Он перепрыгнул последнее препятствие и бросился к колоннам, где дожидался Бецкий, паливший из пистолета. Видимо, в ружье вышли патроны. Одна за другой через голову антиквара полетели три колотушки, а его самого майор втащил за каменный столб.
Грохнуло. И еще раз, и еще.
Замечательная акустика так здорово разнесла звук взрывов, что антиквар перестал что-либо слышать. Он скорее ощутил, как по защищавшей его преграде ударили осколки и воздушная волна. Потом, словно через вату в ушах, шандарахнуло опять. И все стихло. Лишь звон в ушах не прекращался.
Майор и Ровный высунулись из укрытия.
Прямо перед ними валялся меч. Скамьи, спинки в том месте, откуда драпал антиквар, были опрокинуты и пощеплены. А из-за них в боковом проходе торчали неподвижные латные ноги.
– Выкусил, ты, говно! – надрывался с амвона Быхов, словно сошедший с ума пастор, на коего с недоумением взирал витражный Христос. – Я ими не только тебя, танк!.. Знай наших, чучело!!! Четыре гранаты, а! В лузу!
И уже спокойнее:
– Все живы? Отец, ты как?
Понтекорво, совсем по-стариковски охая, поднялся с пола. На груди его манерного старомодного пиджака отпечатался след огромной стопы. Художник потер ушибленное место, вздохнул, кивнув, вроде как в норме.
– Ох, ловок ты, дед! Я уж думал, этот тебя пошинкует! Ну да ничего, супротив гранаты, эх, сами видели! Между прочим, Слава, я пустой, не поделишься БП? – капитан залихватски махнул рукой в сторону Бецкого, который, скинув ранец, принялся извлекать запасные гранаты.
– Вы рано празднуете викторию, кхе-кхе, – сказал Понтекорво, покашлял и поднял с пола шпагу. – К нам идет кое-кто похуже. Или вы запамятовали, что это всего лишь Тень? А вот и Хозяин.
Все замерли, лишь Быхов продолжал распихивать гранаты за пояс. От левого прмдела в самом деле раздавались шаги. Но пуще них о приближении чего-то недоброго возвещало ощущение силы. Да, именно ее – энергия, непредставимая мощь наполняла помещение. Казалось, за стеной дышит атомный реактор… Нет, неверно.
Приснопамятный РБМК[68] рядом с тем, что приближалось, шло к центральному нефу, был не более той магнитной шарманки, что так любил покрутить старина Фарадей[69] в далекую викторианскую эпоху. Храм переполнялся силой от стен до конька крыши, от дверей до алтаря. Вот-вот – и камни разлетятся от невероятного ее давления.
В голове антиквара шумело, и это не были последствия подрыва немецких колотушек в замкнутом помещении. Перед глазами залетали мушки, как после долгого бега или бессонной ночи. Наваливалась вялость, руки и ноги стали словно ватные.
Он только и мог что смотреть туда, куда уставился художник, прямой и несгибаемый, будто древко копья.
Что выйдет к ним навстречу через считанные секунды? Монстр, чудовищный дракон о трех головах, Годзилла – гость из смешного японского синема или огромный боевой робот? Что еще может излучать столь напряженное могущество, от которого воздух густеет и меркнет молниевый блеск по ту сторону окон. Или это зрение подводит со страха и усталости?
Но нет, глаза не подводили антиквара, пусть и расшалились перед взором незваные мушки.
Но нет, не Годзилла появился в центральном пределе.
Среднего, а пожалуй, небольшого роста человек. Похожий на кого угодно, только не на боевого робота. В потертой стеганой куртке, к подмышкам, подолу и стоячему воротнику которой были пришиты кольчужные полотна. Высокие остроносые сапоги. На голове вместо шлема – шапочка с отворотами. Он шел, опираясь на меч в ножнах, будто на посох. Гладко выбритое лицо с правильными чертами принадлежало парню лет двадцати пяти – двадцати семи. Вот только волосы, выбивавшиеся из-под убора, были прихвачены сединой, а от нижней губы до подбородка змеился шрам.
Выглядел он не грозным, скорее – усталым. А в сравнении с предшественником еще и очень невзрачным. Однако сила перла именно от него, что поняли, почувствовали, ощутили все, стоило ему появиться под сводами.
Пришелец заговорил.
Опять слова раздавались сразу в голове, в мозгу, едва не разрывая плоть вибрациями адской мощи.
– Желаю здравствовать, господа. Добро пожаловать в Сен-Клер, что на реке Уаза.
Он оглядел гостей, коих столь любезно приветствовал. А самого визитера приветствовали громовой салют и сполохи молний, высветившие весь храм, будто исполинская фотографическая вспышка. По окнам принялся лупить дождь. Да вот незадача: свет, звук, буйство стихии, разыгравшейся от души, – все это стало приглушенным, далеким и каким-то неважным.
– Вижу, все в сборе. И всё в сборе. Рукопись, что вырвала часть этого места и не дала закончить начатое во времена оны. И вы, господа. Роль курьеров вам удалась. Книгу я забирать не буду, она и так на своем месте. Осталось немногое, – он указал на художника и антиквара. – Вы, господа, мешаете. Ты, старый друг, когда-то сбежал, хотя должен был остаться. А ты – проводник, исполняешь роль, которую когда-то исполнил я, а значит, тоже умрешь. Вам, воины, придется умереть после. Прошу не усложнять, ведь все идет так, как должно. Круг замкнулся, целостность этого места восстановлена. Почти. Дело за малым.
