Пришлось замереть и прислушаться во все наличные уши.
Не могло быть в мертвом городе таких звуков. Очень уж они были неожиданные, начисто выпадая из контекста. Если разложить повторяющийся паттерн на составляющие, получалось что-то вроде «о-э-а-а-о-а-о» и еще раз, и вновь, и опять. Кто-то или что-то подвывало во тьме, причем ритмически повторяя одни и те же тоскливые вибрации. При известной доле фантазии вой можно было определить как, пожалуй что, и песню.
Чекисты поежились, будто им сыпанули за шиворот по пригоршне льда. Такая же горсть досталась и антиквару. Жутко было.
Встающая над крышами луна, вымерший город, засыпанный пятисотлетними, до странности свежими трупами, ощущение скорой беды и вдруг – завывания, медленным тремоло разлившиеся между улиц.
Не сговариваясь, друзья двинулись вослед пению. Слепые дубовые глаза проводили их до изгиба дороги, после чего рыцарь остался сторожить дверь в полном одиночестве.
Спустя пять минут медленного, крадущегося шага вдоль старинных стен, эркеров и балкончиков, которые вовсе не выглядели антуражем музея, а были до ужаса настоящими, стало понятно, что не просто вой преследовал маленький отряд, но песня. Глас вопиющего в ночи стал слышнее, сложив слова, когда-то принадлежавшие веселой застольной песне. По крайней мере, Ровный ее враз опознал.
– Дос сервесас пор фавор, дос сервесас пор фавор, дос… – и так раз за разом.
Перед алтарной апсидой церкви стоял человек. Он раскачивался, уставившись в стену, заунывно выводя припев, с подвыванием в первом слове каждой фразы. Ему немо внимали горгульи, умостившиеся на фризе, и громадный витражный Христос, воздевший крест над горним местом, что скрывалось внутри нефа. В свете Луны торжествующий живой бог выглядел так, как выглядел его собственный оригинал, прибитый костылями к столбу. Казалось, что с перекошенных синеватых уст готово сорваться предсмертное «Элои, Элои! Лама савахвани!»[60]
Но вместо этого у божественного изножья раздавалось «дос сервесас пор фавор».
Световое пятно, услужливо выстеленное нашим небесным спутником, не оставляло сомнений – это был полицейский. Форменная одежда, duty belt с кобурой, наручниками и газовым баллоном, форменные ботинки и не менее уставная стрижка, явленная миру, потому что страж порядка утратил не только пуговицу, но и головной убор. Тот же слабый свет очертил и дверь, что пристроилась сбоку апсиды и, наверное, вела в алтарь прямиком с улицы.
– Что он несет? Что вообще происходит? – Быхов таился за углом высокого купеческого дома и был переполнен вопросами.
– Два пива, пожалуйста, – антиквар ответил на первый из них, не зная, что сказать по второму поводу, и зачем-то добавил: – Это по-испански.
– Тень не стал его обращать. Не знаю отчего. Парень просто рехнулся, – художник просветил насчет второго вопроса.
– Он безопасен?
– Здесь никто не безопасен.
– Понятно! – шепнул капитан и метнулся через проулок, шедший вдоль дома и церкви прямиком на площадь.
– Куда?! – выдохнул ему вслед Бецкий.
Инквизитор в три прыжка преодолел оставшееся до бывшего полицейского расстояние, занося ружье для удара. Приклад с глухим треском обрушился на череп блюстителя, сбив того с ног. Быхов, с натугой хэкая, ударил еще пару раз – для верности. Ровный видел, как в такт опускающемуся оружию дергаются ноги в казенной обуви. Наконец каблуки застучали судорожную чечетку, и бельгиец затих.
Друзья подбежали к чекисту, который пытался обтереть кровь с приклада об униформенную рубашку.
– На хера, Слава?! – зло прошипел Бецкий.
– Ты хочешь, чтобы он прыгнул нам на спину или принялся палить? Дед сказал, что здесь безопасных нет, и я с ним согласен! – Быхов распрямился, вновь пристегнув «Бинелли» к карабину на тактическом ремне. – Картечью шумно, вот я и решил так, вручную.
Понтекорво отстранил майора, из трости появился длинный клинок, холодно сверкнувший при Луне. Художник что-то зашептал, кажется, читая Pater noster, и трижды пронзил тело – прямиком в выпученный глаз, в грудь и в солнечное сплетение. Затем он также обтер сталь о забрызганную кровью рубашку и вернул шпагу в ножны.
– Запомните, поврежденный мозг не значит, что тварь упокоена. Они и вовсе без головы проявляют завидную бодрость, как вы могли заметить. Только рассеченные жизненные центры – мозг, сердце и позвоночник – дают хоть какую-то гарантию.
Ровный отскочил под стену, и его, наконец, вырвало.
Блевал антиквар мучительно, с надрывом, желчью.
– Да что вы за люди такие, – просипел Кирилл.
– Это ничего… – начал было майор.
– Ты чего там бормотал, отец… – начал было Быхов.
Художник же внезапно шагнул вперед, через тело под ногами, опять обнажая шпагу.
Апсида, как заведено в готической моде, полукруглым барабаном далеко выдавалась из алтарной части церкви, начисто скрывая обзор с другой стороны. И вот оттуда вдруг раздались металлическое лязганье и какой-то скребущий звук, будто что-то железное волокли по брусчатке.
