– Вы Понтекорово? – Кирилл изумился, хотя не смог пояснить, чему именно: необычной фамилии, профессии, проницательной дедовой дедукции или тому, что он не первый.
– Честь имею, – старик еще раз поклонился. – Так вы к Дмитрию?
– Да. Простите еще раз, что значит «не первый»?
– То и значит. Я того добра молодца предупреждал – не ходи к Диме, не надо, пропащий он, и ты пропадешь. Не послушался, а теперь сам погиб и жену свою погубил, а все от жадности. Вы тоже не послушаете?
– Но… а он дома?
– Дома. Он теперь всегда дома. Ваш покойный предшественник снабдил его достаточным количеством отравы, чтобы тому не надо было выходить. Так не послушаете?
– Может быть, я ему помочь хочу? – спросил антиквар, чувствуя, что начинает злиться от нежданного допроса-нотации.
– А вам, простите, кто поможет?
– Мне помогать не надо!
– Тогда ступайте, – и дед ловким толчком клюки растворил дверь перед антикваром. – Второй этаж, дверь направо.
Кирилл не стал спрашивать, откуда дед узнал про Петухова. Из газет – такие вот самопровозглашенные стражи всегда всех помнят в лицо, а уж «бойня на Петроградке» наверняка облетела все полосы криминальной хроники.
Подъезд видал лучшие годы, но был удивительно чистым, а подоконник лестничного пролета оседлали цветы в горшках.
Дверь направо оказалась открытой.
Кирилл с испугом остановился – он слишком хорошо помнил предыдущую открытую дверь.
– Простите, уважаемый! – крикнул он. – Я от Артема Анатольевича! Вы дома? У вас дверь открыта! Мне с вами надо поговорить! Я могу войти, если вы, конечно, не заняты? Не потревожу?
– От Темки? – донесся голос после короткой паузы. – Заходи!
Квартира была явно не генеральская. Генералы империи проживали в сталинских апартаментах, где до потолка не достать даже на стремянке, а в коридоре можно играть в футбол. Кирилл предположил бы, что наркуша продал наследство, переехав на эти задворки, но уж очень вычурно старой была мебель, окружившая его.
Как будто реквизит к фильму о счастливых довоенных временах.
Первая дедушкина квартира, где он проживал до генеральских звезд? Все может быть.
Квартира, кстати, была чистенькой, что вовсе не похоже на обиталище наркомана со стажем. Ровный отметил образцовый порядок, чем сам не мог похвастаться.
– Эй, гость! – прогудел коридор. – Ты куда пропал?
Кирилл пошел на голос и очутился на кухне с допотопной газовой колонкой, не менее допотопной мойкой, которую венчал бронзовый смеситель, и неожиданно могучим дубовым столом под скатертью-клеенкой.
– Добрый вечер. Ровный, – представился он по привычке.
Из угла на него воззрился парень лет двадцати пяти, смотревшийся сущей мумией. Мумия была одета в футболку второй свежести и спортивные шаровары, и туалет сей был заклеймен зенитовским логотипом.
– Вижу, что не бугристый, – сказал парень.
– Что, простите? – не понял Кирилл. – Ах, вы о фамилии! Извините, Ровный – это моя фамилия.
– Что ты мне сделал?
Антиквар поднял брови, всем видом изображая непонимание.
– А чего ты тогда все время извиняешься? – пояснил наркоман.
– Издержки воспитания, молодой человек. Вы Дмитрий Богуслав?
– Я. Садись, не маячь, – парень махнул рукой в направлении венского стула в другом углу. – Вмажешься?
– Воздержусь.
– Зачем тогда приперся?
– Я партнер Артема Анатольевича. Надо поговорить о бумагах, которые вы ему продали.
– Ну, говори!
Пока Кирилл распространялся о своем интересе, он внимательно разглядывал визави. Весу в нем килограмм шестьдесят, рост метр семьдесят, лицо мелкое, причем, внимание, гладко выбритое. Тощие мышцы в синих венах… Не вполне конченый человек, но уже на скоростном лифте в ад. Завалить сержанта Петухова он бы, конечно, сумел. Отвертка в бок на ступенях лестницы, утюгом по затылку – есть способы. Но учинить то, что видел Ровный, – никогда. Даже обторчавшись до белых чертей. Кондиции не те.
– …так как я осуществляю всестороннее информационное обеспечение, то хотел бы знать, что ваш покойный дед говорил об этих бумагах? Все что угодно. Какие-то фамильные легенды, слухи, как он ими завладел, все что угодно, – закончил антиквар.
– А-а-а! Ты про те бумажки? Которые Темыч купил?
– Именно.
– Ну-у-у… это на сухую никак. Не осилю. Так может, вмажемся? А то меня чота трусит. Щас ломать начнет, так с меня толку никакого, даже поезд по канату не пущу, слушай, короче.
Дедушка был тогда не генерал, а майор НКВД, входивший в комиссию по отбору германских архивов для вывоза в Союз. Он вообще много чего вывез. Всякие «брюлики», которые наркоман Дима помаленьку проживал, в ходе чего и познакомился с Петуховым.
Так вот, дед.
Филолог по первому образованию, прекрасно читал на языках, включая средневековые диалекты. Из-за чего и вошел в комиссию.
«Дважды коллега, – с теплотой подумал Ровный. – Эксперт, да еще и медиевист!»
