Но временный карцер исторгал из себя какие-то незаконные вибрации. Определенно. Просто говоря, внутри кто-то отчаянно матерился, а кто-то или стонал, или подвывал.
– Ну и что тут происходит, господа бандиты, подонки, уголовники и прочая мразота? Хотите огрести? – спросил Анок, обращаясь к зарешеченному окошку в двери стойла.
Пленных рассадили с умом. Всех более-менее целых – рядком, руки завели за толстенную жердину и на веревку. Не дернешься, а руки под петлями не затекут, так как вязать намертво нет нужды. Крепко раненных после немудрящего лечения уложили на сено к противоположной стене.
Господа мразота вели себя… странно. Во всяком случае, лейб-гвардии лучник не мог сравнить подобное ни с чем из собственной бурной биографии. Один разбойник в середке крупно трясся и дергал головой во все стороны, непонятно, как она держалась на плечах. Его сосед, наоборот, сидел, вытянувшись в струнку, напрягшись так, что напружиненные шейные жилы было видать даже в скудном освещении. Глаза его выкатились из орбит и не моргали, а челюсти безостановочно клацали, как испанские кастаньеты. Он разевал рот и немедленно захлопывал его со всей силы, непрерывно скалясь и все тараща и тараща зенки.
Товарищи, пытавшиеся отодвинуться от беспокойной пары в середке, издавали все те незаконные звуки, что сумел разобрать Анок. Они что-то кричали и ругались.
– Эй, начальник, отсади нас, права не имеешь запирать добрых людей с психами! Видал, чего деется, начальник? Лепилу зови, а нас отсаживай, гадом буду!!!
– Поговори мне, падаль! – отозвался старший лучник.
– В натуре, начальник, будь человеком, стремно же! – продолжали подвывать откуда-то снизу и сбоку, там, куда Анри при всем желании не мог заглянуть через небольшое окошко.
Он сразу заподозрил неладное. Что если все это дурацкий спектакль, а одному из наймитов удалось освободиться, и теперь он подкарауливает зазевавшегося стража в углу денника? Проверить это было никак не возможно, если не заходить внутрь стойла. А это в свою очередь – тупейшая дурость. Коли заходить, так при оружии, да сам-третей.
– В батоги захотел, говнюк?!
– Хоть в жопу трахни, начальник, только пересади братву, это ж в натуре беспредел бескрайний… Ай, бля, ты погляди!!!
– Заманчиво, но ты меня за идиота держишь? – сказал Анри, как вдруг от неожиданности отпрыгнул.
С той стороны решетки на него смотрело внезапно и совершенно беззвучно появившееся лицо. Смотрело в упор, едва не навалившись на прутья. Лицо отличалось бледностью с уходом в синеву, без кровинки. Глаза не моргали. Зрачки не двигались. Но глаза жили. Анок мигом узнал наемника. Этот несчастный заработал двуручным топором шотландца в бедро во время драки на улице. Артерию клинок не задел, но дыра вышла знатная и кровила так, что не надо было степени по медицине для полного понимания его шансов. Маловато тех шансов.
Однако теперь он стоял и смотрел сквозь оконце. Стоял, хотя днем не мог подняться на ноги и часто терял сознание.
Раненый бандит засипел. Лицо сменилось затылком со свалявшимися с соломой волосами, и он стал удаляться, раскачиваясь в решетчатом поле зрения. Чудесное исцеление товарищи встретили залпом чудовищных богохульств, а когда хворый повернулся, натурально принялись выть, уже без всяких слов.
Анри затряс башкой, прижав руки к вискам.
Что, поведайте, любезные дамы и господа, здесь вообще происходит? И что делать ему, дизанье Службы Тела Его Светлости? Усилить посты? Поднять личный состав к бою? Но с кем? Объявить выговор и внеочередные наряды невиновным? Вздвоить ряд и… и что? Ни один привычный, годами испытанный на нем самом и им самим рецепт не казался действенным. И тут:
– Шеф, шеф! Подите сюда! – закричал вдруг караульный на посту у черного хода на улицу. – Там какая-то хрень! Мы же трупы наемников рядком выложили вдоль стены! Таперича там кто-то топчется, мабуть, горожане грабить пришли! Хотя они ж до исподнего того, чего грабить! Вот я и говорю, шеф, вы б глянули, а то в щелочку не разобрать из-за дождя этого чертова!
Анок, вовсе потерявшись в потоках всей этой нелепицы, шагнул было к черному ходу, как из денника за спиной раздалась не многоголосая какофония, в которой лучник подозревал какую-то пакость, а один пронзительный вопль, наполненный такой болью и ужасом, громкий и долгий настолько, что разом накрыл и раскаты грома, и крики в стойле. Из занятых денников разом повылетала вся подвахтенная смена с оружием в руках. А вопль все длился.
– Свет мне, быстро!!! – приказал дизанье, и кто-то сунул ему траншейный фонарь – стальную трубу с узкой амбразурой в дверце. – Пали!!!
Лязгнуло кресало о кремень, на фитиль полетели искры, огонек разгорелся, отразившись в оловянном зеркале. Сноп направленного света взрезал полумрак за решеткой. В центре жердины один трясся, второй – клацал зубами, как давеча. Раненый теперь не стоял у ворот стойла, а лежал поверх одного из бандитов, скрывая его почти полностью. Движения он совершал такие, будто вдумчиво целовал подмятого под себя человека. Сцена была дикая, с таким содомским накалом, что Анри не в первый миг понял, что смертный крик исходит именно отсюда, от этой парочки. Потому что раненый не целовал наемника.
