Ельшин не заставил себя долго ждать.
– О чем задумались, ученый муж? – с присущей ему насмешливой улыбочкой осведомился он. – О судьбах мира?
Не поднимая головы от шахматной доски, «ученый муж» отозвался:
– О судьбах мира полезно бы подумать и вам.
– Я человек дела, я не размышляю, а борюсь за этот самый мир, насколько мне позволяют мои скромные возможности, – выспренность была в манере этого человека, ею он подменял искренность.
– Вы имеете в виду схватку с Гришиным? – поинтересовался Соколов.
– С агентом иностранной разведки по кличке пан Юлиан. – Помолчав, спросил вкрадчиво: – Возвращаетесь в Москву?
– Да, скоро уезжаю… Пора, творческий отпуск кончается, да и в учебный год надо будет включаться.
– Вы, конечно, довольны поездкой в наши края?
– Очень, – с чувством подтвердил Соколов, – повидал старых друзей… Откровенно говоря, прямо-таки не хочется уезжать отсюда!
– А я на вашем месте удрал бы в Москву без оглядки. И чем скорее, тем лучше.
– Почему? – удивился Соколов.
– Хотя бы потому, что следственные органы могут заинтересоваться некоторыми странными… совпадениями, – Ельшин хихикнул. – Например, почему Гришин убил техника Глухова именно в тот вечер, когда сюда приехали вы… Потом история со справкой. Вы появились в кабинете Василия Фомича, и документ будто испарился. Заметьте, все эти события разыгрались, когда сюда приехали вы, до вашего появления у нас тут было спокойно, никаких происшествий. Странно все это, и весьма, не правда ли? Сами собой напрашиваются выводы… В общем – все это требуется как-то объяснить.
Соколов внутренне улыбнулся: допекло! Находясь в доме Брянцева, он своим присутствием мешает Ельшину развернуться, и тот сейчас выдал себя, показал, что ему необходимо спешить. Полковник отлично понимал, что именно заставило сидящего перед ним человека затеять эту игру с запугиванием. Он спокойно сказал:
– Боюсь, вы не за того меня принимаете, я скромный специалист по древней истории…
Ельшин язвительно рассмеялся.
– Гришин тоже был скромным начальником АХО, а на деле вон кем оказался!
– Неужели вы всерьез так думаете обо мне? – возмутился Соколов. – Хотя…
– Вот именно, «хотя»… Говорят, в соседнем районе нашли убитого… Не слышали? Странно. Вы же все время путешествуете по округе… Кто-то кого-то убил, проделав эту операцию с исключительной жестокостью, так, чтобы жертву невозможно было опознать. Но не беспокойтесь, следователи распутают и это преступление!
– С какой же стати мне бояться следователей? – удивился Соколов. – То, о чем вы тут говорили, может быть, и интересно и важно, но не для меня, я же собираюсь уезжать домой и через несколько дней забуду обо всех здешних событиях.
Вошла Степанида, в открытую ею дверь донеслось негромкое пение Ани.
– Аня? Что это она распелась? – не удержался Ельшин.
– А оттого, што весело ей с Алешкой-то Шавровым, – на свой лад объяснила старуха. – Любовь, будто малярия – прилипчивая.
– Не мели вздора, – смутился Ельшин, и снова повернулся к Соколову: – Еще один вопрос к вам, Иван Иванович… Как думаете, почему Гришин умер по дороге в райотдел?
– Н-не знаю… Специально не интересовался. Но в общем-то, мне кажется, понятно. Человек уже не молодой… Попался, понял, что придется крепко отвечать, ну и не выдержал. Сердце, говорят, сдало.
– Гм… Возможно, и так… – Ельшин о чем-то задумался, а может, сделал такой вид. – А это что за бумажка? – внезапно спросил он, увидев на краю стола свернутый пополам бланк.
– Телеграмма Василию Фомичу, давеча почтальонша принесла, – неожиданно вспомнила Степанида. – Срочная. От твоей матери.
Ельшин порывисто схватил телеграфный бланк, пробежал глазами и мгновенно преобразился.
– От мамы, – сказал он Соколову с радостным возбуждением. – Собралась наконец, милая… С дороги телеграфирует. Ведь сколько раз я ее звал – все не ехала, а теперь вот… Ура! Молодец мама. – Он нагнал на лоб морщины, что-то соображая, прикидывая. – Так и есть, через пару деньков будет здесь.
– Поздравляю, – искренне произнес Соколов. – Жаль, не доведется с вашей мамашей встретиться.
– Почему?
– Я, пожалуй, завтра утром уеду в Москву.
В глазах Ельшина на мгновение появилась какая-то искорка, и тотчас исчезла – он был уверен, что шантаж удался.
И Соколов, и Степанида покинули веранду, пан Юлиан остался один. И теперь, когда играть было не перед кем, он почувствовал – нервы сдали. «Зачем едет сюда эта старуха? – в крайней тревоге размышлял он. – Почему Брянцев не сказал мне о том, что пригласил ее погостить? А если это ловушка? Впрочем, приезд матери настоящего Виталия Ельшина в любом случае будет разоблачением, это же ясно. Мне все кажется, что кто-то держит меня под ударом и не отпускает ни на минуту. Да, надо кончать завтра; послезавтра будет уже поздно. Утром отсюда отчалит этот историк, я нагнал на него страху, а вечером…» – Он все-таки убедил себя в том, что Соколов – безобидный простак.
Рано утром Соколов уехал. Провожали его Брянцевы всей семьей. Ельшин в это время был у домика лесничего.
