– Г-хм… Хороший укорот знаешь у кого? У жидов, когда им делают обрезание. Обрезали удачно, значит, хороший, а отхватили чего лишнего – плохой, – попробовал отшутиться де Ламье.
Тут до них добрался Филипп, которому тоже было не без интереса, за что это мы воюем. То есть для себя он все давно и сразу определил, но инструмент познания требовал шлифовки.
– Что за упаднические речи на посту? – молодой рыцарь картинно уложил руку поверх эфеса меча.
– Мне твой друг всю плешь прогрыз, угомони его, – наябедничал Уго, невежливо ткнув пальцем в затянутый бархатом живот Жерара.
– Право, старый товарищ, мне тоже любопытно: прав король или нет, как по-твоему? – спросил Филипп.
– Выдрать бы вас, малолеток… – мечтательно сказала темнота под саладом, – да поздно. Драть вас надо было, пока поперек скамейки помещались, а нынче и вдоль не уложишь.
– Эй, ну вы не заткнетесь?! – раздался сиплый спросонья голос от орудийного лафета, где пытались дрыхнуть пушкари, не разглядевшие в темноте богатый плюмаж на шлеме де Лалена.
– Поговори мне! – рявкнул Уго. – Это тебе не шлюхина мандавошка, а сеньор шамбеллан, начальник первой стражи!
Из-за лафета ответили в том духе, что прощения просим, не признали, а де Ламье, притушив голос на три тона, повернулся к молодым людям.
– Если хотите знать мое разумение, то король всегда прав, или это не король, а дерьмо.
– Вот ты как! – удивился шепотом Жерар. – А отчего тогда наш божий помазанник попирает старое право? Вон на него сколько недовольных поднялось! Такое терпеть нельзя – честь не позволяет, да и грех сносить подобного сумасброда!
– Помазанник… хе-хе-хе… Грех! – Уго засмеялся. – Бог и тебя помажет, если ты ради государства сам простишь себе все грехи, какие только бывают. И будешь действовать из этого: все, что хорошо для государства, – хорошо. Но уж если начал – не сворачивай…
– Мы ведь побьем Валуа! – уверенно перебил Филипп. – И наш герцог станет королем, а Бургундия – королевством. Это разве не благо? И не прав ли тогда наследник? Исходя из твоих мыслей, выходит, что прав! Он же действует во благо государства! Только нашего, а не Франции.
Уго извлек из-под плаща внушительный кулак в перчатке.
– Это Франция, – оттопырил большой палец. – А это – Бургундия. Что лучше, целый кулак или один палец? Если ковырять в заднице – безусловно, лучше палец, а для всего остального – кулак. Так понятно?
– Но если Карл станет королем, он тоже сможет собрать земли вместе! – заверил Жерар.
– Гончая собака, даже сытая, сможет не захотеть задрать кролика? Не сможет, потому что собака – хищник. И граф ваш наследный – хищник. Одному пообещал ту землю, другому – вторую, третьему – жезл коннетабля. И что? Вот наваляем мы ребятам Луи, что будет? Я скажу что. Все получат в зубы по своему куску и разбегутся довольные, как обожравшиеся свиньи. И с чем останется Бургундия? С носом! А Валуа земли гребет под себя, и в этом его сила. Поведение, конечно, скотское, ну так на то он и король, и король хороший, правильный. Потому что потом он передавит по одиночке всех нынешних лизоблюдов, что на него тявкают. Вот не могу я вас понять! Все говорите по-французски, все добрые католики, живете на одной земле… И все чего-то делите, делите, делите, а зачем? Все равно больше, чем можешь сожрать, внутри не уместится, так зачем тогда? Англичане вас полтораста лет учили, я еще пацаненок был, когда Генрих-англичанин короновался в Реймсе! Так нет, выкинули островитян – и опять за свое!
– Ну уж! – оскорбился Филипп. – Можно подумать, что Германская империя лучше!
– Хуже! – сказал Уго. – Гораздо хуже, потому что император наш – дерьмо, цена его делам не дороже кошачьего дерьма, и никакой надежды. Бедная Германия… не нашлось у нее своего Людовика… Вот увидите, переживем завтрашний день – и пяти лет не пройдет, как король своротит шеи всем этим мелким выскочкам.
– И сломает зубы о Бургундию, – парировал Жерар.
– Да-а-а… с герцогом ему придется несладко, – согласился де Ламье.
– Давайте постараемся пережить завтрашний день, ты прав, Уго, – сказал внезапно задумчивый Филипп.
– Я – Гуго, – поправил де Ламье.
Пережить шестнадцатый день июля им только предстояло, и еще много кому.
Когда солнце раскрасило восток, в сонный лагерь ворвались перестук копыт и грохот у южных ворот, сопровождаемый криками:
– Отворите, именем Карла Бургундского! На дороге в лесу королевская армия! Играйте тревогу! Французы!
Это был дальний разъезд, вовремя заприметивший врага.
Сладкий воздух вспороли трубы и горны, рассыпалась барабанная дробь. В шатрах и палатках слышалась возня, аж ткань стенок ходила волнами. Тысячи людей вскакивали, распинывали товарищей, надевали доспехи, хватали оружие. У коновязей ржали лошади, звериной своею мудростью чуя скорую кровь.
Возле центрального шатра из роскошной парчи слышалась громогласная брань. Там пажи облачали в латы главнокомандующего – графа Сен-Поля. Он покрикивал на них, ибо в спешке они то слишком туго затягивали ремни, то ухитрялись защемить тело сталью – даже многослойный шелковый дублет не спасал.
