ти советских документов.
Поиски явочной квартиры и самой «пани Ядвиги» очень долго не давали результатов, зашли в тупик. Однако задержание пограничниками контрольно-пропускного пункта Дергача дало в руки Спорышева ту самую ниточку, которую он так долго искал. Дергач, поняв, что он с треском провалился, перестал запираться и не только рассказал о встрече с Аистом, вручившим ему микропленку, но и об обстоятельствах, связанных с его попыткой перебраться за кордон на платформе с рудой. Дергач понимал, что отказ от показаний осложнит его положение – все равно чекистам не составит особого труда установить, где именно, на какой станции его запрятали в руду. Теперь Спорышеву нужно было лишь время для того, чтобы найти исполнителей этой преступной затеи. Снова в дело оказалась замешанной все та же «пани Ядвига». Значит, она неустанно работала на операцию, проводимую Патриком Смитом, о важности которой Спорышев был достаточно хорошо осведомлен.
Активное и настойчивое следствие привело Спорышева ва улицу Мицкевича – там, за тихим густым палисадником, в уютном домике он нашел наконец пани Ядвигу, оказавшуюся женщиной средних лет, вызывающе красивой, с несколько надменным выражением больших бледно-голубых глаз. Убедившись, что арестованная не спешит давать чистосердечные показания, Спорышев не стал тратить время на длительные беседы с ней: каждый час был слишком дорог. Некоторые обстоятельства из ее биографии натолкнули его на мысль прежде всего собрать о ней исчерпывающие сведения, и не только в Красногорске, но и по соседству, у польских товарищей. Мысль оказалась правильной, а результаты запросов таковы, что пани Ядвигу вместе со всеми материалами о ней немедленно отправили в Москву, куда ее и привезли в тот самый день, когда происходил известный читателю очередной допрос пана Юлиана.
Весь вечер просидел полковник Соколов за изучением присланных из Красногорска документов и уже на следующее утро вызвал арестованную на допрос. На этот раз он прекрасно знал, с кем ему придется иметь дело.
Полковник Соколов отодвинул в сторону папку с документами и погрузился в размышления. Стук в дверь заставил его очнуться: в кабинете появилась Ядвига Станкевич. По его предложению она опустилась в кресло перед столом, с подчеркнутым достоинством.
– Я требую освободить меня! – она гордо вскинула голову: полковник увидел глаза, полные слез, и скорбное выражение лица; подбородок женщины дрожал от обиды и сдерживаемых рыданий.
– Я ни в чем не виновата, поверьте мне, – заговорила она мягким, «от души», голосом. – Я вдова одного из героев освобождения Польши… Мои мать и отец, сестры и братья, мой муж пали в борьбе за освобождение Польши от гитлеризма… Потеряв все, я сохранила честь и все эти годы жила среди родственников моего любимого Яна. Я никогда никому не сделала зла… И вот меня хватают, бросают в тюрьму! За что? Или в нашей стране нет справедливости? За что со мной так обращаются?
– Разве с вами не беседовали, не сказали, за что вас арестовали? – вежливо спросил полковник Соколов.
Женщина сделала неопределенный жест.
– Какой-то бред… Я ничего не поняла. Какой-то сумасшедший, которого будто бы нашли в груде железной руды… Спрашивали о каком-то Смите, даже не объяснили, кто он такой. Я решительно ничего не понимаю, тут просто недоразумение. В юности я чудом, одна из всей семьи спаслась от карателей, а вот теперь меня не щадят…
– Вы напрасно волнуетесь, – сухо сказал полковник. – Если случилось недоразумение, мы исправим нашу ошибку. Я читал ваши показания майору Спорышеву, вы хотели бы что-нибудь добавить к ним?
Женщина пожала плечами.
– Н-нет… Еще раз заявляю вам, я ничего не знаю, ни в чем не виновата, не понимаю, что от меня хотят, за что меня преследуют… Я требую освободить меня, немедленно освободить!
Полковник холодно прервал ее:
– Надеюсь, вы не станете прибегать к истерике, – на губах его появилась насмешливая улыбка. – Мне некогда долго останавливаться на событиях из вашей биографии, да и не это сейчас меня интересует. Поэтому я должен буду в этом вопросе, так сказать, поставить точки над «i». Играть в прятки нет смысла – мы знаем о вас если и не все, то во всяком случае очень многое. Вы упомянули здесь о случайности, благодаря которой вам удалось спастись из рук гитлеровцев… Это было в сорок третьем году?
– Да.
– Так вот, никакого чуда, к сожалению, не произошло: семья польских патриотов Лещинских была полностью уничтожена.
Женщина страшно побледнела и протестующе подняла руку, но полковник, будто не замечая ее жеста, продолжал:
– Это прискорбный, но абсолютно достоверный факт.
– Кто же, по-вашему, я? – негодующе спросила женщина.
– И по-моему, и вообще вы – Инга Мейер, немка, родились и жили до войны в польском городе Гдыня, в те времена его называли Данцигом, вот почему вы отлично владеете польским языком, без акцента говорите на нем.
– Это слишком… Я советский человек! – вспыхнула женщина.
