– Воля ваша, сир! – Анри Анок встрял посреди шефских инструкций, выступив на шаг из строя. – Воля ваша, но уж больно в вашей компании несподручно! Вы, простите великодушно, сами с головы до пят в латах – больно шумно с вами получится. Уж давайте мы сами, даст Бог, не заплутаем посветлу-то!
– Толково, – рыцарь склонил голову после мгновенного раздумья, а после, отыскав в шеренге итальянца, собрался продолжить: – Петроний, а ты приглядишь за тылом, как вчера…
Все подчиненные нынче взяли моду перебивать шефа, вот и толстяк не отстал. Опять отсалютовав щитом, Петроний выплыл из шеренги.
– Мы с мальчиками пройдемся по соседней улочке. Чего нам всей толпой пихаться? Только ноги отдавим, – Филипп с раздражением отметил, какой же у итальянца противный голос, вроде сколько лет знакомы, а вот теперь – теперь начал со страшной силой бесить.
– Добро! Тогда… с Богом! Оружие наизготовку. И марш вперед. Лучники первые. Потом – Петроний, и, слышишь, сразу отваливайте правее. Дальше – мы. Все ясно? Пошли!
Дизань Анри Анока в колонну по два бодро потрусил к указанному проулку. Солнце матово отражалось в шлемах, покачивались в такт шагу тисовые луки со стрелами на тетивах. Когда ливреи с косыми бургундскими крестами начали скрываться за поворотом, двинулась разбойная рать Петрония. Замелькали кольчуги, стеганые жаки в латках, бригандины на грубой коже или вовсе – льне, разномастные шлемы, включая пару древних бацинетов, самый новый из которых был вдвое старше Уго. Слава создателю, оружия, хоть и не менее пестрого, оказалось много и выглядело оно опасным. Некоторые не брезговали даже кистенями, ну да что с них взять – тати они тати и есть.
Следом пришла пора главных сил. Жандармы в полных доспехах, за ними – оруженосцы и сержанты, позади – кутилье лучников, которым не нашлось места в разведке.
Вскоре площадь избавилась от беспокойного милитарного присутствия. Равнодушное солнце без помех принялось поджаривать брусчатку и черепичные крыши, а горожане, как ни в чем не бывало, продолжили собственные дела – у кого чем нашлось заняться. Отряд канул в каменных недрах, словно фекалии в нужнике – с коротким бульком и без следа. Не облаяли его собаки, не порскнула, сердито трепеща крыльями, стая голубей, не проводил осуждающим взглядом важный кот, прервав на миг отдых в тени.
Потому что не видать было собак с птицами, и даже важного кота – подлинного хозяина улиц. Не было и крыс, как верно подметил поутру дон Гектор.
Отряд крался, если можно так обозначить манеру движения двух дюжин людей, звякающих латными башмаками о брусчатку, а тассетами о набедренники, все это под аккомпанемент кольчужного перезвона, и нет-нет да раздастся скрип шарнира наколенников, давно не видевших смазки, или ножны скрежетнут о стену. Вроде каждый отдельный звук негромок, может полностью потеряться в дневном городском гомоне. Но вместе они играют таким оркестром, что для понимающего уха – целая история.
Кто идет, сколько примерно, в каком облачении, а значит – с какой целью.
Самое неприятное заключалось в том, что понимающее ухо вполне могло подкарауливать на пути движения, а город, против ожиданий, был почти идеально тих. Так не бывает и не должно быть в три пополудни, только не в насквозь деловом торговом поселении с кучей купцов и ремесленников.
Но, как заметил про себя Филипп, странности надо раскидывать по мере поступления. Ему казалось, что мысль справедливая.
Зря казалось.
Бывает, что остановиться и подумать, а уж потом приниматься за дело – куда пользительнее, чем сразу закатывать рукава и плевать на ладони. Через такую нерасторопность часто выходит сплошная экономия сил, здоровья, а иногда – самой жизни. Об этом, бывало, говаривал Уго де Ламье – старый, мудрый человек. Но в общем суетливом контексте мудрость покинула и его. И такое бывает даже с самыми рассудительными персонами.
Неприятность приключилась задолго до района Старой Пристани.
Спины лучников исчезли за изгибом улицы Шорников, которую легко можно было переименовать в Кошмар Штурмующих – дай только забаррикадироваться. Дай Бог, три туаза ширины, кривая, будто след пьяной гадюки, с то и дело выступающими из стен домов ступеньками и крылечками. А сверху узкие окна, балконы и эркеры. Посади в такой пару арбалетчиков или, не приведи Господь, расчет ручной кулеврины – и они наделают дел. О, будьте благонадежны! Тут даже пушка не окажется тем перцем, что отбивает вкус к обороне, – не выкатить ее на прямую наводку из-за прихотливых изгибов стен.
Да и не было в герцогском отряде никаких пушек, даже самых завалящих.
Филипп словно слышал треньканье тетив и смачное та-дах, с которым работают гаковницы дюймового калибра. И против воли рисовались перед мысленным его взором последствия. Поэтому рыцарь нервничал. Да и все честное собрание, знакомое с военным делом, дергалось на каждый звук.
Первым осмысленным звуком, на который стоило обратить внимание, оказался не посвист арбалетного болта и не пороховой грохот, а, против ожиданий, совершенно бытовой хлопок двери.
