Мать твою! Мы не дипломаты, не бухгалтеры и не шпионы. Мы – войско, а у войска два нормальных состояния. Оно или принимает капитуляцию, или принуждает к ней силой. Силой, сир!
– А если мы не сумеем? – Жерар поднял глаза над бумагами, где, не прекращая, возил пером.
– Не сумеем?
– Например, сил не хватит или времени. Всякое бывает.
– Тогда, юноша, – обреченный вздох вырвался из легких тевтонца, – как я и говорил, кто-то обязательно сдохнет. Филипп! Ты так и не соизволил ответить.
– А?!
– Ты сам веришь во всю эту шотландскую побасенку?
Де Лален, собравшись просветить насчет своего отношения к рассказанному, запнулся на «побасенке», так как не понял, что по этому поводу думает старший товарищ.
– Побасенка? Ну знаешь, Уго, я бы не стал вот так отзываться о последних словах рыцаря! Если ты о том, что он должен был загребать жар для его Величества короля – верю легко. Что все прибившиеся попутчики – мутные личности, каких поискать, – тоже. Это где такое видано, чтобы в одном месте два непонятных испанца из ордена, о котором вообще никто не слышал, французский поверенный из Шотландии, да еще жирный кабатчик-итальянец – и все это в составе партии герцогского аудита! Каково!
– Это понятно. Я о второй части побасенки – о чертовщине всей этой. В нее ты тоже поверил?
– Наши последние слова иногда значат так же мало, как самые первые. Здорово похоже на бред умирающего, фантомы нечистой совести. Бог знает, что он хотел в самом деле поведать напоследок. Не верю. Кто в такое поверит в наш просвещенный век? Неведомая сила, абсолютная власть, дьявол, проклятье – бред! Не верю! – и Филипп затряс головой – для понимания.
– Ну и дурак, – ответил Уго. – Я привык верить своим глазам. Так сказать, реальности, данной нам в ощущениях. И что я ощущаю? Если что-то выглядит, как утка, пахнет, как утка и так же крякает, я предпочитаю думать, что это утка и есть! Или как объяснить все, что происходит вокруг?
– А что происходит, по-твоему? – поинтересовался Жерар, на миг прекратив упражнения в чистописании.
– Я, коллеги и дражайшие сиры, вот что вам скажу… – в тусклом свете походного фонаря показался кинжал де Ламье. – Ваш покорный слуга привык все доводить до конца. Поганый бриганд Вилли Хренодуй, помните такого? Когда он закончил дергаться в петле, обоссавшись и обдристав сапоги, вы, друзья, покинули место казни, но я задержался. Я с огромным наслаждением воткнул вот это в его пропитую печень по самую гарду. Крови не было, он был мертв, мертвее Роланда после приключений в Ронсевальском ущелье. И мертвым он явился в монастырь, где мы так содержательно беседовали с отцом аббатом. Все помнят, чем дело закончилось? Все помнят, как наш дорогой спутник, испанский мать его доктор искусств, добивал, но не Вилли, чтоб ему в аду икалось, а выпотрошенного отца келаря? Зачем, спрашивается? Он без посторонней помощи того… И как именно дон Гектор угомонил ту дамуазель, что бросилась на нас в переулке днем? Точно так же! Я, наверное, заметил: выпад в голову, выпад в сердце и выпад в мягкое, чтобы на всю глубину, чтобы точно достать до хребта. Кто из нас владеет таким приемом? Правильно! Никто! Чертовская потому что дурость – каждое из попаданий смертельно, зачем тратить целых три движения?
– Но отчебучивает ловко, – покивал головой рыцарь. – То, что наш магистр искусств, или как его, лешего, непрост, я уже понял. Надо к нему присмотреться, но аккуратно…
– Филипп! Я тебя люблю как сына, но… – что именно хотел сказать германец, осталось неизвестным, потому что заговорил Жерар.
– Мне, дорогие коллеги и доблестные спутники, вся эта поездка давно не нравится! – перо на мгновение нырнуло в чернильницу, возобновив бег по листу, а юноша продолжил речь, непривычно серьезную, не поднимая глаз от писанины своей непонятной. – Если тебе, друг Филипп, мало проклятой мельницы и ее мельника, помнишь, там, где погиб наш лучник, то мне – достаточно. А если и того не хватает, то как тебе моровая дева? Шотландец, мир его праху, прав, ты где такое видел вообще? Форменный кошмар. И вот мы здесь, запертые в этом трижды ненормальном городе.
– Чего раньше молчал? – поинтересовался де Ламье, хмурясь. – Да прекрати ты уже возюкаться с чернилами!
– Молчал я потому, что очень боюсь. Пишу из-за той же причины – мне наедине с собой страшно, так страшно, как никогда не было.
Жерар поднял взгляд, и де Лален, только глянув в очи друга, враз понял – не врет. Юный воин смотрел на товарищей, как воину вовсе не положено. Казалось, что еще чуть, и он убежит с воем.
– Заперты? Почему заперты? Нас здесь ничего не держит, кроме герцогского приказа разобраться, что с этим городком не так. Захотим, в седла и – адью.
– В кои-то веки де Сульмон прав. Снедает меня дерьмовое предчувствие, что просто так взять и уехать не выйдет, – сказал Уго.
– Почему?
– Дерьмовое предчувствие, мой юный друг. Дерьмовое предчувствие, как и было сказано.
