Все тоньше и реже шеренги французов!
Он принял древко секиры на наплечник – черт с ним, пронзая незащищенное горло. На меч плеснуло первой кровью, а в уши хрипом, под ноги свалилось тело. Де Лален рванул вперед, перепрыгивая через него, благословляя себя за предусмотрительность – знал, не напялил поножи!
Лучник с мечом и кулачным щитом, кольчуга из-под изодранной ливреи, уколол в лицо и наддал этой железной тарелкой на кулаке, но Филипп лишь отклонился. Расслабляющий удар гардой поддых и клинком по шее! Рядом осел еще один француз, хватаясь за лицо, и кровища фонтанами из-под ладоней – это кто-то расторопный метнул шестопер и попал как надо.
А вот и капитан с фазаньим плюмажем, орет, надрывается. Стоять, мол, вали бургундца! На барбюте шарф, на груди бригандина, в латных руках сверкает меч.
Он ударил Филиппа, метя в шею, клинки схлестнулись острие против гарды – хреновый расклад, французик! Де Лален поднял оружие, отжимая чужой клинок, и нанес укол в лицо, как делал его брат, – не очень благородно, но пользы море. И крови.
Убил – навряд, но капитан свалился, а пехота, видя, что такое дело с командиром, дрогнула.
– За мной! – взревел рыцарь, завращал перед собой меч, выискивая очередную жертву, каковой поблизости не сыскалось.
Перед ним была дыра – ни одного человека, и он прыгнул вперед, зная, что в пробитую шеренгу сейчас ломанет клин бургундцев, заходя в тыл врагу, и Андреевский крест наконец побьет лилии.
Но где-то там, в дыму, тренькнула арбалетная тетива, и тяжелый болт, завив в полете жирный воздух спиралью, грянул в грудь. На что, согласитесь, не всякая кираса рассчитана, не говоря уж о бригандине, пусть ее ковал не миланский искусник, а сам Гефест.
Филипп замер, пока не чуя боли, лишь чудовищной силы удар, заставивший содрогнуться все тело. Из нагрудника торчала толстая деревяшка с веселеньким кожаным опереньем в красно-белую полоску. Очень его удивила эта полоска, именно она.
И тут затылок взорвался от второго удара, мир вздрогнул, закружился, а земля вдруг бросилась прямо в лицо. И пала тьма.
Французов из Монлери вышибли.
Людовик де Сен-Поль рассматривал бой под рукавицу, нервически покусывая ус.
Очень мешал проклятый дым.
Зато королевская армия не двигалась. Пехота учинила по всему ее фронту невнятное копошение, при здравом уме нетрудно было предположить, что лучники вбивают в землю колья. А еще, наконец, проснулся мессир наследник – от Лонжюмо одна за другой прибывали бургундские роты.
Из дыма показался одинокий всадник. Он подскакал к графу, и в его закопченном, рваном табаре тот узнал золотую решетку Клевского герцогства.
Всадник сорвал с головы барбют, хрипло крича:
– Деревня наша! Лучники бегут!
– Похвально! – сказал Сен-Поль. – Потери?
– Ерунда! Человек семь убитых и с дюжину раненых! Вот только Филипп де Лален погиб! – ответил гонец и радостно осклабился, радуясь непонятно чему: то ли малым потерям, то ли шамбеллановой смерти.
– Лален? Что за несчастная семья… Жаль. Но поздравляю! – граф поднял брови, а потом опустил их в нормальное положение.
В самом деле, о чем долго печалиться? Есть такая профессия – за герцога погибать! Самая что ни на есть рыцарская.
Гонец ускакал в направлении большого бургундского знамени, обрадовать Карла, а заодно опечалить потерей шамбеллана двора.
От Монлери показались четыре орудийные упряжки, а потом потянулись ходячие раненые. Процессия прошествовала пред графскими очами. Позади нее на шести скрещенных копьях несли тело в распашной ливрее в белый ромб на красной парче. Рядом ехали двое конных.
– А вот и де Лален, – граф поклонился, отдавая последнюю дань павшему. – Но позвольте! Какой же он павший?
Филипп отмахнул рукой, слегка приподняв голову.
– Жив я, жив! Только ребра болят и в голове туман.
– Ну вот и славно!
Для молодого рыцаря на этом битва при Монлери закончилась, а по войску пошел гулять вполне достоверный слух, что брат великого Жака де Лалена отправился вслед родственнику, то есть помер. Говорят, что нескупой на сильные чувства граф Шароле даже всплакнул!
В лагере с него сняли бригандину. Оказалось, что болт пробил пластины, но наконечник завяз в дублете, не отведав рыцарского тела и на мизинец.
Лекарь констатировал трещину в ребрах, огромный синяк и сотрясение мозга, отчего молодой сеньор изволил блевать.
Молодой сеньор, кстати, изволил до самого вечера, хотя, кажется, было уж и нечем.
А что битва?
Битва прошла своим чередом, к вящей славе и так далее.
До полудня обменивались залпами из пушек, а также стрелами и пулями из всего ассортимента. Это называется «беспокоящий обстрел».
В полдень на левом фланге, где встала Сен-Полева баталия, французы дрогнули (точнее, кому-то так показалось). Люксембуржец даже приказа к атаке не успел отдать, то есть только его и успел, когда конница бросилась вперед безо всякого порядка, развалив по дороге строй собственных лучников, которые едва вошли во вкус.
