И никто, в том числе ни одна тварь, не обратила внимания на две пешие фигуры, что вышли через черный ход и направились к храму по проторенной дорожке.
Что-то было не так с голосом, который раздавался под церковными сводами. Как будто гулял он не между стен и стрельчатых нервюр, а между ушей – прямо в голове. В головах людей, которые не могли бы понять ни слова на старом, давно изменившемся языке. Но они понимали, даже Ровный, который мог уверенно сей язык понимать в написанном виде, но никогда не слышал. Даже чекисты, вообще не слишком дружные с заграничными наречиями.
– Ты напрасно вернулся, старый доктор.
Тяжелый бас, низкий и рокочущий, с дефектным грассирующим «р». И шаги. Лязгающая по дереву сталь, не легче голоса.
Наконец латные башмаки выбили это из каменных плит – что бы ни спускалось по лестнице, оно было здесь, рядом, в нескольких десятках метров. Из-за закрученных в спираль ступеней выступила огромная фигура. Не было на ней черной костюмной пары и старомодных штиблет. Потертую шляпу на голове сменил шлем, а все остальное – доспехи.
Но антиквар и чекисты узнали его сразу. Тот жутковатый господин, что едва не превратил Петербург в филиал ада. Тот, что заставил их, вооруженных дробовиками, бежать от парка Лесотехнической академии, а потом – из города и страны. Тот, кого художник Понтекорво упорно именовал Тенью, выделяя голосом заглавную букву «т». Тот, кого старик, похоже, знал, или, по крайней мере, знавал. Тот, кто, без сомнений, в свою очередь, водил знакомство со стариком.
Только всего этого не могло быть. Пережитый опыт кричал Ровному: очнись, может, хуже того, происходит в реальности. И если ты сейчас не примешь ее – сдохнешь.
Предательские представления о должном цеплялись за это самое – должное. Цеплялись накрепко и сами собой.
«Отличная миланская готика! – проносилось через голову Кирилла необязательное. – Причем не просто так, а в германском стиле, аlla tedesca![67] И не конец пятнадцатого века, которого в любом приличном музее увидишь, а середина столетия, край – годы шестидесятые, редкость!»
Спасительные, но такие губительные по причине крайней неадекватности мысли, проведя антиквара профессиональными тропами, вернули с аукционных небес на бургундскую землю. Потому что контекст прочитанной книги, пропавшего города Сен-Клер и этих лат, делали еще более невозможным человека внутри самих лат.
Ведь это, это… Это! Этого не может быть! Пятьсот лет!
– Сир Уго де Ламье, – художник церемонно поклонился. – Не буду врать, что рад встрече, но я, мы здесь не за радостью, мы здесь ради одного незаконченного дела.
Уго де Ламье!!!
Дядька Филиппа де Лалена – персонаж истрепанной рукописи, призрак прошлого настолько далекого, что при прочтении он казался всего лишь… тенью. Или Тенью?
Высокий джентльмен, которого Ровный до сих пор не мог, не был в состоянии признать тем, кем он являлся, повернув голову в шлеме, указал на него латной рукавицей.
– Господин антиквар! А вы счастливчик. Стоял за вашей дверью и думал, убить вас или подождать? Оказалось, правильно не убил. Вы настолько любезны, что принесли книгу сами. Я чую рукопись. Да и не пройти в Сен-Клер без нее, место закрыто Хозяином, а она – ключ. Эх, кабы знать заранее, не пришлось бы провести столько дней в вашем интереснейшем городе. Город хороший и люди замечательные. Очень отзывчивые! Остаться подольше очень соблазнительно, но кто мог подумать, что наш доктор окажется таким шустрым и так здорово напугает вас и вас, господа инквизиторы. Что, кстати, он вам наплел? – шлем повернулся к чекистам. – Вы вообще знаете, кто это? Или, как обычно, доктор не посвятил в детали собственной биографии? Как он теперь представляется? А то профессий, званий и имен у него припасено куда как много!
– Ты слишком много болтаешь, Уго, – оборвал излияния художник, которого рыцарь отчего-то называл доктором. – Пора переходить к делу. Где твой хозяин?
– Уго… – фигура в доспехах заметно вздрогнула, даже массивные наплечники подскочили. – Имени у меня нет. А Хозяин есть. Не думаю, что он до вас снизойдет, зачем? Мимо меня вам не пройти, а значит…
Бецкий передернул затвор, взяв дробовик наизготовку. Его движение тут же повторил Быхов.
– Знаешь, что это, мужик?
– Вы думаете управиться этим?
– До сих пор получалось, – сказал майор и, больше ничего не говоря, выстрелил.
Двенадцатый калибр в гулком помещении оказался голосист – эхо так и разгулялось, волнуя огоньки свечей и лампад. Рассеялся прозрачный пироксилиновый дым, а в левой стороне кирасы стала видна круглая пулевая пробоина. Человек, даже не покачнувшись, извлек из ножен огромный меч с клинком более метра длиной. На улице, будто отозвавшись выстрелу, зарокотало. Видать, собиравшаяся весь день гроза – собралась.
– Странно, но я не могу нащупать ваших слабых мозгов, – задумчиво пробасил человек. – Чаще всего это простое дельце. Наверное, наш дорогой доктор мне мешает. Что же, раз так, начнем.
