Года два тому назад нам сообщили, что на Мургабе заканчивается строительство плотины и вскоре будут заполнять водой большое водохранилище. Уходившая под воду местность изобиловала ценными видами змей, и, едва узнав об этом, мы спешно выехали на берега будущего озера. Поехали вчетвером на старенькой полуторке. Трое из нас были ловцами, четвертый — шофер. Приехали вовремя. Реку только что перекрыли. Вода медленно поднималась, заполняя каньон русла, и растекалась по местности. Она заполняла низинки, ямки, норы и отовсюду выгоняла змей и других животных, прятавшихся в укромных местах.
Они покидали свои убежища и, спасаясь от воды, вылезали на берега. Нам оставалось ходить по берегам и собирать змей.
Охота была очень добычливой. Ежедневно каждый из нас приносил три-четыре гюрзы и одну-две кобры.
Кобра и особенно гюрза — серьезный и опасный противник, но, охлажденные водой и утомленные плаванием, змеи были смирными и почти не оказывали сопротивления, когда мы сажали их в мешочки. Привыкнув к этому, мы потеряли необходимую осторожность, Змей мы прижимали ногами и зачастую хватали руками. Это привело к беде. Первым пострадал самый горячий из нас — Саша Бокалов. В одном мешочке он принес сразу три кобры, хотел измерить их, а потом пересадить в транспортный ящик. Ни меня, ни третьего ловца — Миши Топольского — в этот момент в лагере не было, а шофер всех змей боялся как огня и наотрез отказался помогать Саше. Саша назвал его трусом и, разгорячившись, решил все сделать без чьей-либо помощи.
Кобры отогрелись в мешочке и стали очень активными. Саша этого не учел, спокойно развязал мешок, и тут возле его рук из мешка вынырнули головы двух кобр. Саша отбросил мешок в сторону. Упав на землю, змеи выпали из мешка и тотчас же поползли в разные стороны. Одна из них подняла над землей переднюю часть туловища — приняла позу угрозы, а вторая, не обращая внимания на крики прыгавшего возле нее Саши, устремилась к куче хвороста, сложенного возле дома. Еще минута-и она исчезнет в сплетении толстых стеблей. Найди-ка ее потом! Саша не растерялся. Он голой рукой схватил кобру за хвост и отбросил подальше от дома и хвороста. Змея шлепнулась на землю и тут же встала в позу угрозы.
Этого-то и добивался Саша. В позе угрозы, если кобра видит опасность, змея может простоять и час. Но в тот момент, когда Саша ее схватил, она успела изогнуться и царапнуть зубами его большой палец. Раздумывать было некогда. Саша выхватил острый нож и срезал с пальца мышцы, пораненные зубами змеи. Потом перетянул чем-то кровоточащий палец и загнал обеих беглянок в ящик. Третья кобра из мешка так и не вылезла. Отравления ядом у Саши не было.
— Он совсем не болел? — удивился Курбан-Нияз.
— Рана на руке долго не заживала, но отравления ядом не было. Очевидно, Саша успел срезать место укуса до того, как яд начал распространяться в организме, — ответил Костя. — Курбан-Нияз, не перебивай!
Вторым пострадал я. Через два дня, после того как Саша уехал лечиться, вода за плотиной растеклась по большой площади, и на озере образовались островки. Затопленными оказались также кусты и деревья. Наиболее успешная охота была теперь там.
Мы раздобыли старую рыбачью плоскодонку и по очереди объезжали озеро, собирая змей с островков и деревьев. Возил нас сын местного рыбака, молодой туркмен Исмаил. Он сидел на корме и был и гребцом, и рулевым. Ловец находился на носу, выходил на островки, где собирал змей с кустов и деревьев. Во время одной из таких поездок мы подъехали к довольно большому острову с густой порослью камыша и джингиля[24]. Возле воды я заметил здоровенную гюрзу. Гюрза тоже заметила лодку и медленно поползла от берега к зарослям. Того и гляди удерет!
Я крикнул Исмаилу, чтобы он греб быстрее. Едва нос лодки ткнулся о землю, как я выскочил на берег и побежал к гюрзе. Она почти скрылась в зарослях, но все же я успел прижать сапогом конец ее хвоста. В ту же секунду змея изогнулась, отпрянула назад и бросила голову к ноге, прижимавшей ее хвост. Я отдернул ногу, но было поздно. Один зуб застрял в штанине, а второй пробил тонкую материю и проколол тело. Змея снова скользнула в заросли, а мне было уже не до нее.
Я прыгнул в лодку, обнажил укушенное место и принялся ковырять вокруг ранки кончиком ножа. Вырезать это место у меня не хватило мужества. Исмаил погнал лодку к лагерю. Плыли мы минут пятнадцать. За это время нога у меня распухла так, что идти я уже не мог. Исмаил сбегал в лагерь за сывороткой. Я сумел сам ввести себе одну ампулу и потерял сознание. Шофер и Миша отвезли меня в ближайшую больницу и, решив дальше судьбу не искушать, уехали домой. Пойми, Леша, увлекаться и терять осторожность нельзя. Ошибка может стоить жизни!
Я все понимал, но в тот момент, когда уходила гюрза, которую старушка показала после таких мучительных колебаний, мне, право, было не до рассуждений. Осторожно, чтобы не вызвать новый взрыв негодования у дядьки, я сказал об этом Косте. Он посмотрел на меня пристально и едва заметно улыбнулся.