Он жрал его лицо.
Дверь, ведущая из дома бургомистра в ратушу, оказалась заперта на ключ. Где его искать – Бог весть, поэтому кутилье Крюшо взялся за топор. Доски из отличного высушенного дуба в частой клепке выглядели убедительно. Петли с пожилинами в добрых два фута – тоже. Вынести преграду с пары ударов не вышло бы, невзирая на тяжелый саперный топор и преизрядную силушку солдата.
Крюшо взялся рубить расчетливо – вокруг врезанного в дверь замка. Дело вышло нелегкое. Приходилось целиться в стык с косяком, да так, чтобы не угодить по кованой замочной доске или массивным головкам заклепок. Но дело спорилось, лезвие раз за разом хрустело по дереву, кутилье с хэканьем выдирал топор, замахивался и бил снова и снова. Еще немного, и можно будет вставить в щель массивную железяку и отжать дверь.
Паж Жакуй завороженно следил и постоянно лез под руку с советами.
– Точнее, точнее цель! Эх, зачем из-за головы, надо не сильно, надо аккуратно! Осторожнее, черт здоровый! Сейчас топор загубишь, чем тогда арсенал вскрывать-то?! Там воротина, вестимо, покрепче слажена! Ай, надо было самому! Долго ты возиться собрался? Сила есть, а умом-то Бог обделил! Дай мне, а? Уж я бы давно! Да не попади по гвоздю, второго топора не прихватили! Наискось, наискось бери! Это тебе не в караул через день, тут думать надо!
Сопровождение закономерно бесило бравого кутилье, и он бесился – кто бы на его месте устоял? В конце концов Крюшо пришлось изругать Жакуя «бородавкой маминой писи», обещав всенепременно дать в морду, так что тот навалит полботфорта.
– Держи фонарь ровнее, остолоп, не видно ни пса! – закончил он и добавил: – Чем языком чесать, сходи глянь, кто там ходит!
– Что? Где? Да никто не ходит, это тебе послышалось! – заоборачивавшись ответил паж.
Крюшо, прошипев нечто вроде «еще и в уши долбится, придурок», рыкнул:
– Поговори мне, присосались, понимаешь, к бургундской сиське, не оторвешь, пока не порвешь! Сходи да глянь – не развалишься! Если Анри прислал подмогу – волоки ее сюда, а то знаем, их на помощь, а они по сундукам шустрить! Если просто воруют – все равно волоки, мало ли какую тяжесть со склада тащить!
– А ну как они откажутся?
– А ну тогда я сперва тебе дам в рыло, а после – всем прочим! – оставив дверь, здоровяк Крюшо поднес кулак к Жакуевой физиономии. – Чуешь, чем пахнет?
Кулак показался слуге убедительным. Он хмыкнул и пошел проверять.
Ход в ратушу был устроен в комнатке пять на семь шагов с невысоким потолком – только-только топором размахнуться. Для кладовки великовата, для прихожей – в самый раз. Над низким косяком висела лампа, которую и затеплили от фонаря, так что света едва, но хватало. Вторая дверь, теперь прикрытая, вела в бургомистровскую залу на первом этаже. Там-то чуткий кутилье и смог разобрать звуки шагов, несмотря на болтовню Жакуя, стук стали о деревяшку, а пуще всего – непрекращающиеся раскаты грома, вой ветра и постоянную барабанную дробь дождя по крыше.
Крюшо с раздражением глянул в спину пажа, который успел сделать кругом и теперь плелся на выход – бдеть.
– Трещотка задолбавшая, – тихо прошипел солдат и, обернувшись, поплевал на руки.
Пора рубить. По прикидкам, оставалось ударов пять-шесть. Ну, может, десять.
В прихожей было душно.
Смесь запахов: трудовой пот и немытые военные тела, аромат дорогого елея, который бургомистр не жалел на освещение самых заштатных помещений, прогорклое масло из их собственного фонаря. И чем-то еще потягивало. Да практически дерьмом. Или не дерьмом… Так мог бы смердеть только что вскрытый фурункул. А то еще какая дрянь, о которой думать не хотелось.
Крюшо и не думал.
Топор врубился в дверь, вторая дверь, в зал, скрипнула. И думы о вони пришли сами собой.
Вместо свежего воздуха комнатку буквально затопил тот самый смрад, густой и омерзительный.
«Не фурункул. Какой, к бесу, фурункул! Так воняет гангрена, и не просто гангрена, а человек, от нее, родимой, сдохший, обосравшись напоследок!» – вот что понял кутилье, умевший различать сорта разного амбре, как-никак – приличная карьера за плечами.
– Какого хера вы там устроили, говнюки? Нужник? Я вам обещаю, – дверь под напором стали затрещала, но еще не поддалась. – Сперва в рыло, а потом будете убирать это все руками…
– Крюшо, Крюшо, а чего это он, глянь, а! – ответил Жакуй тихим, очень не характерным для себя голосом.
Солдат обернулся, едва не таранив плечом пажа, который быстро, не разбирая дороги, семенил назад. В свете ламп, теплившихся в зале, в свете Жакуева фонаря было на что посмотреть. Точнее, на кого.
В проеме стояла фигура. Небольшая, тонкая, в длинном одеянии непонятного в скудном освещении цвета. Воняла именно она, фигура.