Быхов на секунду задумался, а потом продолжал.
– Творят… Бардак у нас был. Никто ни черта не знает, приказы поступают то такие, то этакие, командиры групп меняются прямо на месте. И тут командуют выдвигаться. По нам стреляло каждое окно – так казалось. Мы заняли вокзал. И пришлось нам присесть там на четверо суток. Не уснуть, не прилечь – стрельба круглые сутки и всюду ползком, головы не поднять из-за снайперов. В какой-то момент казалось, что все, заштурмуют нас боевики. Тогда батя собрал усиленный отряд, должны мы были проникнуть во фланг духам. Мы? Наше отделение почти сплошь из дембелей попало в состав вместе со мной – совсем не дембелем. Потом была атака, отогнали бородатых, а я по неопытности и со страхов от подразделения отбился. Там-то меня и подстрелили. Бецкий хватился, пошел за мной. Я валяюсь, дохнуть не могу, а ко мне этак вальяжно подваливает здоровенный мужик, совершенно славянская морда, на рукаве нашивка УНА-УНСО. И с ним такие же, рыл пять или шесть. Сказал, как сейчас помню, на чистейшем русском: ну что, москаль, считай, что ты уже приехал. Это из того анекдота про «останивку и запынку», врубаешься? Шутить изволили, стало быть. Достает нож, ну, думаю, точно – приехал. И тут сбоку из-за стеночки, метров так с семи – очередь, еще и еще. Здоровилу сложило на месте и пару других с ним. Выбегает старший сержант Бецкий, две гранаты в тот дом, куда остальные утекли, закинул, и, за каким-то бесом, бросается он… Угадай куда?
– Товарища выручать, – без запинки сказал антиквар и не угадал.
– Вот и хренушки! Перемахнул он через меня, наклонился над тем боевиком и давай нашаривать по карманам документы. А сам все приговаривает: «звиздец, звиздец, звиздец» и какое-то имя, я тогда был уже не в себе и не очень-то прислушивался. Словом, забрал документы, потом меня на плечо, и, с одной руки из автоматика отстреливаясь, – побежал к своим. У меня дырка под ключицей, в бедре и в плече. Славочку за спасение однополчанина, уничтожение пяти боевиков и общую доблесть батя даже к Герою России представил. Но потом, как это бывает, заволокитилось, и кинули Бецкому «Мужика», то есть, Орден Мужества – его как раз в марте 1994-го ввели. Вот такая история. С тех пор, считай, не расстаемся. Оба остались на контракт, лямку тянули, в 1999-м опять началось. Мы под Шатоем оба заработали по дополнительной дырке в организмах. Потом был институт ФСБ, знаешь, белое здание на Энергетиков, 27? Там еще напротив универсам «стекляшка» и круглая такая приметная башня – общага.
Ровный, конечно, знал.
Во-первых, куда более приметным ориентиром служила не общага и не стекляшка, а Большеохтинское кладбище с торца школы чекистов. Во-вторых, напротив проживал один из ценнейших «осведомителей» антиквара, ветеран таджикских событий и незаменимый знаток всего стреляющего – Максим Сидорчук. Именно его картавый говор и бездонные знания навели Кирилла на след в самом начале расследования по бургундским бумагам, которое затеял на свою голову покойный сержант Петухов.
Озвучить всю эту диспозицию показалось не с руки, да и нарушило бы драматизм повествования. Поэтому Ровный просто кивнул, не заботясь, видит его товарищ или нет, и сказал:
– Давно в Питере живу, – но интересовала его вовсе не знакомая вдоль и поперек охтинская топография. – Так что за имя?
– Имя?
– Имя. Которое говорил Бецкий помимо «звиздец, звиздец».
– Ах это! Увлекся, забыл, бывает. Мысль вильнула. Ну говорил-то он не совсем «звиздец», но тут мы с пониманием, вокруг творился именно он. А имя – Ваня. Иван. Только ты это… – ладонь чекиста трижды хлопнула Ровного по бедру. – Не вздумай при Славе ничего ляпнуть. Лишнее, понял?
– Понял, обещаю не ляпнуть, – сказал антиквар, почуяв, что история рисуется преотвратная.
– У Славы был старший брат. Почти на десяток его старше. Фактически вырастил он нашего Славу, пока родители работы работали. С ложки кормил, пеленки менял. А в 1992-м уехал на Украину и пропал. Помнишь, время какое было? Голодно, за доллар сегодня десять рублей, а завтра уже все сорок, зарплату то ли заплатят, то ли нет, а если и да, много ты на нее купишь, бандюганы кругом, в телевизоре то Собчак, то Чумак – караул, что творилось! Такую кашу в башках людям взболтали! А Бецкие-то, слышь, из-под Полтавы. Родственники у них там, друзья и все такое. Однажды приходит письмо, старшенький собирается и уезжает, де, на заработки. И – с концами. Оказалось, зарабатывать его пригласили в такую славную организацию, как Украинская Народная Самооборона. Брат тоже из наших – десантура. Только служил в Ульяновске, а воевать ему довелось в Афгане. Ценный, в общем, кадр. Украинские нацики тогда долларами платили, а заодно плотно окопались возле его уха. Ну, я так думаю, или как еще ему в голову-то нагадили? Москали, мол, кругом жиды, ты же сам хохол, хватит кормить Москву и вот эта вся херня. Короче, побежал тогда в Грозном Слава меня спасать, высунулся из-за стеночки, а в рамке прицела – старшенький Ваня. Еще секунда-две – и перехватит бойцу горло тесаком, мне то есть. Вот выбор, а?! Бецкий выбрал. В итоге я здесь с тобой треплюсь, а Ивановы мозги по всему асфальту. Не дай Бог, блин, как представлю! Наши боялись, что Славочка после того боя полезет в петлю. Ничего, справился. Но даже не думай поднимать при нем эту тему хоть намеком, и вообще – лучше забудь.
