– Яд! Кхе-кхе-кхе! – поверенный заперхал, видимо, смеялся. – Точно не золото, скорее яд! Беда в том, что никто во всем королевстве не знает, что это такое в точности, как выглядит и как действует. Пойди туда, не знаю, куда – дерьмовое задание, не так ли?
Де Лален закивал, давая понять, что merde, а не задание.
– Это власть, сир. Чистая власть. Какая-то вещь, подчиняющая себе и живых, и даже, говорят, мертвых. Войско, не знающее сомнений, подданные, не ведающие о коммунальных правах и старинных вольностях, абсолютно покорные люди. Звучит не очень, да? Смахивает на бред, но, уверяю вас, я в сознании, а тот, кто меня послал – тот нормальнее всех, кого мы знаем. Покорность до смерти и даже после нее. Не ведаю, кто сотворил такое. Наверное, лишь сам Сатана достаточно силен для этого. Людовик по первоначалу отмахивался, де, что за чушь! Когда же ему представили твердые доказательства, очень заинтересовался. Еще бы. Такова природа власти. Королям все равно, хоть с Богом, хоть с чертом. Бог последнее время пособляет не слишком, значит, выбор не велик.
– Какие доказательства? – спросил бургундец, который в характеристики неведомого не сказать чтобы поверил, но только теперь сообразил, что миссия его может оказаться куда тухлее, чем казалось до сих пор, даже в свете последних событий.
– Это вам лучше спросить у доктора Хименеса, который так отважно бился за мою жизнь. Они давно гоняются за этим предметом. Тот испанский орден, которому принадлежит доктор, да и наш спутник – дон Гектор. Хименес повздорил со своими братьями и ударился в бега, чтобы присвоить ту вещь себе. И не сразу оказался в Бургундии, сперва заехав ко двору Людовика. Но повздорил и с ним – не сошлись в цене, а король заподозрил, что ушлый испанец использует его помощь и прикарманит добычу. Тогда Хименес вновь сделал ноги, и вот – здравствуй, счастливая Бургундия. При дворе слишком много ушей, там шила в мешке не утаить. Вести разлетелись. Те, кто умеет слушать, – услышали. Теперь мы все здесь.
– Кто все?
– Все! Весь наш дружный коллектив явился в город не просто так. И дон Гектор, и я, и, уверен, жирный подонок Петроний, который разнюхал все, как обычно, вперед всех и только ждал подходящего случая. Лишь вы – светлый, наивный человек, не ведали, в какую паучью яму вас загнал приказ сюзерена!
– Как такое возможно?! Я хочу сказать… – де Лален замялся, – не про пауков, тут все ясно, какие, черт возьми, могут быть доказательства этакой невидальщине?
– Не верите. И правильно. И правильно! Не знаю, была ли вообще в городе чума. Но тот бешеный, налетевший на лейб-лучников ночью, – именно так действует это нечто. Абсолютная покорность воле хозяина, но на деле в любой миг обращенные люди превращаются в кровожадных безумцев, которые бросаются на любого по хозяйской воле. За тем психом, видать, не уследили – вырвался из-под спуда. Весь Сен-Клер теперь такой! Видели этих кукол, которыми стали горожане? Ходят по кругу, как болванчики. До поры, дражайший сир. До поры. И вся округа почуяла эту мерзость! Проклятый мельник, проснувшийся у запруды, Вилли Хренодуй, который выбрался из петли, а ведь он был мертвее ослиного дерьма! Моровая дева на подступах к городу… Вам знаков недостаточно? Не стоило сюда ходить, сир. Да еще с вашей раной. Сказались бы нездоровым и – в поместье, кхе-кхе-кхе! – Синклер вновь зашелся дурным кашлем, а на кубах его показалась кровавая пена.
Филипп отступил на шаг, как громом пораженный. Именно эти слова он уже слышал! В самом начале пути, в походе к сражению! Странный старец с лицом византийского святого! Предупредил и пропал – как наваждение! И теперь в момент озарения рыцарь вдруг понял, что ему доводилось видеть сей облик, вот только где?
Довертеть мысль до законченной гончарной формы ему не было суждено. Шотландец кашлял все сильнее, а ртом у него пошла кровь. Не успели бы вы прочесть Pater noster до половины, как он уже не кашлял, хрипел, судорожно содрогаясь на столе.
– Х-х-х, молю вас, сир Филипп! Молю, не прикасайтесь к этой вещи! Кхе-кхе, на ней проклятье! Любая власть – проклятье, но такая убьет не вас, душу убьет! Поднимайте людей и прочь отсюда! Если надо – в копья! Не дайте мне понапрасну… Не медлите! Тяжело, духа не хватает, воды…
Тело рыцаря забилось, задрожало, а руки принялись терзать горло.
Филипп метнулся к шкапу, где на полке заприметил витой графин и кубок. Наполнив его, проливая разбавленное водой вино, он вдруг понял, что в зале стало тихо. Развернувшись на каблуках, бургундец столкнулся взглядом со слепыми глазами шотландца.
Королевский поверенный отмучился.
Мелко крестясь, рыцарь выбежал из дома.
Стоя на крыльце, де Лален увидел молчаливый полукруг его людей и ощутил немой вопрос.
