, не боле. Веселые такие!..
– Гм. Веселые… Это, конечно, хорошо, что веселые. Ну, я пойду, мне что-то шибко нездоровится. За водку спасибо.
Ельшин бросил на тарелку кусок недоеденной колбасы и ушел. Пашка-инвалид продолжал лопотать, пускал слюни – его распирали переживания.
– Виталий, что ли, был? – поинтересовалась Зинаида Савельевна, появившаяся на веранде.
– Кто ж еще? Он. Убивается, мучается ужасть как! – затараторила Степанида. – Заболел даже мужик.
– С чего же это он так?
– Известно, от любви. И чего это со свадьбой-то не слыхать, а?
– Я в их дела не вмешиваюсь, – махнула рукой Зинаида Савельевна.
– И до чего же может довести человека любовь, будто от малярии какой почернеет, похудеет, – бормотала старуха. – Эх-ма, Виталий непутевый, – захватила тряпку и исчезла.
Хозяйка осуждающе посмотрела на нее.
Появилась принаряженная Аня. И в то же самое время на пороге показался полковник Соколов. По виду – дачник: на руке – пыльник, в руке книга.
Здороваясь, Соколов осведомился:
– Василия Фомича еще нет?
– Перестройка промышленности, перестройка завода – три дня из цехов не выходит, – недовольно сказала Зинаида Савельевна.
– Постепенно наладится, – успокоил ее Соколов.
– Проголодались, поди, Иван Иванович, после прогулок-то? – забеспокоилась хозяйка. Не слушая возражений, вышла распорядиться.
Соколов подошел к Ане.
– Как Шавров?
Девушка вскинула на него счастливое лицо.
– Через несколько дней выпишется из больницы.
Взяв девушку под руку, Соколов прошел с ней в отведенную ему комнату, повесил пыльник на гвоздик, заговорил с уважением:
– Крепкий мужик – инженер Шавров, другой на его месте, пожалуй, так легко не отделался бы. И чудесной души, говорят, человек. Правильно это, а? Откровенно скажи, мы с тобой, Аня, друзья… Не только от своего имени спрашиваю. Шелест вот в письме тоже твоей судьбой интересуется… Ну, говори.