– Расскажи мне, родной, где у нас отхожее место? Должно же быть в этом нужнике отхожее место? – обратился он к тому самому лучнику, который собирался прервать его бросок к облегчению.
– Так, вашество, тама! – тот махнул рукой в противоположный конец конюшни и осклабился.
– Ага, значит, отхожее место в наличии. Ты же дежурный, так? Расскажи мне теперь, дежурный, почему весь сад зассан? Еще и полудня нет, а несет так, будто вы собрались стену подмыть! – посетовал де Лален, вовсе упустив из виду собственные усилия на этой почве.
Лучник осклабился еще сильнее, даже щетина захрустела, и пояснил:
– Воняет там, страсть! Если что серьезное, ну, большое… если посрать, одним словом – тогда туда, потому как куда деваться? А малую нужду приятнее на вольном вольдухе, если вы понимаете, о чем я, мессир рыцарь.
Де Лален против воли восхитился просторечным «вольдухом», но пагубную практику велел пресечь, ибо на сколько дней застряли, всем невдомек, а с такими делами есть риск изгадить округу до среза воротного косяка. Попеняв таким образом, рыцарь расспросил об устройстве пункта временной дислокации, и лучник в меру понимания просветил.
– Амуничник решили не делать. Всю сбрую каждый сложил при своем деннике, так быстрее собираться, если что. Мессир Уго распорядился, во-о-от, значит. Паж вашей милости и нашенский паж Дуду забрались вон в то стойло и там, значит, латают снаряжение, кому какое надо. Рукастые они оба два – загляденье! Мессир Уго с нашенским старшим, с Анри, значит, взяли людей и обходят дом, стену и ратушу снаружи. Остальные на постах или дрыхнут тама – на сеновале. Такие дела, вашество.
– Ага… такие дела… – Филипп задумчиво уставился в полутемный коридор, с обеих сторон пронизанный тусклыми столбами света, что лились из окон денников, и внезапно похолодел, до того ему не понравилось одно очевидное, но до сих пор не понятое обстоятельство. – А почему нет лошадей? Где лошади?
– Лошадей нету? – лучник аж в затылке зачесал, ибо лошадей имелось в пропорции, о чем они и возвещали, переговариваясь на незатейливой своей лингве, фырком, всхрапом и перестуком копыт.
– Да-да, лошадей! Это, – де Лален обвел взглядом конюшню, – наши, отрядные, мы их с собой привели. А где местные? Из бургомистрова хозяйства, ратушные и так далее? Горожане, кто поумнее, здесь своих ставили на постой, помнится. И? Где они?
– А! Местных нету! – обрадовался лучник такому четкому пояснению и, пригнувшись к рыцарю, добавил, вроде как по секрету: – Тутошний амуничный склад полнехонек. Седла, оголовья, недоуздки, вальтрапы, потники, всякие запасные путлища, подковы – на целое стадо. Ну, мы подрезали кой-чего по мелочи… А лошадей – ни одного человека!
– И куда они делись, скажи на милость?
– Кто? Я?! А я не знаю! – пожал плечами гвардеец.
– Плохо, – Филипп собрался было кивнуть, но вместо этого закашлял.
Боль в груди немедленно вернулась на боевой пост, снова воткнув раскаленное шило, забытое было после пробуждения. Де Лален отмахнулся от лучника, который подскочил помогать, и зашагал вглубь помещения, потирая расшалившиеся ребра.
Ночью сквозь пелену усталости (круги плавали перед глазами) рыцарь не разглядел, что интерьер был далек от порядка. Часть стойловых дверей покосились на петлях, у пяти или семи не было щеколд. Присмотревшись, Филипп убедился, что они вырваны с корнем. Заглянул в один из денников, где сразу же пришлось отпихиваться от не в меру дружелюбного коня, который немедленно заблестел глазом и полез проверять – не принесли ли ему чего-нибудь вкусного. Дверь несла изнутри следы могучих ударов чем-то тяжелым, аж щепа полезла.
– М-да. Давайте догадаемся, чем же это били? – вопросил молодой рыцарь, глядя в честные конские глаза.
– Фр-р-р! – сказал конь и затряс головой, будто извиняясь за свой скудный умишко.
– И зачем я тебя приволок в это гнусное место, дружище?
– Совсем дошел! С лошадьми разговаривает! – сзади обнаружился де Сульмон, улыбаясь во все зубы. – У-у-у, брат Филипп, надо сказать, ты исключительно дерьмово выглядишь. Краше в гроб кладут!
– Краше, краше! Чувствую я себя еще хуже, можешь не сомневаться! – проворчал рыцарь и вышел из денника.
– Болит? – Жерар вознамерился ткнуть пальцем в грудь, где, по его мысли, и таилась главная причина нездоровья, но вовремя передумал.
– Болит у меня не здесь! Предчувствия у меня омерзительные. Внутренний голос доконал.
– А это язва желудка! У моего деда так начиналось. Думал, внутренний голос, а оказалось – язва!
– Что-то у тебя настроение подозрительно хорошее, друг Жерар!
– Кой черт хорошее! Я голоден, как волчище, и готов сожрать коня! Я не я, если сейчас не добуду завтрак! Или придется жрать коня, честное слово!
Поразившись такой витальности юного спутника, Филипп признал, что перехватить горяченького было бы очень кстати. Не успели товарищи направиться в противоположный конец конюшни, где ближе к воротам квартировали пажи, а значит, было кого озадачить готовкой, как де Лален встал, словно налетев на стену.