Королевский фланг, конечно, и не думал дрожать.
Опытные ребята из ордонансовых рот, закованные в сталь, прошедшие огонь, воду и всякие трубы, задали плохо вооруженным, а обученным еще хуже бургундцам отменную трепку. Опрокинули и погнали по полю, коля в спины и рубая почем зря.
Гнали ровно до вагенбурга, куда Сен-Поль успел спрятаться и людей своих увести. В этом интересном месте картина поменялась. Жандармов встретили выстрелами из пушек и арбалетов, а когда те полезли на телеги, изрядно настучали по каскам и тоже чем попало. От благородных мечей до совсем неблагородных свинцовых молотков и банальных оглобель.
Оглоблей по маковке, если лезешь на высокий тележный борт и нечем защититься, – это больно, даже когда маковка под шлемом.
Там погиб Пьер де Брезе, знаменитый рыцарь, нормандский сенешаль и ветеран недавних войн с англичанами, а по совместительству казнокрад и взяточник. Он брал взятки широко, не стесняясь, ото всех, до кого дотягивался, включая и вражескую бургундскую казну.
Это он сказал перед боем королю Людовику, когда тот поинтересовался, не заключал ли «любезный Пьер» тайного договора с Лигой, что «Лига останется с договором, а я с вами, ваше величество».
Ну что же?
Жил сей сеньор по-всякому, умер геройски. Если бы каждый взяточник имел мужество так окончить карьеру, пусть бы хапали – не жалко.
Пока де Брезе вел свою последнюю атаку, на левом фланге не выдержал граф Шароле, который, не слушая увещеваний опытного ветерана де Конте, бросился на врага, вновь потоптав лучников. Традиция такая, что ли?
Бургундская гвардия и отборные рыцари опрокинули крыло королевского войска и стали его преследовать, что едва не стоило жизни самому наследнику.
Смелый Карл в окружении одной лишь охраны слишком оторвался от своих, а французы, увидев это, поворотили назад. Укол в горло, нанесенный рукой Жоффруа де Грасэ, выворотил из пазов крепление графского подбородника, который отлетел наземь. Спасли гвардейцы.
Потом какой-то пехотинец умудрился ткнуть наследника пикой в живот. Спасла кираса.
В центре корпус Антуана Бургундского был отражен, отступил, а когда королевский же центр перешел в контратаку, его приняли залпами из пушек и градом стрел. После чего обратили в бегство. Под королем была убита лошадь, и сам он также едва не погиб, навсегда утратив вкус к личному участию в драках.
А что делали в это время французские жандармы на левом фланге?
А вот что: оставшись без командования, они увлеченно грабили обоз, не прикрытый вагенбургом! Совершенно наплевав на судьбу сражения, а заодно и милой Франции.
Итак, на левом фланге убедительная победа команды короля, окончившаяся ничем, в центре – ничья, на правом фланге – победа бургундцев. Вот и поди разберись, за кем сражение!
К вечеру на вытоптанном поле образовался устойчивый хаос, когда вряд ли кто смог бы уверенно сказать, где находятся мятежники, а где люди Валуа. В пыльных клубах слонялись банды пехоты, кто-то кого-то резал, слышалась орудийная канонада. Тут же стояли стеночкой лучники, загораживая от солнца изжаренных жандармов, что отдыхали между схватками прямо на земле. В одном месте вязали трубача, не признав за расшитой золотом ливреей обычного простолюдина, а в другом прикололи знатного вельможу, сулившего за свою жизнь десять тысяч ливров. Неслась в атаку конница, но не сокрушительным валом, как положено, а так – хорошо, если человек по тридцать.
Словом – тьма египетская.
Часам к семи бой утих сам по себе.
Потери были страшные, воины вымотались, а небывалая жара заставляла валиться с ног даже самых стойких.
Карл, вернувшийся в расположение, заменил подбородник и стал собирать войска, готовый драться хоть до ночи. Но не потребовалось. На его разочарованных глазах король увел армию.
То есть победа!
На поле остались лежать две тысячи бургундцев и столько же французов, погибших в бессмысленной, братоубийственной бойне ради славы и амбиций высоких господ. Тот факт, что господа валились в кровь и грязь рядом, наравне с простолюдинами, – слабое утешение для родственников. Сколько народу перемолола эта проклятая, никому не нужная война!
На Францию неуклонно падала ночь.
Карл пил вино в собственном шатре, принимал доклады и жаловал милостью. Он выгнал всех из-под парчового полога, начиная с пажей, которые чистили его доспехи. Скрип песка по стали, шорох ветоши скрежетали по графским нервам, так что он быстро вспылил и остался один, насколько вообще можно уединиться посреди огромного воинского лагеря за преградой тонкой ткани.
Теперь доспехи валялись на ковре, словно разъятый труп, иззубренные, в кровавых брызгах, что образовали вперемешку с грязью настоящий панцирь. На каркасной балке горел фонарь, бросавший блики сквозь слюдяное стекло, а на походном столике ему вторила свеча, и воск стекал медовой струей на лиможские эмали.
Страшно саднило горло – память о доблестной руке сира Жоффруа, ныне покойного. Саднила и душа, и непонятно было, что тому виной – усталость или схлынувший страх первого в жизни настоящего сражения.