– За мной! Бежим! – он ухватил Бецкого за плечо, обернулся к Понтекорво, словно ища поддержки, и повторил: – Бежим, быстро! Должны успеть!
– Куда?! – заорал майор, и крик его потонул в канонаде, которую не прекращали инквизиторы.
– Дверь в алтарь, там удержимся! Кругом, марш, господа! – старик оказался сообразительнее чекистов и возглавил ретираду, проявляя неожиданную для почтенных лет прыть.
Следом побежал Бецкий, которого ясный приказ пришпорил не хуже, чем обученного коня. Капитан же вытянул из-за пояса две гранаты, зажав рукояти меж пальцев левой руки, сорвал колпачки, а потом и запальные шнуры. Немецкие колотушки дуплетом полетели к краю апсиды, за которой уже слышался совсем близкий железный топот.
– Давай отсюда, сейчас ебнет!
И два друга метнулись к спасительной двери, в проеме которой отчаянно жестикулировал Понтекорво.
Массивная деревянная створка захлопнулась, отсекая улицу двумя дюймами надежного дуба в косой железной оковке. Художник двинул засов в пазах, и тогда снаружи дважды грохнуло. В унисон звякнула пара крюков – выше и ниже засова. Видать, местное священство если и рассчитывало на природную благочестивость прихожан, то не слишком.
Дверь затряслась.
Снаружи несся слитный стон, издаваемый десятками, а может, сотнями глоток.
– Вы-вы-выдержит? – заикаясь спросил антиквар, уставившись на ходящие ходуном доски.
– С этой стороны безопасно, без тарана ее не выставить, – уверенно произнес старик, – теперь срочно проверить основные ворота – и мы в безопасности. Господа инквизиторы! Пошевеливайтесь!
Ответом потомку испанских, а может, итальянских коммунистов было молчание.
– Господа, я вас не узнаю! – художник обернулся.
Обернулся и антиквар, озадаченный тем, что никто не репетует приказ и не бежит в нужную сторону.
Майор и капитан стояли как вкопанные, обводя церковь стволами. Что-то в ней было неправильное. Что-то пугающее. Что-то, что очень вязалось с храмовым интерьером, но вовсе выбивалось из контекста аховой ситуации. Действительно, оказаться взаперти, в осаде толпы кровожадных тварей, которых перебить никаких патронов не хватит – куда уж хуже. Так чего же еще бояться внутри надежного каменного здания, настоящей крепости?
Вверх уходили крестовые своды, оконные проемы на высоте метров трех с половиной – не допрыгнешь. На своем месте воздвигался пятибашенный резной алтарь темного дерева с позолоченными каннелюрами, распятие с фигурами Богородицы и Марии Магдалины у подножия, а на левом приделе живописный евангелист Лука, поглядывающий на пришельцев с осуждением. Три нефа, ограниченные пучками колонн, сбоку в тени прячется навесной амвон для проповедей, ряды вычурных кресел с гербами донаторов на высоких спинках – ничего необычного.
Кроме…
– В какой безопасности, отец? Ты в своем уме, разуй глаза! – лязгая зубами, прошептал Бецкий, и шепот его разнесся по велению акустики по всему безлюдному храму.
Художник устало опустил шпагу и ответил длинной фразой, где помянул и Бога, и его матерь, и всех святых вместе с родственниками, не забыв в конце добавить черта, собаку, свинью и ослиное дерьмо.
– Какой же я старый дурак, купился!
Ровный не вдруг сообразил, на что купился их вождь. Зато он понял, что его насторожило в пустой соборной церкви. А насторожило его то, что он так ясно смог осмотреть типичный интерьер со всеми положенными атрибутами, знакомый после десятков посещений аналогичных построек в Европе.
Он просто не мог пробиться взглядом сквозь темноту в слабой пронизи лунного сияния, растерявшего и без того слабую силу в преломлении цветных витражей.
Но храм был наполнен трепещущим светом сотен свечей и лампад.
Даже серебряное паникадило над горним местом изливалось благородным масляным огнем.
Казалось, сейчас стихнет антифон, выйдет отец предстоятель, протянет руки в благословении и возгласит:
– In nomine Patris et Filii, et Spiritus Sancti.
Слитный хор голосов откликнется:
– Amen![61]
Но этого не могло быть. Не в мертвом городе, все население коего состоит ныне из безумных неживых созданий, жаждущих единственного – смерти. Кто возжег свечи? Кто заправил лампады и поправил их фитили?
«Так вот что это было! Вот что за свет появился за окнами, когда нас чуть не покрошил тот бешеный с топором!»
Однако как такое возможно и, собственно, какого дьявола здесь творится?!
Антиквар так устал бояться и дрожать от постоянного ужаса, что испугаться еще сильнее он не успел и, наверное, не смог физически. Хотя стоило бы.
Потому что в ответ на его мысли с амвона, скрытого плотной тенью, а оттого почти невидимого, раскатился глубокий голос, многократно отразившийся от стен, заметавшийся под сводами.
– Ты напрасно вернулся, старый доктор, ведь я предупреждал.
И заскрипели ступени под тяжестью медленных, уверенных шагов.
