– Не, не, не надо! Ай! Наняли нас, наняли!
– Кто нанял, свинская ты собака?!
Долговязый испуганно глотал слова, глядя на загвоздку навершия, которая покачивалась в небезопасной близости от его зубов. За клинком маячили залитое кровью обличье германца и его не менее кровавые очи. Всего одно движение латной рукавицы, что сжимала рукоять, и захрустит.
– Три каких-то мужика, подвалили к нам. Точнее, два мужика, а третий, как это сказать, одет просто, но зараз видно – из господ. А мы пили в Пьерфоне всей бандой, недели три назад, ваша милость, не бейте только!
– В Пьерфоне! – торжествующе воскликнул Уго, глянув на воспитанника. – Пьерфон – это Франция, всего тридцать – тридцать пять лье отсюда! И кто говорил, что старик рехнулся на почве подозрительности? А, мать вашу?! Чего замолк, пой дальше!
Он вновь оскалился в лицо пленника.
– Чего рассказывать, верно, тридцать лье, ваша милость! Тот, который благородный, и говорит: хотите заработать? Надо, мол, как время придет, нагрянуть в один городок в Шиме и навести страху. Нам-то чего, платят – наведем, надо – на ножи поставим, без замечаний. Кушать-то всем потребно, ваша милость! Ну мы и согласились. Оставил приглядывать Жиля, Франца да еще пяток своих и был таков! Вот наш старший, Солоном его звали, и говорит через время, пора работать, ну мы и поехали, а кто бы не поехал, дело-то плевое, а денежки хорошие, да что в городе награбим – все наше, вот!
– Занятно! – постановил де Ламье, все так же за волосы поднял долговязого со столешницы и усадил на табурет, а сам поместился напротив. – И где теперь ваш старший, Солон? И что за имя такое, Солон?
– Так, ваша милость, он – грек, вот и имя странное – не нашенское имя-то! – перехватив угрожающий взгляд Уго, пленный сообразил, что говорит о неважном и в миг поправил течение ответов. – Вы его изволили мечом приголубить, кому он теперь нужен такой?
Немец, итальянец и бургундский рыцарь скрестили совокупный интернациональный взор на теле с разрубом поперек лица. По общему молчаливому согласию толку с него в самом деле было никакого – он даже дергаться уже перестал.
– Теперь слушай внимательно, скотина. Ты жить хочешь? – долговязый старательно закивал. – Тогда внятно и честно отвечай: первое, что за господин? Тот, который подрядил вас, свиней, на работу? Второе, Франц и Солон умерли, где Жиль? Третье: сколько народу в городе и где они? Четвертое: вы кто?
– Мы-то? Да кто откуда. Собрались с год назад, гуляли вот, а потом Солон и говорит: это не дело, пойдем наниматься к королю на службу – война скоро. Вот мы и нанялись. Только в поход не успели, слава создателю. Говорят, большущее сражение случилось и королевским ребятам знатно намяли бока. Жиль сидит с остальными, остальных без нас двадцать харь. Засели наши в купеческом доме на улице Старого Пирса.
Уго вновь поворотился к Филиппу, вопросительно приподняв брови.
– Это северный конец острова. Там когда-то была пристань, вот улицу так и назвали. Купцы там давно не селятся, а дома остались – большие, ветхие, теперь их скопом занимает городское отребье, если я верно помню, – пояснил рыцарь, а пленник опять мелко и часто закивал.
– Хм-м-м, вы идиоты, самоубийцы? Или ты врешь? – пропищал Петроний, поигрывая тесаком, отнятым у широкоплечего наймита.
– По-почему врешь, вашество?! Я не вру! Совсем! – голова на длинной жилистой шее замоталась из стороны в сторону.
– Вас наняли, дали денег, чтобы вы навели страху на горожан? И ты ожидаешь, что я поверю, будто нашелся в королевстве кретин, который отправит два десятка кошмарить город с населением в пять тысяч человек?
