– Я, конечно, могу молчать, но тогда в долг и не проси, потому что в своем Брабанте ты, может, и благородный, а у меня тут все платят.
– Ты, Петроний, не будь таким серьезным! Это же шутка!
– Хороша шутка! Мне в родном заведении всякий молодняк будет рот затыкать! – пропищал итальянец.
– Да-а-а, молодняк… Что это за горячие ребятишечки? Раньше я их не встречал. Или встречал? – спросил Уго.
– Так! – Петроний неопределенно махнул рукой. – Подросли, понимаешь, на наши седые головы. Местные ребятишечки. Пьют, буянят, тогда как ни пить, ни буянить толком не научились. Молодежь пошла гнилая…
– Эти-то еще ничего! – Уго указал на друзей. – Старшим, конечно, хамят, но жизнь уже понимают. Мы же с войны, а война голову вправляет. Ты, Петроний, в кирасу-то еще влезаешь?
– А на кой? Я свое отвлезался – хватит.
– Помнишь, как тогда под Сиенной? – глаза де Ламье заблестели.
– Помню! И ты помнишь. А остальным про то знать ну совершенно не нужно.
Филипп думал, что как раз нужно и даже весьма любопытно, но слуга принес еду и аппетитно булькнувший кувшин – расспросы умерли сами собой.
Через час Жерар уже стоял на столе, живописуя собственные подвиги на графской службе. Вокруг собралась немаленькая толпа посетителей, де Сульмон был в центре внимания, и он был счастлив тем недолгим счастьем, что так легко отыскать на дне бочонка. Тем более дармового.
– Складно свистит, – молвил Петроний.
– Это да-а-а! Может! Если б я там не был, поверил бы! – сказал Филипп.
– Ты-то тоже… бывалый! Всю драку провалялся в шатре, как девочка. Подумаешь, ребра ему поломали! – Уго, как всегда, был язвителен и колюч.
Филипп собрался надерзить в ответ и надерзил, но его не услышали, потому что компания встретила очередной жераров тост дружным ревом. Энтузиазм публики объяснялся легко – все надеялись, что расходившийся рыцарь сейчас начнет поить всех подряд. Впрочем, напрасно – казна была у де Лалена, который тщательно соблюдал остатки трезвости и поить никого не собирался.
Молодой человек, кстати, давно заприметил колоритного господина, который занял столик в углу, сидел один и даже во время недавней потасовки не сдвинулся с места. Вот и теперь тоже – народ веселился и пил, всячески сопереживая вракам друга Жерара. Этот же, мрачный и одинокий, вытянул длинные ноги в черных чулках, надвинул шляпу на глаза и лишь изредка прикладывался к кубку.
Господин все чаще приковывал взгляд Филиппа, до того было любопытно – что за гусь, тем более что «гусь» совершенно незнакомый.
Наконец, когда публика принялась грохотать кружками по столам и требовать с Жерара песню, де Лален не выдержал, улучил момент и добрался до уха Петрония.
– Слушай, ты же всех тут знаешь? – зашептал он.
– В основном, – обернулся хозяин.
– Что это за… короче говоря, вон там, в углу, – Филипп указал глазами на предмет интереса.
– Этот?
– Да этот, этот! Ты бы еще костью в него запустил! Будто и так не понятно, о ком я!
– Хо! Вот этого-то я как раз не знаю, – Петроний даже зад почесал от такой своей неосведомленности.
– А чего он меня разглядывает?
– Смущаешься?
– Кто, я?! – возмутился Филипп.
– Нет, я! – поддразнил собеседника итальянец.
– Дьявол, да просто странный тип – сидит один, почти не пьет…
– Да нормальный тип, мне плевать, лишь бы платил.
В этот момент незнакомец поднялся из-за стола, одернул дублет, прошитый вертикальными складками, и Филипп разглядел бэйдж, блеснувший на синем сукне. Господин склонил голову, уставившись на бургундца, а когда убедился, что тот заметил его маневр, широким жестом дал понять, что приглашает к себе.
Филипп на всякий случай поглядел по сторонам – нет ли кого позади и верно ли он понял пантомиму, пожал плечами и направился в дальний угол. И лишь там он разглядел бэйдж – три золотые лилии.
– Вы, я вижу, заинтересовались моей персоной? Разрешите представиться: сир Джон Синклер, поверенный его величества короля Людовика, – сказал он.
– Филипп де Лален к вашим услугам, счастлив знакомству.
– Не могу сказать, что счастлив и я, однако присаживайтесь.
– Я полагаю, что это вас задержали в Брюгге по приказу герцога?