— Ты, конечно, прав, но и об осторожности забывать не следует. Ну а что касается предрассудков и суеверий, то ты не первый, кто выступил против них. Вот Курбан-Нияз тоже чуть не пострадал от своих земляков, которым показалось, что он обидел святого. Эй, Курбан-Нияз, чего молчишь? Ну-ка, расскажи, как встретили тебя в Мисхоре после разоблачения Хакима-диваны[25].
Однако Курбан-Нияз не был расположен к разговору на эту тему. Он буркнул, что хочет спать, и полез в палатку.
— Не хочет рассказывать, — усмехнулся Костя, — скромничает. Ладно. Пошли и мы спать!
Но мне все же удалось как-то уговорить Курбан-Нияза и услышать эту историю из его уст.
Возвращаясь в родной кишлак после окончания работы в очередной экспедиции, Курбан-Нияз подъехал к кишлаку Мисхор. Солнце уже цеплялось за вершины Гиндукуша, и длинные тени пересекли дорогу. Сразу же за поворотом безжизненные каменистые склоны ущелья сменились зеленью садов. Белые пятна кишлачных домов, проглядывая сквозь зелень, ярусами поднимались по склонам. Изогнувшись, дорога входила в кишлак, еще раз круто поворачивала и упиралась в громадную чинару, стоявшую возле отвесной скалы. Из-под скалы, между корнями дерева, бил родник. Вода заполняла овальный хауз[26], переливаясь через край, и прозрачной искрящейся пленкой растекалась по каменистой дороге. На краю хауза, под чинарой, к скале прилепилась кишлачная чайхана. Отсюда по горам расходились тропы. Одна из них вела в кишлак, где жила семья Курбан-Нияза.
Как и в любом горном кишлаке, в Мисхоре у Курбан-Нияза было много знакомых. Каждый горец считал большой честью быть другом знаменитого «проводника науки». Проехать Мисхор без остановки — значит кровно обидеть соседей, и Курбан-Нияз, не раздумывая, свернул к чайхане.
После традиционных приветствий чайханщик Джафар усадил проводника на самое почетное место, мигом поставил перед ним поднос со сладостями и лепешками, пиалу и чайник с кок-чаем, а сам принялся хлопотать возле очага. «Сначала накорми гостя, а потом расспрашивай» — говорят на Востоке.
Новости в Мисхоре расходились мгновенно. Прослышав о приезде Курбан-Нияза, в чайхану потянулись мужчины. Они подходили и группами и поодиночке, чинно здоровались и рассаживались. Те, кто постарше, — на айване[27] кто помоложе — вокруг айвана прямо на земле.
Над айваном шелестела густая листва чинары, от журчащего ручейка тянуло прохладой, а из радиоприемника лилась тихая музыка. Курбан-Нияз, полулежа на подушках, медленно пил терпкий кок-чай и пощипывал теплую свежую лепешку.
Народа в чайхане собралось много, но все пришедшие почему-то холодно здоровались с проводником и не подсаживались к его чайнику. Не было почему-то и стариков. Это насторожило Курбан-Нияза. Но вот пришли и старики. Пришли все сразу. Не здороваясь с проводником, они уселись на айване тесной кучкой и потребовали чай.
Молодежь притихла. Смолкли веселые шутки и взрывы смеха.
Присмирел и разбитной чайханщик Джафар. Курбан-Нияз еще больше насторожился. Обычно старики принимали его как равного себе. Они считали проводника много видевшим и знающим человеком. Старики хорошо помнили мудрые слова: «Кто много ездил — тот много видел. Кто много видел — тот много знает. Знающему человеку — уважение и почет»! А кто ездил больше Курбан-Нияза? Каждое лето водит он по горам научные экспедиции. Каждое лето разговаривает с учеными людьми. Но пиалы с чаем ходили по рукам, старики перебрасывались короткими замечаниями, а разговор не начинался.
— Курбан-Нияз, — заговорил, наконец, один из стариков, — говорят, что в Чираке святого дивану Хакима милиция забрала, правда это?
— Да, Сафи-бобо[28], забрали дивану, — кивнул головой проводник.
— Говорят, что и ты помогал арестовывать святого, — продолжал Сафи-бобо, укоризненно покачивая головой.
— Не только я, много людей помогали милиции, — уклончиво ответил Курбан-Нияз, стараясь понять, куда клонит старик.
— Чем же помешал вам, безбожникам, безобидный дивана? — сердито проворчал другой, еще более древний старик. — Зачем обидели божьего человека?
— Вон оно что! — понял Курбан-Нияз и похолодел. За обиду, нанесенную святому, старики-фанатики могли убить. Положение было очень серьезным. Стараясь не раздражать стариков, Курбан-Нияз почтительно ответил: — Я тоже так раньше думал, Махмуд-бобо. Да спасибо ученым людям, помогли понять, что Хаким-дивана не святой, а мошенник.
— Ну-ка, расскажи нам, в чем его вина! — грозно потребовал Сафи-бобо.
— Хорошо, Сафи-бобо, не нужно сердиться, сейчас расскажу.
В чайхане мгновенно наступила тишина. Притихли даже неугомонные майны, трещавшие и перепархивавшие в ветках чинары.