– Предчувствия – это понятно, особливо когда они вот такого рода, – Жерар скривился, как бывает при близком расположении тех самых субстанций, что помянул германец. – Делать-то что думаете, господа старшие товарищи? Варианта я вижу всего два: собираем манатки и – адью, это раз. Пытаемся до конца выполнить приказ о расследовании, после чего собираем манатки. В любом случае лишний час здесь – он лишний, понимаете? Ведь дождемся!
– Чего дождемся? – хором переспросили господа старшие товарищи.
– Того, что как начнется – вмиг узнаем, а узнав, узнавать не захотим, да поздно будет.
– Дайте подумать! – вскинул руку Филипп. – Спешка – это сейчас самое поганое… Отчитываться перед Его Светлостью герцогом, а может статься, перед его сиятельством графом мне – не вам. Что сын, что родитель бывают ох как круты, коли у нас здесь прямо под носом целый заговор его величества короля. Причем исполнитель мертв – с него не спросишь, с его великолепия Людовика – подавно. А с меня – легче легкого. За бездействие. И чертовщину всю эту местную никто в расчет принимать не станет – нам просто не поверят. Не поверив, спустят псов, от всей души по нам пройдутся, а конкретно – по вашему покорному слуге. В такие времена престол на расправу уж больно скор и лют. После, может, пожалеют, да поздно будет. Посему дайте подумать.
И де Лален, склонив голову, принялся думать. Спутники, со всем уважением отнесшиеся к доводу о лютости вышних сфер, не беспокоили командира долго. Человек нерасторопный мог бы вдумчивым образом дважды прочесть Credo. Наконец, Уго не выдержал.
– Ну?
– Я подумал и вот такой придумал рецепт, – Филипп решительно хлопнул ладонью по луке седла, аж кожа кордовской выделки заскрипела. – Жерар не хочет здесь лишнего часа проводить? Резонно. Столько, может, и не надобно. Будем разбираться, но скорым порядком. Будет допрос. По результатам – сворачиваем аудит и ходу отсюда!
– Нет ничего легче, – прогудел де Ламье, нехорошо сверкнув очами. – У нас половина конюшни наемных подонков. Поверенный помер, Бог ему судья. А его подручные? Сейчас вяжем всю банду и – гуськом на паром. Оттуда – в монастырь, это не так далеко. Там рассаживаем мерзавцев по подвалам, и тогда будет время и место для самого вдумчивого допроса. Ух я с ними пообщаю-у-усь! Они у меня не говорить – петь начнут. Да под запись! И тогда со спокойной душой и рапортом о выполнении расследования едем, мать его, домой. Вот показания, вот свидетели или обвиняемые, уж как пойдет – не нашего ума дело. И весь тебе хрен, до полденье! И весь дерьмовый рецепт! Уж чего тут думать-то!
– Толково! – восхитился де Сульмон.
Ему и немцу смерть как хотелось выбраться из Сен-Клера. Уго от переживаний даже сквернословить перестал, потом, правда, не сдюжив, начал по новой.
– Нет, дружище! – молодой бургундец аж головой затряс от такой невнимательности. – Не толково! И подумать как раз надо! Черт возьми, здесь половина города внезапно перемерла! Тьма народу, включая почти всех нобилей! Это их негодяи Синклера по-тихому перерезали? Смешно! Нам не только с французскими шашнями разбираться, а еще и со вспышкой чумы, если таковая вообще случилась. Где тела? Кто их хоронил? Почему умерли и умерли ли вообще? Хороши мы будем, если кто-то все-таки подхватил заразу и приволочет ее за реку!
– Что ты предлагаешь? – спросил де Сульмон.
– Перво-наперво прямо сейчас приволочь сюда самую подозрительную мразь во всем городишке – испанского доктора! Пусть покажет могилы, обозначит похоронные команды, доложит о французских наемниках, когда пришли, о чем с ним говорили – все-все-все! И вот тогда, как и советовал мудрый Уго, вяжем всю сволочь, и – в монастырь, где учиним дознание по всем правилам. А монахи еще и показания завизируют, им дано такое право в добрых землях герцогства! И, самое главное…
Филипп наставил палец, обведя им друзей.
– Чтобы на два пушечных перестрела рядом не случилось ни скользкого господина Петрония, ни его тощей милости дона Гектора! Ни слова им, ни взгляда, ничего! Эти двое замазаны в здешней грязи по самую маковку, с ними будем разбираться отдельным абонементом. После.
– Вот это и в самом деле толково! – похвалил Уго. – Наконец ты начал соображать.
– Я пошел за испанцем, – Жерар принялся подниматься, отложив перо и книжку, до половины исписанную его ужасным почерком.
– Тихо, тихо! Тебе никуда ходить не надо. Хименеса сторожат лучники? Так ты шепни Жано, чтобы тот незаметно передал приказ Анри. Его ребята пусть испанца и приведут.
От ясности целей бургундцу сделалось хорошо, ноющая боль в груди будто отступила. В самом деле, в столь неприятных обстоятельствах ему в жизни не доводилось плескаться. Тем более неприятных своей полной непонятностью. И вот когда в голове словно сама собой, как жандармы в строю эскадрона, сапог к сапогу выстроилась последовательность действий, Филиппу изрядно полегчало. Казалось бы, чего проще? Оставалось дождаться признаний Хименеса. В т