Сказав так, человек спокойным шагом направился к четверке друзей. Словно речь шла о самой примитивной обыденности, о чем-то давно и прочно решенном.
– Он знает, – кивок на художника, – что должно случиться. Осколки будут собраны воедино. Город закрыт, войти вы смогли, но выбраться не удастся никому. Время умирать.
Инквизиторы открыли огонь. Ровный не смог. Его переполняло чувство полной обреченности. Он не сомневался, знал, что пули, мечи, картечная осыпь, взрывчатка – все это бесполезно.
Едва грохнули выстрелы, как человек исчез, чтобы вновь появиться на амвоне, где недавно Быхов так ловко кидал гранаты. Антиквар не удивился. Может быть, устал, но скорее – зачем расходовать последние силы души на нечто предопределенное?
– Доктор, старина, ну просвети же спутников! – сказал человек. – Я само время этого места. Вы пытаетесь застрелить время? Я мог убить вас час назад, могу и теперь. Вы просто упадете замертво, потому что я лишил вас жизни час назад. Доктор, ты же знаешь о нарушении причинности? Я причина и следствие всего, что происходит в этом месте, я остановил время, я замкнул его в бесконечный круг. Вы дошли до храма только потому, что здесь все началось и здесь должно закончиться.
Человек пожал плечами.
– Впрочем…
– Да не пошел бы ты на хер! – капитан вместе с матерной тирадой выпалил картечью, правда без всякого эффекта, кроме грохота, больно ударившего по ушам. – Одного завалили и тебя завалим! Я, Слава Быхов, дрянь безобразная, клянусь крепким гвардейским словом: убью, кем бы ни был! Я умею играть в эти игры!
– Игры? – человек показался с правой стороны алтаря. – Где-то я это уже слышал. Ну что же, развлекитесь напоследок.
Он поднял руку в приглашающем жесте.
Опять блеск молнии и гром. А после – лязг открывающихся запоров. Двери – все двери храмины распахнулись. И в них неспешно стала втекать орда мертвецов. Все те, кто пять веков таился в домах и на переулках, в подвалах и на площадях древнего города. Изрубленные, утыканные стрелами или почти целые, а то и вовсе нетронутые тела в старинных одеждах. Они были трачены временем, но до странности целые для пятивековой старины. Как и их хозяева.
Множество их.
Наверное, сотни, за спинами коих читались еще и еще сотни.
С мертвыми, высохшими лицами, но очень живыми, жаждущими глазами.
Все они, покидая завесь дождя на улице, заходили внутрь, и бежать было некуда. Перестрелять, упокоить, перерубить такую массу оживших тел – полноте, не хватит ни патронов, ни гранат, ни человеческих сил. Тем более что у алтаря находился тот, кому не страшно никакое оружие.
Вишенкой на протухшем торте стал человек, поднявшийся между развороченных лавок. Доспехи его были изрублены осколками и пулями, но сам он казался невредимым.
«Четыре гранаты – и хоть бы хны, похоже, мы добегались!» – подумал антиквар.
И тут сверкнула молния. Ослепительная, яркая, родившая гром орудийной силы, что заставила дребезжать стекло и сами каменные стены. Что-то случилось, что-то непредвиденное. Что-то, не имевшее отношения к разрядам атмосферного электричества, но последовавшее прямо за ними.
Когда стих гром, на площади… запел горн. Его серебристый звук был настолько живым, настолько чуждым всей окружавшей мертвечине, что само время остановилось. Остановились и покойники. Даже человек у алтаря в немом удивлении округлил глаза.
Раздался звон множества подков, бьющих в брусчатку, которым вторил старинный боевой клич. Дождь за спинами орды взвихрился, явив силуэты десятков людей с копьями и мечами в руках, которые принялись рубить, топтать и колоть тварей.
Художник с улыбкой повернулся к амвону.
– Замкнул время в круг, говоришь? Это второй шанс, старина! Не рассчитывал на такое?
Шпага опять взлетела острием вверх, а после – на отлет в сторону.
– Прикройте спину, друзья! – попросил художник и направился к невысокому человеку.
Тот лишь пожал плечами, даже не думая обнажать оружие.
– Не помогло тогда, не поможет и теперь. Здесь не бывает вторых шансов.
– И все-таки ты удивился, старина! – Понтекорво неожиданно юным и сильным голосом легко осилил шум схватки в дверях. – Значит, ты не всесилен, значит, пришло время танцевать!
– Танцуй, испанец, танцуй.
Филипп и Уго добежали до проклятого храма. Бежали быстро, не таясь, благо грохот схватки, долетавший с площади и все удалявшийся, говорил сам за себя – тварям есть чем заняться. Наконец они достигли алтарной двери. Та была распахнута, а топоры и кинжалы, которыми ее заклинили, валялись в лужах рядом. Простой вывод – бестии смогли выбить створку и теперь бьются с отступающим отрядом, следовательно, церковь пуста.