Из-за глыбы алтаря выпрыгнул чертом из табакерки второй полицейский. В самом деле, куда бы он делся? Его заметно трясло, что живо напомнило Кириллу наркомана Богуслава – такое же синюшное лицо и глаза навыкате. Не прекращая скалиться, бывший страж порядка поднял пистолет, но пальнуть не успел.
Два ружья в руках инквизиторов оказались быстрее, а руки не дрожали. Картечь из «Бинелли» Быхова снесла бельгийцу верх черепа, а Бецкий угостил его сразу двумя пулями в грудь и живот. Мощные патроны «магнум» свалили полицейского с ног, он задергался на полу, слепо шаря руками, а ботинки его выбивали по плитам какую-то немыслимую чечетку. Инквизиторы сразу навелись на рыцаря, а майор крикнул:
– Ровный, не тормози, оружие наизготовку!
За окном опять громыхнуло, на этот раз ближе и значительнее, а в витражах отразилась первая за ночь молния. Послушный команде антиквар вскинул старенький, но, как обещали, очень надежный дробовик к плечу, ощущая, как вся военная справа, напяленная на отвыкший от подобного организм, мешает и давит. Паче всего путался нелепый меч, что навесил на него еще днем запасливый Быхов.
И чекисты, и антиквар напрочь выпустили из боевого расписания художника Понтекорво. Кирилл просто не мог прийти в себя, что и о чем думали сотрудники конторы неизвестно, но куда дедушке с его смешной шпагой, если в деле сразу три мощных ствола?
– Прикрывайте, господа! – внезапно звонко воскликнул он, отдав салют клинком.
– Куда, чертов дед?! – Бецкий потряс оружием в негодовании, так как старикан пересек линию стрельбы.
Чертов дед и правда отличился. Он резво подбежал к ступеням кафедры, где высилась фигура в полных латах, и, приняв изысканную фехтовальную стойку, наставил шпагу. А рыцарь просто поднял меч. Стальная громадина с настоящим заточенным ломом, каковым казался меч для непосвященных, являли чудовищный контраст с престарелым гражданином в шляпке и узким клиночком в руках.
Рыцарь был неправдоподобно быстр. Не ожидаешь такого от человека в массивном железе с головы до пят, в котором и пошевелиться трудно. Он всего лишь сделал шаг, слегка развернув корпус, как его оружие обратилось сияющей радугой, которая пересекла художника крест-накрест.
Точнее, пересекла бы.
Старик ушел из-под первого взмаха, а второй смог проводить в сторону плоскостью шпаги.
Антиквар против воли зажмурился. Услужливое воображение нарисовало разваленного пополам художника, ибо не то что отразить – заметить удары на такой скорости представлялось чем-то выше людских способностей. Но ничуть не бывало.
Меч, повинуясь инерции и услужливой помощи дедовой шпаги, пролетел мимо цели. Длинный выпад, и острие устремилось к открытому лицу. Укол должен был пробить голову до затылка, но рыцарь без затей повернул шлем, шпага безвредно скрежетнула по бронированному нащечнику. Не замахиваясь, враг рубанул художника по опорной ноге, но тот легко отбил клинок, разорвал дистанцию и тут же, пригибаясь, нанес пару уколов, метя в подмышечные вырезы нагрудника.
Попал он или нет, Ровный заметить не смог, зато рыцарь, более не размениваясь на игру клинков, пнул старика латным башмаком в грудь. Понтекорво приподняло над полом, и он отлетел метра на полтора, растянувшись на граните.
Фигура в броне вновь подняла оружие, но тут заговорили дробовики. Быхов, Бецкий и антиквар, увидев, что больше никто не стоит на линии прицеливания, обрушили шквал свинца. Картечь высекала искры из стали, а тяжелые пули дырявили ее… вообще никак не повредив человеку внутри старинной скорлупы.
Однако не обращать внимания на выстрелы он не мог и, вместо того чтобы броситься на упавшего художника, атаковал стрелков.
«Да не может он двигаться так быстро!» – успел подумать Ровный, потому что рыцарь в четыре лязгающих прыжка, как заправский спринтер, почти достиг трех друзей, которым пришлось уносить ноги. Они порскнули в стороны, так как рукопашная с неуязвимым для огнестрельного оружия монстром казалась форменным суицидом, да, пожалуй, таковым и была.
Быхов побежал к алтарю, где все еще дергался полицейский. Майор, показав спину, – к противоположной стене. А Ровный, откуда прыть взялась, – к скамейкам для прихожан, перепрыгнув первую не хуже крученого жеребца. Рыцарь помчался именно за ним, грохоча по проходу между лавок.
Обогнать его невозможно – сразу понял антиквар, перескакивая через второй ряд скамей, а после и через третий. Человек в доспехах поравнялся с ним, запыхавшимся и потерявшим разгон, пошел вдоль лавок, деловито помахивая мечом.
Опять грянули выстрелы, притормозив рыцаря на пару секунд.
– Прыгай оттуда, Кира, быстро!!! – заорал Быхов от алтаря. – На меня!!! Шевелись!
Майор Бецкий принялся стрелять, а до Кирилла дошло, что его преследователь хоть и очень ловок, но через спинки скамеек в его броне не больно поскачешь. Поэтому, опираясь руками, он исполнил команду буквально – попрыгал в сторону капитана. Тот сидел на корточках и возился с чем-то разложенным на полу, чем именно, антиквар не понял. Не понял, пока до его ушей не донеслось шипение гранатных запалов, и тогда Ровный начал торопиться по-настоящему.