– Не-е-е! Нас было сорок два!
– Гораздо легче! – сказал Петроний.
– Где остальные? – встрял де Лален.
– Так это, мы их потеряли, ваша милость!
Собравшиеся вокруг стола замолчали, переваривая. Переварили не вдруг. Первым опомнился Уго, чей ум всегда отличал сугубо практический склад. Тяжко вздохнув, он подколол пленного трофейным мечом. Слегка, самую малость, но тому хватило. Долговязый дернулся всем телом и неминуемо загремел бы с табурета навзничь, кабы не Петроний, чья массивная туша не дала упасть, подперев со стороны спины.
– Ай! Зачем коляетесь, вашество! – возопил наемник.
– Потому что ты обещал не врать, – де Ламье воплощал спокойствие. – Но продолжаешь нести околесицу, а ведь ты обещал. М-да… Как это вы потеряли восемнадцать остолопов? Они же не связка ключей!
– Так это! Того! Мы ночью нагрянули…
– Погоди трещать! Погоди! – остановил его Филипп. – Мне сейчас куда интереснее, где этот господин, что на работу вас подрядил?
– Не могу знать! Ускакал, только его и видели! О чем-то пошептался с Францем и Солоном и того! Мы-то, господин рыцарь, ждать его должны были в городе, так Франц сказывал. Мол, приедет, когда время придет, заплатит вторую половину, и будет нам новая работенка. А мы чего, а мы ничего! – и пленный принялся с огорченными всхлипами инспектировать левый бок, заметно кровивший после тычка клинком, и даже пожаловался: – Болит, ваша милость!
– Как его по имени, не спрашиваю – вряд ли он представился такой мрази. Но хоть как выглядел? Опознать сумеешь? – спросил бургундец, игнорируя жалобы.
– Сумею! Такого раз увидишь – и это самое. Здоровенный он, страсть! Пониже сира рыцаря в доспехах, – наймит кивнул на германца, – но грудь – чисто бочка, плечищи – во такие! Руки с телячью шею и…
Пленный вроде как поманил слушателей к себе и добавил заговорщицким шепотом:
– Не нашенский он! То есть чешет складно, как благородный, а зараз видать – издалека прибыл.
– Что, итальянец или опять грек? – Петроний усмехнулся и почесал зад.
– Почему грек? Не-е-е, точно – не грек! Бретонец! Во!
– С чего решили? – Уго вновь примерился на укол, чтобы попугать долговязого, но тот словно не заметил.
– Чешет-то он складно, а говор, как у бретонцев, пробивается, да. И рыжий! И борода такая короткая, густая на загляденье, тоже рыжая. Я, ваши милости, из-под Нанта родом – до Бретани рукой подать. Так и насмотрелся, и наслушался. Быстрее всего, оттудова господин.
Петроний замычал и словно даже замурлыкал, да так протяжно, как никогда за ним не водилось. Вышло нечто вроде «хм-м-м, м-м-м-р, хмф-м-м, мум, да, хм-м-ф». Де Лален решил оставить упражнения толстяка на потом и поинтересовался судьбой восемнадцати остолопов. Куда их потеряли?
– Так я о чем! Нагрянули мы ночью, аккурат четыре дня сравнялось. Ух и странный тип здешний паромщик! И кабыздох при нем дрянной, фу! Так вот! Нашли подходящую домину на отшибе, чтобы, значится, всем скопом засесть. Жан-Пьер вызвался на разведку – осмотреть, что да как. А то тихо здесь, будто умерли все! Мы-то, сами понимаете, изготовились резать городскую стражу – так хоть бы один выглянул! Подозрительно это все! Во-о-от, взял Жан-Пьер кодлу парней и того. С концами. Как не было. Исчез. Начисто.
Уго похлопал пленного по бедру плоскостью меча, чтобы привлечь внимание.
– Отчего не искали?