Глава 11Рыцарь
Джон Синклер выглядел совсем плохо. Бледное, без кровинки лицо, по которому метались лампадные тени, еще более усугубляя нехороший вид. Хотя куда хуже. Де Лалену хватило одного взгляда – на шотландце уже лежала та самая последняя печать, которая ставит на жизни штамп «уплачено». Рыцарь успел повидать виды. Пехотинцы, лучники, рыцари, знатные аристократы – все были равны перед этим резюме.
Роскошная до полной безвкусицы зала покойного бургомистра все так же была наполнена разномастными безделушками: от резных кресел до канделябров – от Лиможа до Гранады, а нюрнбергские акваманилы в виде всадников и сирен висели в нишах сервантов из Ломбардии и так далее. Как это все сочеталось в голове заказчика – уже не спросишь. Теперь же в милом, пусть и дурашливом интерьере висел легко узнаваемый запах смерти. Королевскому поверенному оставались считанные минуты, если повезет – часы. Или не повезет, это как посмотреть.
Поэтому, закладываясь на риск опоздания (а ну как шотландец прямо сейчас отчалит?), Филипп порывисто подошел к столу, где тот возлежал, взял его за руку и так же порывисто, пусть и не без расчета, спросил:
– Сир Жан! Какой обман, какие могут быть между нами обиды! Что бы ни случилось, знайте, зла на вас во мне нет ни на гран. Великой честью сражаться с вами плечом к плечу я буду гордиться долгие годы!
Неведомо, оправдался ли расчет. Рыцарь достаточно успел изучить шотландца, твердо зная, как тот падок на такого рода благородную речь. Однако теперь он как будто не купился, но говорить начал искренне, видимо, тоже боялся фатального опоздания.
– Молчите, молю. Дыхания не достает, язык заплетается. Где вы, встаньте ближе, сир, через туман в глазах едва вас различаю! – шотландец набрал воздуха в грудь, причем где-то в его нутре зловеще забулькало. – Я вас обманул, говорю как есть, с самого начала путешествия. Оставаясь вассалом его королевского величества, с вами я увязался специально, точно зная о планах Людовика на это место. И бриганды в городе ждали именно меня, не видели меня в лицо, но я должен был сказать пароль. Их наняли, чтобы во главе с вашим покорным слугой вытащить отсюда некий предмет, очень нужный королю. Он недавно, но со страстью, присущей всем Валуа, за ним охотится.
– Какой предмет? – спросил слегка озадаченный Филипп, который раскусил план с бандой, но о каком-то предмете и слыхом не слыхивал. – Золото? Драгоценности? Какой-то яд?
В самом деле, ради чего старший Валуа может рисковать ценным человеком, а еще – знатно оскандалиться в тот момент, когда от его щепетильности зависит мир в королевстве, на которое по прежнему наседает Лига Общественного блага во главе с неуемным графом Шароле? Захватить пограничный богатый бургундский город – дело вполне понятное, но с военной точки зрения сулящее одни беды. Отмобилизованная, еще не распущенная на квартиры армия Карла вышибет королевские отряды в два счета. Тем более что город лишен укреплений, в которых можно бы и отсидеться. А тогда и приобретений никаких, и миру – конец. Вновь война, начавшаяся для графского кузена куда как несчастливо.
Людовик XI, божьей милостью король Франции, был жаден и скуп, но дураком он не являлся ни в коем случае, никак нет, достойные сиры, ума властителю сердца Европы не занимать.
– Воистину, это, должно быть, предмет редкой ценности! – выпалил наконец де Лален, выпустив всю цепочку рассуждений, понятных шотландцу без второго слова. – Но… что это?
– Я сбежал и бросился на моих бригандов, чтобы хоть как-то искупить вину перед вами, дорогой сир. Как-никак – клятва и дело чести! – Синклер как будто не услышал вопроса, а может, не докончил извиняться. – Я был уверен, что вы меня подозреваете, поделом… а значит, заметив пропажу, кинетесь на поиски в силах тяжких. А тут я – рублю банду один-одинешенек. Вы приходите на помощь, я спасен и сопровождаю вас дальше, как герой. Хороший план, правда? Вот только малость вы не успели. Теперь в последний час перед Богом молю отпустить грех, и так я накопил их слишком много.
– Сир Жан, ваш покорный слуга – не поп, чтобы отпускать грехи. Зла на вас ни я, ни мои люди не держим – верность вассала, да еще на войне, мы стали бы осуждать в последнюю очередь. Король Луи – наш враг, вы – его слуга, судьба, значит, такая. В другом месте, в другое время могла выйти замечательная дружба, ведь вы достойный рыцарь и чести своей не уронили, приняв бой, как мало кто осмелится. Впрочем, коли вам от этого легче, прощаю, отпускаю, Бог простит, и вы простите меня, недостойного его раба.
– Благодарю, дорогой друг, если позволено будет умирающему вас так называть! – шотландец с трудом оторвал некогда могучую руку от стола, хлопнув Филиппа, все еще сжимавшего синклерову кисть, по запястью.
Шотландец замолчал, невидяще пялясь в потолок. Черты его заострились, словно с жизнью его покидал и тот сильный вес, которым королевский поверенный еще утром был буквально налит от квадратной челюсти до крепких ног, легко носивших тяжелые доспехи. Филипп собрался было задать волнующий вопрос о каком-то предмете, но, оказывается, Синклер всего лишь собирался с силами.