– Сир Жан умер. Надо снести его в церковь. Он был добрый человек и славный воин, негоже оставлять тело вот так. Утром позовем храмовых министреалов, дьякона, кто там уцелел из причта? Пусть прочтут молитвы и похоронят по-христиански. Не все же скончались от чумы, – Филипп нашел глазами доктора Хименеса и очень внимательно остановился на его чопорном обличье. – Анри! Удвоить караулы, со двора никого не выпускать, кроме тех, кто проводит шотландца в последний путь. И тех разом назад. Уго, Жерар! Отойдем в сторонку, надо поговорить.
Пересказать последний спич шотландского рыцаря или его исповедь – называйте как угодно, в двух словах не вышло. Пришлось то и дело отвечать на уточняющие и, надо признать, дурацкие вопросы озадаченных товарищей. Де Лален отвечал, все более злясь, крайне невежливо, отделываясь типичным: «почем мне знать, он так сказал, поди теперь у него спроси!»
Окопались друзья в наиболее подходящем месте – в деннике, который сошел за штаб-квартиру отрядного командования. Предупредительный и все понимающий паж Жано затеплил походный фонарь, в трепетном свете которого колотые доски на стенах могли бы показаться вполне уютными. Но не показались, не в этот раз, по вполне понятным причинам. Напрасно чадила лампада, пуская световых зайчиков по расстеленным поверх сена попонам, свернутым вальтрапам, оружию в углах и седельным торокам, что сиротливо валялись на полу, лишенные большей части своего обычного груза, ведь из доспехов воинство вылезать не спешило.
Тяжкий разговор начался под шум милитарной суеты. Лязгали латы, топотали сапоги, Анри Анок в затейливых выражениях распекал пажа за непорядок с тетивой. Чуя неспокойный дух, разволновались кони, которых пришлось утихомиривать. Ржание, фырканье, мятежный перестук копыт и грозный голос:
– А ну, нишкни, ухо откушу, тварь волосатая!
Постепенно все стихло. Люди разошлись по вахтам, свободные от караулов дрыхли, сотрясая конюшенные своды храпом, тихо переговаривались, кто-то сел поснедать, а перед дверьми штабного денника запел оселок, гулявший по лезвию вверх-вниз. Надо думать, паж Жано озаботился боеготовностью господского снаряжения. Филипп же все говорил и говорил, сопровождаемый аккомпанементом храпа, чавканья и назойливого вжик-вжик камня о сталь. И витал в воздухе запах трудового пота, сена и конских какашек.
Жерар, спешите видеть, сидел, привалившись к стенке денника, а на коленях его возлежал седельный ранец, а на нем – бумага, где он возил пером, то и дело обмакивая его в походную чернильницу, – на полу у правого колена.
– Вот такие дела, господа рыцари, – закончил наконец де Лален, обведя друзей взглядом.
– Дела дерьмовые, это раз, – Уго сделался мрачен, а пальцы его в стальной перчатке нервически барабанили по шлему, который покоился между коленей. – Ты сам вообще веришь во всю эту ахинею? Это два. Жерар, ты что там пишешь всю дорогу, все никак не было случая спросить! Скрипучее твое перо бесит уже который день!
– Приключения наши записываю для памяти, а то расскажешь потом – никто не поверит, – ответил де Сульмон.
– А писанине, надо думать, враз поверят?
– Хоть сам не забуду, а поверят-нет – дело десятое.
– И не лень тебе!
– Среди моих многочисленных недостатков…
– Среди твоих многочисленных недостатков, юный де Сульмон, достоинств в упор не разглядеть!
– Перестаньте, Богом прошу! – Филипп воздел латную длань. – Дражайший сир де Ламье, оставьте в покое нашего молодого друга Жерара, короче говоря, Уго, отковыряйся от юноши! Жерар, а ты не отвечай на каждую шпильку – их у немца полон кошель, готов угощать неделями напролет! Прекратите! Нешто неясно, что нам должно быстро сообразить какой-то план, где большинство остается в живых! А не собачиться, как малолетним пажам на задах папочкиного замка! Господи!
Бургундец, не выдержав, в сильнейшей досаде всплеснул руками. И было с чего досадовать. Человек, выдержке и здравому рассуждению коего рыцарь привык доверять сызмальства, был напуган. Напуган и растерян и явно не знал, что делать, а посему начал делать глупости. Например, тиранить Жерара, растрачивая время на пустяк, только бы не нырять с головой в навалившиеся и все более гнусные проблемы.
Уго боялся, кажется, первый раз в жизни на памяти Филиппа.
И Сульмон хорош. Нет бы поддержать старших товарищей – возится с дурацкой своей писаниной!
Де Лален хотел было подумать дурное и про себя самого – ради сохранения справедливости, но не успел. Раскашлялся самым мучительным образом. Кашель рвал глотку до тех пор, пока потревоженную грудь не сдавило огненным обручем.
– Ну? – он, наконец, смог обвести собрание покрасневшими глазами. – Я тут сдохну у вас, а вы, эх…
Оселок замолк, за дверью на пол упало что-то тяжелое, а в денник сунулась перепуганная физиономия пажа Жано. Филипп скривился, как суббота на пятницу, и нервным манием руки слугу услал прочь, мол, сгинь, не до тебя теперь.
– Все идет к тому, что кто-то обязательно сдохнет, – со свойственным ему оптимизмом заявил Уго. – И чем раньше, тем лучше. Я давно предлагал собрать отряд в кулак и пустить кровь, а коли не поможет, так и красного петуха, как в старое доброе время. Setzt auf’s Klosterdach den roten Hahn!