В полушаге от де Лалена, который, как положено, шел в голове колоны, с треском распахнулась створка, лязгнув кованиной о косяк и кольцом в петле. Будто пнули изнутри сапожищем или кто-то с размаху врезался. Так и вышло – со ступенек из проема слетела женщина, взмахнув зелеными рукавами. Слетела и растянулась на брусчатке лицом вниз без движения.
Филипп, не раздумывая скакнул через нее вперед, а два сержанта метнулись в дверь, наставив оружие. В доме никого не было. По крайней мере на первый взгляд, да и на второй, более внимательный – тоже. Получалось, что солидная дама самостоятельно таранила дверь, да так здорово, что дух вон. Ведь не шевелится.
Жандармы перегородили улицу, ощетинившись секирами и мечами. Вдруг уважаемой леди помогли столь ловко выпорхнуть наружу, например при неудачной попытке привести к молчанию. Приводили к молчанию, а выпроводили лицом на камни. Но пара сержантов скоро, не успели бы с расстановкой пропеть Credo, покинули небольшой двухэтажный, но очень ладный домик с тремя окнами на фасад.
– Пусто, – сказал первый в ответ на немой вопрос Уго и в подтверждение покачал головой в барбюте.
– Тогда… – начал было германец.
– Обожди! Надо же и ее… – Филипп совсем нерыцарственно потыкал носком сабатона в затянутое зеленым сукном плечо. – Что с вами, мадам? Вам нужна помощь? Мадам? Быть может, позвать доктора?
– Ясен хер, позвать! – буркнул второй сержант, спускавшийся со ступенек. – Харей дверь открыла, вся створка в кровище! А после – обличьем камни пересчитать, уж наверное.
– Следите за языком!
– Нашли время, мать…
– Кто звал доктора?
Так одновременно сказали или, вернее, попытались сказать бургундец, де Ламье и дон Гектор. Попытались, потому что женщина зашевелилась, грубиян Уго даже не успел вставить обычного богохульства.
Допреж шелковую кисею поверх головы трогал только ветер, играя легкими складками. Теперь же задвигалась шея, поворотив голову. И раздался голос, вовсе не вязавшийся с образом замужней женщины средних лет в добротном, то есть, весьма недешевом платье. Низкий, будто бы пропитой сип рисовал вовсе не благонравную леди, а старого забулдыгу из канавы.
– Филипп, сучонок ты драный, зачем пришел? Тебе еще когда говорили: беги домой к папаше, пока можно, но ты не послушал! Теперь поздно!
Далее понеслась настолько густая площадная брань, что и самые отпетые вояки покраснели бы. Но не покраснели – не было времени. Просто потому, что даму как подкинуло с брусчатки, аж платье взметнулось зелеными крыльями. Перекошенное лицо и не понять – ударом о камни или яростью, бледное в кровавых разводах, и злобные, нечеловеческие глаза, которые уставились на закованных в латы людей.
Могучий жандарм, первым поймавший взгляд, аж попятился со словами «но-но, ты!», словно забыв о доспехах и острой стали. Не мог такой взгляд принадлежать человеческому существу, даже совершенно обезумевшему. В неподвижных зрачках, что были обрамлены веерами красных прожилок, прятался некто другой, а скорее, другое нечто, жаждавшее одного – смерти. Такой мощный сгусток зла, живший в этих глазах, был не по плечу даже бывалому воину, почитай, аккурат вернувшемуся с поля битвы.
– Где ты, добрый доктор?! – зарычало существо и с неуловимой глазу быстротой метнулось вперед, выставив скрюченные пальцы.
Жандарм, как, впрочем, и весь отряд, сплоховал, не успев сделать буквально ничего. Как и лучники Его Милости, недавно прозевавшие атаку ночного прыгуна. Но тогда с Филиппом не случилось дона Гектора. Тот словно ждал неприятностей и среагировал со скоростью нападающей гадюки.
Шаг в сторону из-за спины рыцаря. Узкий, длинный клинок с шелестом покинул ножны. Вооруженная рука вытянулась вперед, а за ней последовал еще шаг, и тело создания в зеленом платье затрепыхалось на мече, точно попавшем в центр груди. Никто не поспел не то что ахнуть – двух раз моргнуть.
Впрочем, нечто, недавно бывшее почтенной горожанкой, возможно, чьей-то женой и матерью, утратив атакующий порыв на клинке, не растеряло желания убивать. И, судя по всему, возможности. Она, оно издало пронзительное шипение и двинулось вперед, скользя по толедской стали все глубже, все ближе к испанцу, совершенно не обратив внимания на пробитое сердце. Сеньор Аурелио пригнулся, жестко толкнул даму левой ладонью и, пропустив над шлемом ее руку, ударившую так, что воздух загудел, с немыслимой точностью вогнал острие меча в точку между переносицей и глазом.
Поворот клинка и удар по шее, начисто перерубивший позвонки. Голова опрокинулась на бок, лишенная поддержки мышц и хребта, а существо рухнуло на дорогу, более не подавая признаков жизни. И вновь никто не успел не то что ахнуть – двух раз моргнуть.
– Что это сейчас было??? Пресвятая Богородица! – потрясенно молвил жандарм, тяжко ворочая головой в барбюте.
– Да, что это за срань, свинская богоматерь, сейчас была?! – выкрикнул из-за спины дона Гектора грубиян Уго.