Соколов спокойно продолжал:
– Гитлеровцы решили воспользоваться этим обстоятельством, и вы, еще совсем юная, очутились на работе в гестапо.
– Матка бозка! – протестовала женщина, ломая руки.
– Прекратите эту комедию, – брезгливо поморщился Соколов. – Вам поручили сыграть роль юной польской патриотки, и, надо признать, вы выполнили задание неплохо… С документами Ядвиги Лещинской вам удалось проникнуть в ряды борцов за освобождение Польши. «Жертву гитлеровских карателей» приняли в партизанском отряде радушно, и вы приступили ко второй части вашей операции. Вам помогла ваша внешность. Командир партизанского отряда «Железный Ян», – в голосе полковника послышалось сожаление, – влюбился в вас, и очень скоро вы стали его женой, из Ядвиги Лещинской превратились в Ядвигу Станкевич. Пользуясь безграничным доверием и любовью Яна Станкевича, вы сумели заманить его в ловушку, и он попал в лапы гестапо, где и погиб вместе с несколькими своими товарищами. Вас снова послали к партизанам, однако вы предпочли на этот раз не рисковать – вы ведь отлично знали, что кое-кто из партизан вам не доверял и предупреждал «Железного Яна» быть с вами поосторожнее.
Тогда для вас было придумано другое дело – вас направили работать в один из лагерей уничтожения, начальником которого был садист Яльмар Крафт. Теперь вы стали женой Яльмара Крафта. О, вы были любящей и преданной женой нацистского негодяя – ведь у вас с ним было единство взглядов, симпатий, стремлений. В затее с посылкой вас в концлагерь крылась дьявольская провокация: вы, как и ранее у партизан, продолжали выдавать себя за женщину польской национальности и своим поведением как бы подавали пример другим женщинам-полькам идти по вашему грязному и подлому пути. Но вы перестарались – слишком уж чудовищные преступления творились в лагере уничтожения, чтобы вы могли послужить образцом для потенциальных предателей. Вы, наверное, и до сих пор с удовольствием вспоминаете о веселых днях, проведенных вами с гауптштурмфюрером Крафтом: не проходило дня, чтобы ваш возлюбленный не уничтожал заключенных. Помните – играл оркестр из заключенных поляков, евреев, русских, над залитой кровью землей разносились звуки Штрауса и под эту музыку вешали людей? А рядом в обнимку с гауптштурмфюрером стояла молоденькая женщина, его жена, выдававшая себя за польку, – это были вы.
– Ложь! Все это ложь! – вскрикнула арестованная. – Вы не имеете права верить клевете моих врагов. Я помню, как они возненавидели меня, – им казалось, что там, в отряде, я отняла у них любимого руководителя, они нашептывали на меня Яну, говорили ему разные гнусности обо мне…
– Не надо мелодрам, – сказал полковник Соколов. – Вы же понимаете: я не стал бы говорить об этом, если бы не располагал абсолютно достоверными документами. Так-то, Инга Мейер.
– Я не предавала его! – напряженно произнесла она. – Кто может свидетельствовать против меня? – Должно быть, она переменила тактику. – У вас нет свидетелей…
– У нас есть свидетель вашего предательства, – прервал ее Соколов.
– Где он?
– Он здесь, – спокойно сказал полковник, подвигая к себе папку с бумагами.
Она делано рассмеялась.
– Очередной донос все тех же моих недоброжелателей?
– Нет, – Соколов медленно покачал головой.
– Так кто же он? – в нетерпении вырвалось у нее.
– Ваш муж, обманутый и преданный вами «Железный Ян». – Полковник протянул ей фотокопию документа. Она в ужасе отшатнулась. – Да, да, ему удалось перед самой казнью переслать товарищам в отряд письмо, – оно у меня в сейфе, – в котором он сообщил и о том, кто вы в действительности, и о том, что его и других партизан предали на смерть и мучения вы, Инга Мейер, подосланная к ним под видом польской патриотки Ядвиги Лещинской. Ян рассказывает в своем письме о том, как тогда, в гестапо, вы окончательно сбросили маску, – ведь вы были уверены, что об этом никто не узнает и к ответу вас не призовут. Ян имел неосторожность полюбить вас и погиб, но в своем предсмертном письме он просил разыскать вас и наказать – смертью за смерть. Вот оно, это письмо, что же вы не читаете его?
– Нет, нет. – она съежилась в кресле, как от страшного удара. – Если то, о чем вы говорили, правда, за это меня могут судить только в Польше…
– Почему? Вы же не полька, а немка. И подданная вы не Польской республики, а Советского Союза. Но в данном случае я не хочу определять, кто именно должен судить вас за прошлые преступления, пока я говорил об этом исключительно с целью подвести черту под вашей биографией, – вы должны понять, что пытаться морочить нас ни к чему, мы знаем, кто вы.
– Чего вы хотите от меня? – она пыталась успокоиться, прийти в себя.
– Вы будете давать показания?
– Да.
– Расскажите об обстоятельствах, при которых вы расстались с Яльмаром Крафтом.
– Была война… в сорок пятом лагерь пришлось ликвидировать, коменданта Крафта послали в армию… С тех пор я о нем ничего не знаю.
– Кто завербовал вас в американскую разведку и послал на советскую границу в Красногорск?