– Как не искать! Пытались! Заутро, как сообразили, что нету Жан-Пьера с ребятами. И ничего!
– Совсем ничего? Ну, братец, излагай! – де Ламье постарался изобразить располагающую улыбку, что с учетом окровавленной рожи вышло, скорее, устрашающе.
И тут наемник удивил. Он подался вперед, и вновь его руки сделали приглашающий жест. Вот только теперь он не раскрывал рта, пока друзья не склонились на расстояние, где можно было различить свистящий шепот.
– Стремно здесь, господа рыцари! Вот чего вся эта сволочь, – он обвел глазами половину кабака, – не разбежалась? Уж я бывал в добрых поножовщинах, будьте любезны, с полторы дюжины разов! Матерью клянусь и всеми святыми, добрый люд враз берет ноги в руки и – кто куда, в двери, в окна, на край – под лавки. А эти сидят, в ус не дуют! Как все в порядке! А какой тут порядок?
Порядка и правда не было.
На полу истекали кровавым соком два трупа. Между ними стонал, начиная приходить в себя, третий, которого Петроний приложил зубами о край столешницы. Где-то на том конце зала, укрытое полумраком, надо полагать, валялось еще одно хладное тело. Коли попался под руку расстроенному де Ламье, так выбор невелик: или отходит, или уже отошел.
Почтенная публика сидела по местам, словно ничего ужасного не случилось. Кто-то исправно макал усы в пивную кружку. Парочка солидных буржуа через три стола будто бы даже вела степенную беседу, а тот, что разместился спиной к побоищу, даже головы не повернул. За дубовой стойкой торчал, как перо в чернильнице, трактирщик.
У молодого рыцаря не было за душой дюжины кабацких драк, но здравое рассуждение подсказывало неправильность мизансцены. Бюргеры обязаны были спасаться! В крайнем и редком случае, если подобралась компания крепких и неробких мужиков – пресекать бесчинства. Но в любом случае – принимать участие. А здесь что? А ничего – словно так и надо.
Удостоверившись в верности наблюдений пленного, Филипп передернул плечами, вроде как от внезапного озноба. Впрочем, без вроде. Бургундец явственно ощутил, как по спине разбегается целая осыпь мурашек, знать щедрой горстью высыпали за шиворот.
– Ты не шепчи, шептун! – бургундец рыкнул, чтобы напугать собственную внезапную боязнь. – Докладывай точно: искали и так-таки не нашли?
– Крестом святым! – долговязый перемахнул грудь и поцеловал сложенные большой и указательный пальцы. – Мы посветлу сунулись, да все зря. И стремно! Весь городок проклятый, один в один с этим кабаком! Горожане шарахаться должны с обличья нашего брата, хари-то у нас, как на подбор, да каждый со сталью на поясе! А они и ухом не ведут! Потыкались, да решили из дому носа не казать – от греха! Дождемся господина с оплатой и давай Бог ноги!
Против ясного приказа рыцаря пленный опять зашептал.
– Ну его к лешему такую работу, потому как затемно еще хуже. Вроде пусто, а вроде бродит кто-то. Я на карауле смотрю, идет один по улице самой темной ночью. Шатается, ровно пьяница. Ну, думаю, перебрал мужичина молодого вина, с кем не бывает! И тут он как припустит! Руками оперед себя полощет и несется, не разбирая дороги, быстрее коня! А еще в подполе у нас ходют. Ходют и стены скребут. Мы дверь в подвал заколотили и подперли большущим комодом, а один бес – стремно! Ведь кто видел, чтобы в городе целый пустой домище? А он пустой – даже местную шваль, как сперва собирались, выкидывать не пришлось. Вчерась слышим, подковы цок-цок – цельная кавалькада. По всему выходит, наниматель приехал с подмогой. Вот мы треснули крепкого эля для храбрости и пошли в кабак при площади. Еще выпили, для храбрости, а потом еще. А тут вы, наверное, люди господина. Франц говорит: давай попуга