День стремительно уходил.
Солнце проваливалось в жирное, адское марево на западном пределе мира, который все еще не разродился дождем, хоть и намекал на такую перспективу дюжиной верных признаков.
Томно было.
Из поднебесья кузнечным молотом плющила жара, жарой исходила пропеченная за день земля, воздух недвижен и, казалось, не вдохнуть его, не пустить в легкие кислороду. Птицы ходили низко, а стрелки барометров тыкались в сектор «буря». Только лгали приборы. Не было ветра, дождя и грома с молниями. Природа мечтала о малейшем дуновении, но небесный купол не пятнало ни одно облачко, а все, что под ним, оставалось застывшим, как монолит.
По окоему огромного поля темнел лес, уже сожравший «Паджеро» вместе с перехватчиком федеральной полиции. Его черно-зеленый абрис здорово напоминал оскаленную пасть, ощетинившуюся щербатым частоколом зубов. Раскинутая подле равнина вздымала холмы и пологие всхолмья, за которыми приглядывали с вершин исполинские дубы.
Через поля вилась дорога, словно воскреснув вне полога лесного безвременья.
Ее хорошо видимая торная лента шла на закат, где, подсвеченный лучами солнца, чернел еще один абрис. Высокие шпили и крыши, башни и колокольни – на границе близкого горизонта притаился Город.
И не знали четверо друзей, вышедших из чащобы, куда смотреть – на цель путешествия, а это была именно она, или… на колонну издохшей техники. Колонна замерла между лесом и лугом, как мертвая змея, растянувшаяся вдоль обочины.
Быхов с оглядкой подошел к огромной угловатой туше серо-зеленого цвета в ржавых потеках и потыкал борт стволом.
– Это как понимать? Кто-нибудь мне объяснит? Это же, мать его, танк! Фашистский «Тигр»! Вон и кресты намалеваны!
– Не «Тигр», но танк, – объяснил кто-нибудь, а точнее, антиквар. – Всем известно…
Самому Ровному стало известно дня четыре назад в ходе исчерпывающей консультации Максима Сидорчука, посему он ощущал себя очень подкованным.
– …что «Тигр» появился только в 1943 году. Здесь нацисты выступали в 1940-м. Стало быть, это Т-3, Панцеркампфваген драй. Средний танк начала войны, серия F, причем ранняя. Посмотри, какая пушка маленькая – 37 миллиметров.
– Мне полегчало. А что он тут делает? И вон те коробки, кстати, что это?
– Это Зондеркрафтфарцойг 251, или БТР «Ганомаг», в кино не видел? Делают они, если ты внимательно слушал гражданина художника, то же, что и мы, – стоят. Во время наступления на Бельгию в этих местах исчез целый батальон вермахта. Надо полагать – это он и есть. Разведка пошла пешим порядком его искать и нашла, а заодно и город, после чего сюда отправили диверсантов, которые смогли захватить несколько объектов… хм-м-м, не вполне живых, но вполне подвижных. С этой-то колонны все началось. Потом парижское гестапо подогнало бургундские бумаги, немцы сопоставили хрен с носом и вот – мы здесь.
В тылу колонны замерли четыре танка. Чуть дальше упокоилась вереница грузовиков, тягачей с пушками на прицепе, полевых кухонь и чего-то еще, в сложном порядке разбавленная бронетранспортерами с характерным полугусеничным ходом. Вокруг стояло непонятное количество мотоциклов с колясками, как спутники вокруг планеты. Хвост милитарной гусеницы скрывался в лесу, голова высунулась на луг.
Странно, что техника не выглядела древними развалинами. В ней ощущалась невыразимая словами угловатая эстетика, былая мощь многосотсильных моторов, надежный броневой вес и громогласное могущество сотен пулеметных и артиллерийских стволов. Но жизни больше не было.
Не казалось, что «панцер» сейчас довернет башню и вдарит фугасом или расцветет на ней спаренный МГ. Невозможно было представить, как «Ганомаги» растворяют десантные отделения и оттуда сыпятся парни в фельдграу с закатанными рукавами под вопли «loss, loss, loss». Не взревут двигатели тупомордых «Фамо» и «Опелей Блиц». Все оставалось мертвым и безопасным даже на вид.
– Это добро под открытым небом уже семьдесят годков. Не скажу, что как новенькое, но как-то не так, как я себе представлял. Вон, даже резина не такая уж и растресканная, – сказал Бецкий и вопросительно воззрился на антиквара, раз уж он такой знаток.
– Окрестности Сен-Клера теперь – не совсем обычное место, – ответил вместо Ровного художник. – Здесь замерло время, но погода меняется даже тут. Дождь, ветер, перепады температуры…
Понтекорво повернулся к Быхову.
– …Поэтому вы, ротмистр, не сумеете воспользоваться, например, старым пулеметом. Я заметил, как вы на них смотрите, – не стоит пытаться. Механизмы, должно быть, сильно повреждены. Их можно отреставрировать, но для этого потребно время и инструменты. Времени у нас совсем нет.
– А гранаты? – быстро спросил капитан. – Гранаты хранили в хороших ящиках! Помню, мы пацанами еще под Ельней наткнулись на ящичек в засыпанном блиндаже. Все гранаты на карьере взорвали, ни единой осечки! Механизм у них куда как проще, чем у пулемета!
Не дожидаясь ответа, инквизитор побежал к ближайшему «Ганомагу», видимо, рассудив, что гранаты и десант друг от друга неотделимы. Вслед ему раздавался голос Бецкого, который говорил нечто вроде: «Смиритесь, это не остановить, он тащит все, что не приколочено, видели бы вы его квартиру, а тут не просто халява, а еще и оружие».
