Между тем, обтекая баталию, вперед вышла пехота. Из лагеря уже катились в упряжках четыре кулеврины.
Со своего высокого седла Филипп вдруг увидел, как на противостоящем фланге королевского войска произошло движение. Вереница копий заколебалась, поплыли неразличимые команды, запели трубы. Огромный слиток железа с лязгом поворачивал в сторону домов Монлери, что стояли по левую руку от графского отряда.
Уго привстал на стременах, оглядывая поле.
– Какого же дьявола!
– Что, что такое? – заполошно не спросил – пискнул Жерар.
– Ума большого… – проворчал в ответ жандарм в шеренге. – Королевское войско не построено, еще не все собрались – видишь, какие дыры под знаменами? А эти уже куда-то лезут!
– Соображаешь! – похвалил Уго.
Соображал не только жандарм. И не только Филипп был такой глазастый.
Граф де Сен-Поль, стоявший, как положено, в центре баталии по флагом-энсенем, ткнул рукавицей в сторону врага и сказал, обращаясь к Адольфу Клевскому:
– Посмотрите! Каковы подлецы!
– Подлецы или нет, но, если они засядут в деревне, прямо за нашим флангом, будет беда. Оттуда простреливаются все подходы к тушке Валуа, мимо не проскочишь. Да и атаковать нам в спину оттуда куда как удобно. Нельзя их вот так отпускать, – ответил Равенштайн и добавил: – Мессир.
Все-таки Сен-Поль – главнокомандующий Лиги, а не просто так, поэтому и «мессир». Адольф и не был высокого мнения о его военных талантах, справедливо полагая, что талант к рвачеству их сильно превосходит, но лишний раз «мессиркнуть» – с него не убудет, хоть он и герцог, а Сен-Поль вроде как всего лишь граф.
– Простреливаются… и нельзя… Нельзя! – Сен-Поль решительно рубанул рукой. – И не допустим! Где черти носят наших союзников?! А-а-а, к дьяволу! Передайте нашему дорогому мэтру артиллерии – пусть выкатывает пушки! Адольф, отправьте туда две-три роты, и чтобы через полчаса выбили мерзавцев из деревни! Де Колье! Де Колье! Ты вернулся? Что наследник?
– Наследник изволил браниться, мессир, – ответил де Колье, подъезжая. – Велел напомнить, что план предусматривает оборонительное сражение.
– Ко всем чертям! Пусть выводит людей сюда и обороняется здесь! Скачи в Лонжюмо и передай! – приказал он.
Солнце поднялось до высоты, что соответствовала примерно восьми утра, жара обещала быть адской. На небе ни единого облачка, и ничто не мешало яростным лучам плавить лазурь, а заодно и доспехи вместе с их содержимым.
Баталия осталась на месте, а в сторону Монлери двинулись две роты. Вел их сам сеньор Равенштайн – единственный из военачальников, прибывших по тревоге из Лонжюмо. Второй ротой командовал Жак де Люксембург, под началом которого сражался и Филипп де Лален.
Деревня Монлери, дворов полста, теснившихся по сторонам дороги, которая выступала по совместительству главной и единственной улицей.
Над домами уже реяли французские знамена, а между ними мелькали ливреи. Поднаторевший в геральдике королевства Жерар мгновенно опознал вольных лучников Понсе де Ривьера.
– Синие платья с желтыми значками – точно они! – и молодой человек закивал головой, что не очень-то удалось из-за шлема.
– Да, и павезы поперек дороги, видишь? С золотыми лилиями и красно-белым столбом в центре, – Филиппа не очень интересовала принадлежность вольных лучников, но надо было хоть что-то ответить.
Он горячил коня без всякой надобности, так как двигались шагом в строенной шеренге, утопая по колено в пышных французских хлебах. И вот-вот придется скакать на эти самые щиты, а за ними вовсе не городское ополчение, которому совсем недавно задавали трепку, – испытанные и обученные солдаты. Словом, Филипп отчаянно трусил, хоть и не подавал виду, изображая бодрость. Что, впрочем, получалось плохо.
– Не раскисать! Не раскисать! – слышалось из строя жандармов, для большинства это была вторая стычка – самая страшная, так как первый раз ты еще не знаешь, что тебя ждет, а второй – знаешь. – Сейчас всыплем! Нечего бояться этих недомерков! Пусть нас боятся!
Между тем триста с лишним бойцов вышли на дорогу против деревни.
Пажи и слуги выстроились позади с охапками копий, запасными мечами и щитами.
С фланга забухали пушки.
Но парни де Ривьера – не то что неумелые парижане – с кулевринами шутить были не склонны. Они держались в глубине улицы, так что ядра брили крыши домов, но никак не могли нащупать сладкое мясо.
Вот загорелся сарай, пока слабо, но дай только волю – огонь перекинется на сухую солому и пойдет гулять по деревне! Кому его тушить? Жители разбежались еще с вечера.
Вперед вышли стрелки, в обе стороны засвистала оперенная смерть.
Пожар разгорался. При полном штиле дым полз по земле, совершенно поглотив половину деревни.
Наконец предварительные ласки утомили имперского рыцаря, и в дымном воздухе качнулось знамя с золотой решеткой поверх красно-белого щита.
– Спешиться! Всем спешиться! – поплыл, полетел над строем приказ.
Равенштайн был слишком опытен, чтобы лезть в тесноту верхами, что разумно.