К военным бумагам со всякими секретами он доступа не имел, работая в том отделе комиссии, что занималась культурными ценностями покоренной стороны для компенсации культуры нашей, которую немцы изрядно проредили.
Разнообразные старые архивы – вот его участок.
В один прекрасный день, когда победная эйфория сорок пятого года еще не схлынула, а майор Богуслав трудился в тюрингском замке Вартбург, ему протелефонировали, что отловлен один тип, опознанный как сотрудник концентрационного лагеря Дахау. При нем нашли целый рюкзак документов, а товарищ Богуслав – ближайший специалист.
Специалист выехал на место, где отсеял почти весь рюкзак, содержавший жуткие отчеты доктора Рашера, а значит, под его интерес не попадавшие. Медицинскую документацию сдали компетентным товарищам, а вот одна папка осталась у товарища Богуслава – это и был средневековый архив из нескольких писем и одной рукописной тетради.
На вполне законный вопрос, какого лешего древние бумажки, да еще французские, делали в ведомстве доктора Зигмунда Рашера, который, как стало известно, занимался опытами в области гипотермии, эсэсовец ответить не смог. Он-де еле унес ноги от изумившихся широте сумрачного тевтонского гения американских солдат, которые от изумления перестреляли всю черномундирную сволочь из пулеметов. Документацию ему-де доверил сам главврач, а он – простой охранник и вообще не в курсе.
– Ты знаешь, кто такой Зигмунд Рашер? – спросил Дмитрий, сильно наклоняясь через стол.
Он успел уколоться, ему было хорошо, но говорил связно и, насколько мог судить антиквар, по делу, исправно пересказывая дедову историю.
– Знаю. Изучал воздействие холода на человеческий организм. Эксперименты с давлением, как-то так. Но, позвольте, Дмитрий, если я не ошибаюсь, к апрелю 1945-го Рашер за какие-то грехи переместился из администрации лагеря в заключенные, где и был расстрелян.
– Ни хрена ты не знаешь. Тот тип, ну, которого изловили наши, его звали Адемар Больман, он был подручным Рашера. Конкретно он занимался реанимацией людей после обморожения.
– Отогревал телом? – поинтересовался Ровный.
– Не-е-е… дед говорил, что он ставил опыты на совсем безнадежных, с отмороженным мозжечком. А еще дед рассказывал, что та книга ему нужна была именно для этого!
– Не понял. Он вслух читал или как?
– Зря ржешь, – наркоман искоса поглядел на Кирилла. – Дед по этому поводу не был склонен шутить. И знаешь почему?
– Откуда мне…
– А потому: американцы говорили, что нашли в Дахау камеру, куда свозили тела после опытов, ну, чтобы потом спалить в печке. Так вот, половина была с простреленными головами.
– Зачем? Добивали из жалости?
– Кто, фашисты? Из жалости? Ты смешно-о-ой! – Дима рассмеялся.
– Ну и?
– А я не знаю. Дед дальше никогда не рассказывал. Там что-то написано в книжке. Что-то, что нужно было эсэсовцам. А я по-ихнему не читаю. Ты вот что, кореш… – он вновь нагнулся через стол и поманил антиквара к себе. – Мне дед эти бумажки сбагрил, понимаешь? Года за два до смерти. Остальное-то в наследстве, а это – подарил. Я от них потом едва не рехнулся, вон, даже на белый подсел. Бухал сначала – не помогает. Только вот это вот. Ты думаешь, чего я в дедовой хате не живу? Не могу! Сюда сбежал, на жилплощадь его жены, моей бабки. Подальше от бумажек! И при первой возможности продал их твоему приятелю. Может, теперь отпустит?
– Что отпустит? – решил уточнить Ровный.
Но в этом месте Диму накрыл хороший, капитальный приход. Он понес такую околесицу, что дальнейшее общение стало невозможным и антиквар поспешил убраться вон.
Улица встретила его подступавшей белой ночью. Старик все так же сидел на скамеечке, будто дожидаясь Кирилла.
– Удовлетворили любопытство? – спросил он.
– А почему вы спрашиваете?
– Потому что некоторых вещей лучше не знать, – ответил старик, встал, одернул парусиновый пиджак и зашагал прочь, постукивая клюкой.
Ровный поразился: какой же вредный дед! Что ни спросит – все в точку. И какое-то иконописное, византийское лицо: чуть раскосые глаза, белоснежная борода по грудь, не старик – старец.
– Эй, послушайте! – закричал вслед Ровный, но собеседника уже скрыл угол дома.
Кирилл побежал вслед, чтобы выскочить на абсолютно пустую улицу, где и следа странного дедушки не сыскалось.
– Куда он пропал? – Ровный заоборачивался, хрустя застарелым остеохондрозом.
Очередной поворот головы (хрусть-хрусть) – и за спиной он обнаружил двух человек, которые курили, прислонив зады к капоту черного «Лексуса», что пристроился подле его «Паджеро».
– Послушайте! Уважаемые! Да-да, вы! Вы не видели здесь старика? На улице. Шел в сторону набережной, – антиквар указующе рубанул рукой.
Курильщики переглянулись.
– Не было здесь никаких стариков, – ответил один.
– Пустая улица, сами поглядите, – подтвердил второй и часто закивал, закутав голову в дымный кокон.
«Вокруг дома ушел?» – решил Ровный и вознамерился это предположение проверить.