При ближайшем рассмотрении, а рассмотреть пришлось, потому как чекист увлеченно шакалил в забытой технике, выяснилось, что не все машины в прекрасном состоянии. Прекрасном, естественно, для артефактов людского труда, простоявших на вольном воздухе семь десятков лет. Артефакты людского труда подобной небрежности не прощают – слишком нежные. Если речь не о египетских пирамидах, конечно.
Деревянный борт одного «Опеля» был прошит пулями. Кто-то когда-то вдарил по нему щедрой очередью, которая оставила по себе ряд из дюжины дырочек с пощепленными краями. Правофланговый мотоцикл был опрокинут взрывом вместе с коляской и знатно закоптился – видимо, горел. Спалили и бронетранспортер ближе к центру колонны. В двух машинах от него у обочины стоял настоящий красавец – «Мерседес» W-150 с фарами в аэродинамических наплывах крыльев. Как пафосная и страшно дорогая легковушка очутилась в батальонной колонне – оставалось только гадать. Вряд ли подобный экипаж полагался комбату – не того полета птица.
Колеса порваны чем-то очень огнестрельным, стекла выбиты, в дверях следы очередей – машину вдумчиво расстреливали, как в американских фильмах про гангстеров времен сухого закона.
По всему выходило, что ребята Отто Скорцени (или кто отправился разбираться с таинственным городом) вынуждены были вступить в бой. Очень вряд ли батальон в 1940 году мог встретить здесь хоть кого-то, владеющего автоматическим оружием. Значит, диверсанты палили по собственной крестоносной колонне, выборочно и вдумчиво. Было, то есть, в кого и зачем, ведь те ребята отличались чем угодно, но не дуростью.
Ну, или антиквар чего-то не понимал, что, кстати, не исключено.
Наконец, из десантного отделения одного из «Ганомагов», где как раз промышлял Быхов, на траву полетела пара траченых временем ранцев, а вслед показалась и сияющая физиономия.
– Есть! Вот! Нашел! – инквизитор принялся тянуть наружу зеленый ящик.
Ящик был нелегким, но капитан осилил без посторонней помощи, принявшись жестами звать своих. На облупленном жестяном корпусе все еще читались буквы, выписанные под трафарет почти век тому: Stielhgr 15/24.
– А, ну как? Смотри, даже чекухи целые! – чекист принялся уродовать губы незнакомым языком: – Штиел хгр… ханд граната. Стальная ручная граната – все понятно. Пятнадцать-двадцать четыре? Их там пятнадцать или все-таки двадцать четыре? Лучше бы двадцать четыре!
– Стальная было бы Stahl – шталь. А тут штиль – рукоятка, – перевел подкованный антиквар. – И, наверное, все-таки, пятнадцать – больше сюда не влезет. Двадцать четыре, значит, как мне кажется, М-24 – марка изделия. Или я не знаю.
– А-а-а! Гляди ты! Разбираешься! С рукояткой – значит, те самые фрицевские «колотухи». Мы их проходили, да! Со шнуром в рукояти! Помним-помним! Убойные они, говорят, страсть! – и Быхов взялся отворять запоры.
В чемодане нашлись именно они – изделия сумрачного тевтонского гения, похожие на булавы с деревянными ручками. Маркировка на корпусах, помимо необязательного, сообщала: 4 Sek – задержка четыре секунды. В специальном отделении хранились запалы, которые Быхов незамедлительно начал вкручивать. А потом, распихав изготовленные изделия по ранцам, один отдал Бецкому и сам снарядился парочкой за пояс подвесной системы.
– Вот теперь повоюем! Без гранаты солдат – не солдат, а недоразумение. Нынче же не то, что давеча!
– Ты собираешься что, пулеметные гнезда зачищать? Или как? – скептически поморщился Ровный. – Сомневаюсь, что у них тут есть такое.
– Сомневаюсь, что местные, кем бы они ни были, в курсе, какой этот мандарин на вкус и что с ним делать! – отрезал капитан. – Хватит уже трещать, вон сколько времени потеряли! Веди, отец, а то мы до ночи проваландаемся. Что-то мне не охота блукать здесь по темноте!
Трое друзей переглянулись, озадаченные сентенцией насчет потерянного времени, будто бы это они, а не Быхов, битых полчаса разъясняли чужую технику на предмет содержимого. Инквизиторы попрыгали, привыкая к весу ранцев и расположению гранат на жилетах, и маленький отряд канул между холмов, двигаясь вослед солнцу. И некому было воззриться на опустевший луг, кроме деревьев и чернеющих вдали шпилей и колоколен.
Впрочем, сиротой колонна только казалась.
Товарищи, занятые трофейным вооружением, не обратили внимания, что в пыли под «Ганомагом» что-то лежит. Оно зашевелилось, и на дорогу выползла рука в серо-зеленом сукне и со сдвоенным шевроном обер-ефрейтора. Рука продолжала двигаться, перебирая пальцами, сгибаясь и разгибаясь, как червяк, показавшись целиком. Плечо оканчивалось жутким обрывком с торчащими костями.
Дверца «Мерседеса» дрогнула, растворилась, и наружу выпал человек, улегшийся на земле лицом вниз. Точнее, нечто, когда-то бывшее человеком. Грязный мундир в потеках давно засохшей крови был прострелен в нескольких местах. В салоне валялась забытая фуражка, но погоны с двумя желтыми ромбами поверх витого серебряного шнура ясно указывали, что их хозяин ходил в чине полковника.