Граф шипел, плевался, исходил дурным потом, одновременно отдавая команды.
– Де Колье! Хватай своих мизераблей, кто почище, и скачи в лагерь Карла! Пусть выдвигается к нам на выручку!
– Но, сир, вы же сами говорили, что мы должны отойти к основным силам, как только заметим французов… – попытался возразить бравый усач, затянутый в бордовую бригандину, с барбютом на голове, надо думать, тот самый де Колье.
– Заткнись и выполняй! – рыкнул граф. – Как только заметим! Дьявол! Проспали, проспали Валуа! Не успеем свернуть вагенбург! Скачи! Передай, что мы принимаем бой! А-а-а, сволочи! Что вы делаете! Я ж дышать не могу! Задавите, сукины дети! Задавите!
Он наподдал локтем по загривку пажу, что возился с кирасой. Впрочем, исключительно со зла – любовь к жирной пище сообщила телу графа несколько лишних фунтов, выпиравших теперь из самых неожиданных мест. И было тех фунтов, пожалуй, с двадцать.
Молодой, стройный и со всех сторон красивый де Лален таких трудностей не испытывал.
Миланская бригандина, крытая темно-синим бархатом, сомкнулась поверх стеганого жака, а паж застегнул ее на груди, которая немедленно засияла тысячей золоченых заклепок.
– Ты, Пьер, просто находка! – похвалил слугу Филипп, разглядывая три аккуратно заштопанных разреза – память о мужицком фальшионе под Парижем.
– Стараюсь, вашество! – парень даже раскраснелся. – Чего там… взял иголку да заштопал, навроде и не видать ничего, как новая.
Паж заметно нервничал – ему предстояла опасная работа: приглядывать за господином, подвозить новые копья взамен сломанных, а случись чего – вытаскивать его на себе из сечи. А ведь там не сильно разбирают, кто ты есть: рыцарь в латах или паж в набивном дублете – зашибут за милую душу. Стрелы же, что густо полетят с обеих сторон, – тем и вовсе все равно…
– Дуралей, – недовольно сказал Уго, которого облачали тут же перед шатром. – Зачем поножи не надел?
– Затем, что граф все равно всех спешит на английский манер, – ответил за Филиппа Жерар, уже вполне снаряженный, не хватало лишь шлема и перчаток. – В поножах бегать маятно.
– И ты тоже дуралей. Маятно не в поножах бегать, а потом всю жизнь ходить на костыле, когда ногу отрубят. А то и обе, не приведи Господи.
Де Ламье глядел натуральным бравым воякой из старых времен, когда тысячи латников сшибались на полях Франции чуть не каждый год. До глаз в миланских доспехах, на груди составная кираса, чиненая-перечиненая, а на голове салад, который он именовал на германский манер шаллером. Даже стопы он не поленился замкнуть в латные башмаки, и теперь слуга Йоганн пристегивал к ним шпоры.
Уго глянул за край шатра через телегу вагенбурга. Вдали у лесной кромки уже сверкало, переливалось отраженным светом солнца королевское воинство.
– Ну что… парень… все утерли сопли? – обратился он к Филиппу шепотом, дабы не ронять авторитет. – Хватит тогда мять пипиську, выводи людей!
И правда, пора.
Знамена уже реяли перед южным фасом вагенбурга, чтобы обозначить места в построении.
Подали коней. Де Лаленов отряд – три жандарма, три кутилье, три арбалетчика на конях и три пажа, всего дюжина молодцев – был весьма представительным. А как же – девять бойцов и трое слуг, снаряженные выше всяких похвал. Если прибавить Жерара с его двумя оруженосцами (куда ж без него), получилась добрая кавалькада.
Гарцуя по лагерю во главе сдвоенной шеренги, Филипп ощущал себя по меньшей мере Сципионом Африканским и Карлом Великим одновременно. Правую руку отягчало копье, упертое в стремя, и вился в утреннем воздухе славный прапор де Лаленов.
Однако в поле гордость куда-то провалилась, уступив место сперва неуверенности, а потом и натуральному страху, до пота на ладонях и спине. Если пот еще можно было списать на жаркие доспехи, то холодный ком в животе, ровно как и мурашки по шее, духотой никак не объяснялись.
Уж очень внушительно выглядела сверкающая металлом змея, что раскинулась на той стороне, за ненадежной преградой колосьев, поднимавшихся над полем чуть не по грудь. Баталия Сен-Поля, кажется, не шла ни в какое сравнение с этой могучей силой. А ведь это еще не вся королевская рать – это он знал совершенно точно, ибо был достаточно разумен, чтобы понимать, что за высокими хлебами обозревает лишь конных – пехота была до поры не видна.
Что совсем плохо, не видел он и подкреплений – баталии наследника и Великого Бастарда все еще не подошли. Или подошли, да не видно их за вагенбургом? Неизвестность обратилась пыткой. Филипп аж извертелся в седле, силясь высмотреть, что происходит за преградой шатров и телег в тылу.
Копье (сиречь отряд) молодого рыцаря стоял на левом фланге баталии, так что лагерь начисто скрывал перспективу на дорогу и деревню Лонжюмо, откуда и ожидался подход основных сил. Зато враг был виден во всей смертоносной красе, так что недавнее бахвальство из головы повыветрилось.