Густые заросли кустарника, рощи атласно-белых берез, пахучие травы до пояса. Тишина.
Крысюк появился неслышно. Впрочем, это в его манере, такая уж у него профессия.
– Что у тебя, пан Юлиан, такая постная физиономия, что-нибудь случилось? – спросил он с явной тревогой.
– Ты внимательно осмотрел местность вокруг? – вместо ответа спросил Ельшин.
– Да, поблизости ни души. Что-нибудь произошло?
Пан Юлиан вздохнул с облегчением:
– Кажется, не выследили.
– Документ с тобой? – спросил Крысюк.
Пан Юлиан резко обернулся к нему:
– Нет, сегодня нельзя. Если при мне найдут справку – конец. Придется отложить до завтра. Слушай: сию минуту уходи отсюда. Если все обойдется, встретимся тут завтра, обязательно завтра. А теперь уходи, я не хочу, чтобы нас видели здесь вместе.
– А если завтра нам помешают?
– Тогда через три дня в Харькове.
– Как, разве ты уходишь? Не рано ли? – с сомнением сказал Крысюк.
– Завтра с вечерним поездом сюда приедет мать Виталия Ельшина.
– Ясно, – сочувственно сказал Крысюк. – И все же ты зря трясешься, сегодня вполне мог бы вручить мне справку, никто тебя съесть, как видишь, не собирается, все тихо, спокойно.
– Я все время чувствую возле себя чекистов, а обнаружить не могу, – будто оправдываясь, признался пан Юлиан. – А тут еще приезд матери Ельшина… Представляешь?
Но Крысюк сочувствовать не стал.
– Если ты и завтра не передашь мне справку, то считай – задание разведки ты не выполнил и все твои фокусы здесь были ни к чему, – в его голосе пан Юлиан почувствовал скрытую угрозу. – И еще вот что: за каким чертом тебе понадобилось ликвидировать Гришина? Я почти уверен, что этим ты очень осложнил свое положение.
– Не твое дело! – пан Юлиан в бешенстве сжал кулаки. – Впрочем, могу объяснить, раз ты не способен сам понимать простые вещи… У меня не было иного выхода. Разве ты забыл: нас же с тобой предупредили, что в кабинете Брянцева его схватят чекисты. А я знал – как только Гришина возьмут, он выдаст меня.
С ноткой восхищения Крысюк произнес:
– И ты все-таки послал Гришина на задание…
– Это же был единственный способ открыть сейф директора завода, и я рискнул. Но я заранее позаботился о том, чтобы Гришин никогда не заговорил. Я рассчитал точно. Мы ведем войну, и на войне без жертв не бывает. Однако я не хочу, чтобы и мы с тобой стали жертвами. Мне надо исчезнуть отсюда, и сейчас у меня единственная проблема – во что бы то ни стало достать настоящий советский паспорт.
Почти мечтательно Крысюк сказал:
– Где-то сейчас ходит тот, кого ты, пан Юлиан, шлепнешь и в чью шкуру влезешь.
– Не болтай об этом, я суеверен, – неожиданно злобно произнес Ельшин, – уходи. Справку получишь от меня завтра на этом же месте.
Крысюк что-то проворчал, повернулся и скользнул за деревья.
А после работы Ельшин снова был у домика лесника – отменять условную встречу с Аней побоялся.
Вышагивал по полянке. Время шло. Солнце заметно сдвинулось к горизонту.
Снова вспомнил то, что неоднократно говорил ему Крысюк об Ане.
– Чую, погубит тебя эта девчонка.
Крысюк любит каркать, и хотя пан Юлиан делал вид, что не обращает внимания на мрачные прогнозы напарника, они, по правде сказать, здорово действовали ему на нервы.
Когда Аня вышла на полянку, он лежал на траве с карандашом в руке, углубившись в какие-то вычисления.
– Как здесь прекрасно! – восторженно произнесла девушка. – Чья это хижина?
– Это изба лесника Васюкевича, он в ней жил.
– Жил?
– Ну да, недавно уехал на родину. Кстати, Иван Иванович тоже уехал? В Москву?
– Да, сегодня утром… – девушка присела рядом. – Виталий, нам надо поговорить.
– Догадываюсь, – нарочито невесело отозвался он. – А может, мы сначала погуляем так, без серьезных разговоров?
– Не возражаю.
– Тогда пошли.
Углубились в будто настоянный солнечным светом белоствольный лес. Собирали поздние цветы, скромные, с легким запахом поля, чуть-чуть приторно-горьковатые, неяркие. Молчали. Так же молча возвратились на прежнее место, у домика лесника.
– Свежо становится. – Ельшин набросил на плечи Ане свой пиджак.
Он страшно нервничал, ему казалось, что именно в эти минуты, именно в этом месте должно решиться что-то чрезвычайно важное и он должен сделать нечто страшное и необходимое. Действительно ли обстановка вынуждает его к опасной активности или можно спокойно переждать те несколько часов, которые еще остались до ночи, до сегодняшней ночи, в которую он навсегда покинет и завод «Красный Октябрь», и людей, среди которых жил, как притаившийся волк. Не зная, на что решиться, он нервничал.
Если бы он смог заглянуть в ее душу! Аня изо всех сил старалась не выдать отвращения, гнева и ужаса, душивших ее. Кто он, этот человек, едва не ставший ее мужем? И он, этот негодяй и преступник, сумел сыграть на ее самых благородных чувствах, на священной памяти погибших отца и брата. Вот когда поняла она, как бывает трудно сдержаться.