Ничего подобного антиквар представить не мог.
То есть мог, но через сердце пропускной шлюз не срабатывал. У круглого сироты Кирилла не имелось ни братьев, ни сестер, ни вообще – знакомых родственников. Отец, если жив, растворился в мировом просторе на первом году жизни сына. Шекспир и Гоголь снабдили Ровного необходимым запасом опорных знаний насчет семейного смертоубийства, но личного опыта хотя бы в посредстве близких людей он не переживал. Не довелось.
История, однако, отдавала достаточной жутью, чтобы как мешком по голове хлопнули. Ржанке надоело слушать подобные страсти, и она упорхнула по своим беззаботным птичьим делам, решив, наверное, что двуногие существа совершенно безнадежные, раз творят с собратьями вот такое. Кириллу же подумалось: «Да-а-а, а мы расстраиваемся, если ожерелье с птичками от Бушерон увели жадные москвичи и не удалось договориться насчет портрета кисти Гейнсборо[58]. А ведь прав старик: люди достаточно гнусные сволочи и справляются не хуже любых восставших из ада».
Говоря мысленно «мы» о всем антикварном цехе, он тактично забыл, что никакие это не мы, а очень даже он – Кирилл Ровный, вспомнивший собственные горькие разочарования за последние года три. Особенно он убивался из-за неизвестного портрета Маргарет Берр, жены великого Гейнсборо. Ровный ловко вышел на одного коллекционера из Аргентины, который собирался портрет продать, но не мог найти посредника. С официальными торговыми домами и аукционами (где такую редкость оторвали бы с руками) связываться он не желал. А все из-за дедушки – скромного оберфюрера СС, который, г-хм, приобрел его в числе прочих прелестей не вполне законно и вывез через Испанию на Патагонские земли в 1946-м. В России как раз подвывал от нетерпения покупатель – скромный чиновник Владивостокской таможни, которому до зуда захотелось Рейнольдса[59] или Гейнсборо.
Когда дело было на мази, а портрет готовился к вояжу вокруг мыса Горн и – через Тихий океан, продавец передумал. Наглухо. Просто не желаю, и все. Ох, как тогда Ровный злился! Ведь столько таланта и умений было истрачено! Умудрился поспеть вперед москвичей и даже пройдохи Бронштейна! И все впустую. Просто потому, что проклятый аргентинец раздумал.
Посреднический процент в соточку зелени сиял уже во всю ширь, как клятва пионера! И Господь с ними, с деньгами, на которые Ровный уже прицелился прикупить уютный домик на испанском берегу. Запись в биографии какая! Тот самый тип, что продал неизвестного Гейнсборо! И никакого тебе домика, и никакой тебе записи. И с ценным клиентом разосрались насмерть, потому как покупатель во всем, конечно же, обвинил антиквара.
Словом, понятно, что Ровный очень расстроился.
На фоне истории, которую в трех словах накидал Быхов, все беды, пережитые на непростой и нервной антикварной ниве, показались Кириллу не просто мелкими, а вообще – несуществующими. Сделалось до зуда стыдно. И страшно, ведь он в те самые лета служил в мотострелках и лишь по странным резонам командования не загремел в горы. Заодно он вдруг понял, что инквизиторы практически его одногодки. А потом вновь испугался, ведь за беседой и мыслями он вовсе отвлекся от того поганого факта, что из нынешней командировки очень запросто можно не вернуться.
Чтобы отвлечь себя еще раз и, если повезет, столь же качественно, он спросил:
– Женат?
– Кто, я? Не-е-е, что ты! Какая семья с нашей службой! Хронически холост. Знакомых детей нет, ха-ха-ха! – капитан тихонько рассмеялся собственной шутке.
– А?..
– А Бецкий пробовал аж три раза. С тем же результатом.
– И в смысле потомства?
– И в смысле потомства. Я же говорю, с нашей службой не разгуляешься. Можно, конечно, попытаться, но где ж ты найдешь такую безропотную скво? Кому-то везет, Славочке – не повезло, а я в эти игры не играл. У нас сектанты, маньяки, повернутые на почве религии и магии, оккультные общества с уголовным подтекстом, просто сатанисты и, не поверишь, экстрасенсы. И трупы, трупы, трупы… Уж какая тут семья! – капитан заерзал и вполголоса выматерился, прибив на щеке комара. – Чего мы москитных сеток для морды лица не купили, скажи?
– Экстрасенсов?! – Ровный, как и было сказано, не поверил, игнорируя риторический вопрос насчет накомарника. – Это же бред.
– Бред, – легко согласился чекист. – Мы вывели на чистую воду больше десятка шарлатанов. Они, кстати, опасные, хуже настоящего колдуна. Один людей до самоубийства доводил своими внушениями, другой… Да, в общем, не интересно. Был, правда, персонаж. Ух он жути мог нагнать! Ничем необъяснимо, но было что-то у дяденьки за душой. Любые вещи мог найти, любые карты угадывал с гарантией сто! Ни одного сбоя! Гипнозом владел, как боженька. Так коллеги его однажды привлекли к поиску беглых зеков – гнуснейшей шайки. И знаешь что?