– Ты чего как ушибленный? – спросил Жерар.
– Сожрали. Очень может быть, что и коня, – ответил рыцарь, надо признать, не очень понятно.
– Чего-о-о?
Жерар расставил руки, являя полное удивление, но, проследив взгляд друга, внял. И дурак бы внял, а дураком де Сульмон не был. В конце ряда денников, почти у самого сеновала, на половицах, на стене читалось пятно. Плохо различимое в полумраке, но более чем явственное. В добрый туаз длиной. Как не заметили его десятки глаз, скользившие мимо со всем равнодушием и невнимательностью! Это могла быть только кровь, щедро выплеснувшаяся из чьих-то рассеченных жил, но успевшая впитаться в поры дерева и дочерна высохнуть.
– От дерьмо! – ругнулся Жерар, не отринув, однако, идеи покушать. – Сперва – завтрак. После – перевязать тебя, и даже не спорь! Потом – разбираться со всем этим безобразием! И-и-и да-же не спо-орь!
– И зачем я тебя приволок в это гнусное местечко, дружище? – повторил давешний вопрос Филипп, не думавший спорить.
Откушали чем Бог послал.
Молодой рыцарь, не понаслышке знакомый с обеспечением войска на походе, отлично знал, сколько провианта могут освоить сорок с лишком взрослых крепких мужчин, вынужденных тяжко работать. Сугубо он разбирался в отменном аппетите ездовых, вьючных и боевых коней. Доедая кусок сала с пучком слегка приунывшего лука, Филипп вне всякой связи с явно нехорошими, точно мутными и в любом случае – гнусными делами в городе подумал, что скоро будет радоваться ломтю черствого хлеба. Припасы, взятые на последнем постое, могли обеспечить отряд еще дня три, а при очень экономном расходовании – пять.
Пробавляться впроголодь не хотелось.
Пилюля против этой напасти была одна, а точнее – две.
Первое: очень быстро свернуть аудит в городе, ретировавшись в места куда более дружелюбные. Второе: встать на довольствие господина бургомистра, а точнее, доктора Игнасио Хименеса, раз он так борзо и самочинно занял градоначальное кресло.
Что будет, когда хлеб, просо и прочая колбаса с чесноком иссякнут, де Лален тоже прекрасно понимал. Через сутки подчиненные задумаются, а через двое – додумаются. До чего? До насильной экспроприации пищи у горожан. Даже вышколенные и верные лучники Службы Тела начнут шарить по домам и амбарам, не говоря о горлорезах Петрония, которые в смысле воинской дисциплины никаких иллюзий не внушали.
Вспомнив об этой братии, Филиппу пришлось признать: насчет двух суток размышлений он хватил. Край – полдня, а после начнется сперва аккуратная, а потом и безудержная фуражировка, а точнее – мародерство. Насмотрелись на такое и наслушались. Туда, где расцветает курохват, обязательно приходит гибель дисциплины, а за ней и массовые изнасилования. Кто-нибудь обязательно вступится за дочку, соседку, жену, а солдаты в благодарность сунут герою под ребра фут точеной стали. То есть поножовщина гарантирована.
Нарваться на уличные бои с целым городом, где нет-нет, а две сотни решительных мужиков да найдется, не улыбалось. Уж какой тогда аудит и тем паче – карантин. Ноги бы унести!
Что-то такое рыцарь изложил другу Жерару, пока тот на диво сноровисто накладывал повязку. Юный шалопай оказался не только способным фельдшером, но и ситуацию растолковал более чем доступно.
– Согласен! Застрять в этой дыре без жратвы – это не дело! Поэтому напиши записку, а я пойду и проясню насчет довольствия у испанского этого докторишки. Ты же бери Уго и с десяток парней порасторопнее да прогуляйтесь по городу. С одной стороны, повыспросите, где тут можно честно купить провизии за звонкие денье Его Светлости. С другой стороны, разведка – надо же понять, что тут вообще творится? И как можно скорее, потому как едьба во всем городе скоро кончится, ее же не подвозят из-за карантина этого чертова!
– Смотри-ка, соображать начал! – восхитился Филипп, заодно порадовавшись «едьбе», которая удачно дополнила недавнюю «вольность вольдуха».
– А то, это вам не герцогский аудит, тут головой работать надо! – ответил Жерар, подавая камизу и дублет. – Кстати, вспомни его, а вот и Уго!
Вослед каламбуру в конюшню и правда ввалились ребята Анри Анока, сам лейб-лучник и Уго, наполнив помещение бодрым топотом и дежурными разговорами служебного свойства.
– Проснулись, лежебоки? – рыкнул германец. – Думал, за полдень проваляетесь!
– Скажи мне, пожалуйста, как вы умудрились проглядеть здоровенное пятно кровищи там у сеновала? – спросил де Лален, застегивая дублет.
– Это вы просмотрели! – ударение на вы. – Я же со вчера думаю, что бы это значило и куда, мать их, делись все бургомистровы кони.
– Чего тут понимать? Зарезали кого-то. Уж очень много натекло, – высказался де Сульмон.
– Дурак! А то без тебя никто не догадался, что зарезали! Кого зарезали, ты знаешь? За что и при каких блядских обстоятельствах? – грубиян немец постучал кулаком в собственный нагрудник, а потом показал пальцем в направлении жераровой головы, явно намекая на ее пустое содержимое.