Филипп отрепетовал команду и полез с коня, сбросив узду, которую тут же подхватил паж. Он пристроил щит на левое плечо, а в руках уже порхал меч.
– Строимся! – крикнул он, взмахнув клинком. – Строимся и вперед!
Ему предстояло войти в это дымное марево, в этот жирный, жаркий воздух, вонявший гарью, где его ждали французы, и Бог знает сколько их там!
Знамя качнулось еще раз, и трубы пропели атаку.
Две вереницы латников мерно шагали к деревне. Впереди – Люксембург, позади – Равенштайн. Жандармов прикрывали щитоносцы с ростовыми павезами, а лучники через головы раз за разом слали свои гостинцы на дымные улицы, и было не разобрать, находят ли стрелы и арбалетные болты хоть кого-то.
Из деревни неслись ответные выстрелы.
Тяжкая сила стеганула по саладу Филиппа, будто молотком ударили.
«Арбалет! – пронеслось в голове. – Хорошо, что вскользь!»
И он почел за лучшее захлопнуть забрало.
Створ улицы приближался. Два плетня по бокам, за ними добротные белые мазанки в реечной оплетке, и болтается на заборе одинокий горшок. Этот горшок отчего-то запомнился Филиппу какой-то своей несуразностью. В самом деле, что делает эта посуда на войне?
Движение в дыму.
Навстречу шла шеренга синих щитов, за которыми виднелись шлемы, секиры и вужи, похожие на огромные тесаки на древках. Стрелы с той стороны стали падать почти отвесно – французы повторили маневр бургундцев, отведя лучников в тыл.
Шаг, еще шаг, под сапогами скрипел песок, а в легкие врывался едкий, вонючий воздух, колыхавшийся пустынными миражами при полном безветрии.
Шаг, шаг, шаг, сквозь сталь и подшлемник врывалось бряцание доспехов и глухое дыхание товарищей, распалившихся перед схваткой, которая – вот она, можно рукой потрогать.
А там – злые глаза, острая сталь и оскаленные рты. Там тоже ждут драки, боятся ее и надеются выжить, а как же!
Филипп шел во второй шеренге, позади щитоносца, который поймал на павезу уже семь или восемь стрел. Слева громыхал Уго, а справа – Жерар, который, кажется, с каждым шагом приговаривал:
– Ну! Ну! Ну! – а может, померещилось.
Возле плетней возникла заминка – весь строй по ширине улицы никак не помещался, а лезть вперед фланговые вовсе не хотели, но пришлось – куда деваться?
Били слепые стрелы, де Лален почти прижался к спине лучника со щитом, так что в глаза постоянно лезли его полусогнутые ноги в алых чулках. Две шеренги замерли на долгое мгновение друг перед другом.
И началась!
Она! Веселая и отчаянная драка!
Сперва один вуж из-за французских павез врубился в строй бургундцев, потом секира, а потом уже и не разобрать, потому что с обеих сторон взлетала и падала сотня клинков и древков, перемешавшихся в жуткую кашу. Перестук и перезвон оружия сплелся в единый звуковой монолит, сильно напоминавший грохот океанского прибоя.
А скоро его разбавили крики, когда на землю пролилась первая кровь.
Филипп рубил вместе со всеми, и долгие секунды схватки стали для него родом обыденности, так как не было в мире более ничего, кроме валившегося из поднебесья железа, которое надо было парировать и долбить изо всех сил в ответ. Не самое приятное занятие, но, бывает, живут и в худших условиях.
– К черту щиты! – рявкнул Уго, когда драка перед ним слегка утихла, то есть на них падал не десяток секир разом, а только две-три.
От оттолкнул плечом павезьера и бросился вперед, вздымая меч в смертоносной квинте. Из-за французского щита немедленно показалось жало фальшиона, уязвившего кирасу, на что германец не обратил внимания, а в меч пришелся тяжкий удар вужа. Клинок мгновенно ожил, сбив вражеское оружие в сторону, и обрушился поверх щита страшным боковым ударом. Жандармы по всему фронту выскочили из-под павез, наваливаясь на неприятеля.
Филипп отстал от учителя на полшага, отчаянно завопил:
– Бургундия!!!
Меч врубился в кромку павезы, рыцарь прыгнул вперед и добавил сапогом. И еще раз мечом. А сзади уже бежали, перли и давили его ребята, все как на подбор – добрые жандармы и кутилье.
– Коли! Коли! – орал кто-то рядом, наверное, это надрывался Жерар, уж больно голос похож, но Филипп не был уверен, да и до того ли было?
Лучники оказались крепкими парнями, не дрогнули.
Но в ближнем бою их легкие доспехи заметно уступали кавалерийским латам. Упал один с разрубленным лицом, второй, что метил вужем в рыцарский пах, но промахнулся, отчего потерял голову, третий валяется на земле и визжит, а руки почему-то у живота… И прогнулась пехота, подалась назад под мечами да секирами!
Филипп видел, как за строем врагов побежал один стрелок, а потом и второй – это не англичане, которые будут резаться до последнего человека, хоть в доспехах они, хоть голые! Стрелки поняли, что строй ломается, и давай Бог ноги!
Понял и де Лален безошибочным своим чутьем, что выпестовано на турнирах, что враг уже проиграл, что стоит пока и бьется, но дух уже поломан, и вот она – победа!