В один миг случилось многое.
Ровный успел отойти назад, вытирая рот рукавом. Чекисты начали поднимать ружья. Витраж вместе с соседними стрельчатыми окнами озарился трепещущим светом изнутри. Алтарная дверь начала со скрипом открываться.
А из-за постройки, как молния, вынеслась… Ровный от внезапности успел подумать, что это опять статуя, только не деревянная, а стальная. Вот только эта и не думала стоять, она бежала огромными скачками, таща за собой в одной руке огромный топор. По мостовой грохотали стальные башмаки, скрежетали сочленения, звенели шпоры. В голове Кирилла пронеслась несвоевременная антикварная мысль: «Да он же в миланском доспехе, матерь божья, полмиллиона баксов у Петера Файнера!»
– В сторону, дед! – крикнул Быхов, которому Понтекорво перекрыл директрису стрельбы.
Воспользоваться оружием никто не успел. Рыцарь буквально таранил, снес художника, отбросив его на Бецкого. Затем, не прекращая разбега, он вымахнул топором, обрушив чудовищной мощи удар на маленького инквизитора. Капитан подставил под древко дробовик, чудом разминувшись с убийственным железком. Инерция была такова, что Быхов упал навзничь, а сверху его прижал стальной человек, клюнув забралом в шею. За угловатой заслонкой слышалось сдавленное мычание и что-то щелкало, словно кастаньеты.
Ровный не сплоховал.
Все его товарищи были повержены, на ногах остался он один и, понимая, что инквизитор в большой беде, бросился на помощь. Стрелять было невозможно – он бы неминуемо попал в Быхова. Кирилл просто перехватил тяжеленное ружье за ствол и, как гольфист по мячику, огрел прикладом в шлем – аж в руках отдалось.
Железная фигура с неожиданной для своего неуклюжего устройства энергией подлетела на ноги и бросилась на Ровного. Тот едва поспел перехватить руку с топором, поняв, впрочем, что под латной скорлупой скрыта такая мощь, что ему не продержаться и десяти секунд. Оно вырвется и разделает на антикварные котлеты. Две или три секунды, а может, и целую вечность Кирилл боролся, с ужасом глядя в совершенно дикие глаза, видневшиеся в смотровых щелях. Тогда-то он понял, что щелкало внутри шлема – там с бешеной силой клацали зубы. Нечто норовило вцепиться в визави, и лишь защелкнутое на крюк забрало оказывалось преградой. Пораженное бешенством существо было слишком тупым, чтобы справиться с замком.
Но оно соображало достаточно, чтобы оставить бесплотные попытки покусать Ровного, вместо этого коротко боднув его железным лбом в скулу.
Мир взорвался.
Ровный, рухнув на спину, успел подумать: «Ну вот и все».
И тогда мир взорвался еще раз.
Майор, дождавшись, когда антиквар перестанет закрывать цель, шарахнул из двенадцатого калибра прямо в голову нечто. Тяжелая мягкая пуля пробила подбородник, вышла из затылка, срикошетив об назатыльник добротно закаленной стали, метнулась обратно, разнося мозговую ткань и дробя череп. Из глазниц и дыхательных отверстий брызнула кровь. Рыцарь уронил топор, с лязгом приземлившийся на брусчатку, а потом, не сгибаясь в пояснице, грохнулся наземь.
– Стреляйте в сердце, майор! Он сейчас восстанет! – закричал Понтекорво, поднимаясь на ноги и указывая на лежащее тело шпагой.
Бецкий упер ствол в кирасу и выстрелил еще раз. И еще раз – пониже, памятуя предупреждение художника. И тут же принялся добивать в магазин патроны, вырывая их из маленького патронташа на прикладе.
– Черт, хорошо пули, м-мать, а то картечью через железки, а?! – майора ощутимо потряхивало, так что говорил он, сбиваясь, под адреналиновой волной. – Теперь не встанет, блядь, чудом, сука, сейчас бы все прилегли, а!
Быхов уже был на ногах, подскочил и Понтекорво, просто сказав:
– Очень может быть – приляжем. Началось, слышите?
Инквизиторы и антиквар заозирались, причем последний не забыл подхватить с земли оброненный дробовик, вернув его ремень на шею. В городе раздавался голодный вой. Стая созданий тьмы поднялась на охоту. За апсидой снова раздался лязгающий топот, на этот раз куда более громкий – к отряду приближался не один рыцарь, судя по звукам – целая толпа. И не одни они.
По переулку, что выходил к церкви, из глубины города приближалась плотная масса плохо различимых существ. Впереди бежала женщина, сильно обогнавшая остальных, и вот ее-то было видно куда как хорошо. Длинные полы платья и широкие рукава развевались, как крылья, голову ее венчал съехавший на бок колпак.
Инквизиторы выстрелили разом, повалив нечто. Дважды, наугад, бахнул и антиквар, в надежде не попасть, а заглушить собственный ужас резкими хлопками. Гром и пороховая гарь в самом деле прочистили голову, и тут он вспомнил виденное перед началом боя. Открывшуюся алтарную дверь.
Размышлять было некогда. Если товарищей зажмут те, кто вставал сейчас за их спинами на площади, – все закончится очень быстро. От толпы мертвых тварей не спасут никакие ружья. И тогда начнется новое, по сравнению с чем мучительная смерть покажется вполне удачным исходом.