– Именно так. Все понимаю – война, но мне всегда казалось, что рыцарского слова достаточно, чтобы рассеять пустые подозрения насчет ваших затруднений в графстве Шиме. Рыцарское же слово держит меня здесь, поскольку обещал никуда не уезжать, не уведомив Его Светлость.
– Слова, даже рыцарского, теперь недостает – такие времена, – куртуазно посетовал Филипп, ну, или надеялся, что куртуазно.
Собеседнику было лет тридцать пять. Короткая рыжая борода, поломанный нос и челюсть как наковальня.
– Вы из Шотландии?
Тот кивнул.
– Да, из Шотландии. Служу у короля, потому что младшему в семье не нашлось места за проливом. В Бургундию меня отрядили после того, как ваш наследник взял моду арестовывать особ королевской крови.
– Вы о бастарде Рюбанпре?
– О нем. На всех желающих королевской крови не напасешься, пусть даже ублюдочной.
– Говорили, что бастард – шпион и подстрекатель, что позорно при его статусе.
– У меня такого статуса нет, поэтому что до моих суждений? – шотландец поднял светлые брови. – Впрочем, не желаете ли вина?
Филиппу в смысле вина терять было нечего (выпил-то уже изрядно) – согласился.
– Значит, нам вместе ехать в Шиме, сир Джон? – бургундец с трудом выговорил островной вариант имени Жан.
– Вместе. Самое смешное, что я даже не слышал о таком городке – Сен-Клер.
– Я там даже бывал.
– В самом деле? И как по-вашему, склонны горожане к бунту против герцога?
– Хороший город, – поведал Филипп. – Тихий, небольшой, и люди там тоже тихие. Это не буйный Гент! Представить Сен-Клер бунтующим я не в состоянии. Но, знаете ли, кто мог представить бунтующий Льеж в свое время? Все меняется, и не в лучшую сторону меняется. Однако в слухи о чуме я тоже не верю. Чума давно разнеслась бы по всему Эно, а то и дальше, храни нас Бог. Вестей же оттуда – никаких, что странно. И гонцы не возвращаются, что еще более странно. Вот и гость герцога – известный испанский доктор – уехал и пропал. Куда? Там же три дня ходу до столицы графства! Очень нехорошие симптомы, и тут еще война! Придется проверять! Так что вы будете очень кстати.
– Да-да, я слышал! Ваш покорный слуга как королевская гарантия королевской же честности.
– Почему бы и нет? В конце концов, вы кажетесь достойным человеком, и совместное путешествие будет нам не в тягость. Кроме того, когда дело разъяснится, вам оттуда прямая дорога на Шампань – считайте, что это такой небольшой крюк на пути к дому.
– А оно разъяснится? – сказал шотландец и пояснил: – Дело, о котором вы говорите?
– Вы же дали слово, что король к этому не причастен! Конечно, разъяснится! – ответил Филипп.
– Вот это и настораживает. В чуму мы оба не верим, и король не виноват… А гонцы не возвращаются, как и эта ваша испанская знаменитость. И нам предстоит ехать туда же.
– Со мной дюжина человек, да двадцать гвардейцев, да еще ваш меч! Мы разгоним любой сброд, что попытается встать на пути! – Филипп воинственно хватил по столу.
– Сброд. Если это будет сброд, тогда, наверное, да – разгоним.
– Вы что-то знаете? Чего-то опасаетесь?
– Я опасаюсь именно потому, что ничего не знаю.
Филипп хмыкнул. Ему стало немного стыдно от того, что он так распетушился перед этим осторожным в словах и, наверное, в делах человеком. Ведь ему явно не по себе – честный рыцарь, выполнял свой долг, а тут его хватают, обвиняют не пойми в чем! И приходится отвечать за возможные фокусы своего господина, если таковые имели место! Тогда как он даже не знает, где город такой, Сен-Клер! А тут еще он, Филипп, сперва разглядывал, как лошадь на торгу, потом принялся фанфаронствовать и строить из себя артурова паладина – хорош, нечего сказать!
Срочно требовалось сгладить неловкость, и де Лален постарался:
– Я тоже ничего не знаю, сир Жан, разрешите вас так называть?
– Разрешаю. Уже привык за два года во Франции.
– Благодарю. Раз мы оба ничего не знаем, остается вверить себя Божьему промыслу, ведь так?
– Что нам остается! – улыбнулся шотландец.
– Тогда через три дня у восточных ворот и забудем, что наши сюзерены враждуют?
– Через три дня у восточных ворот. Буду ждать вас поутру конно, людно и оружно. И к черту вражду наших господ!
Они скрепили договор рукопожатием.
А через три дня Брюгге провожал маленький отряд звоном колоколов, что звал горожан к заутрене, и только одно беспокоило Филиппа – то, что он ту заутреню пропускает. Ведь что может быть правильнее, чем принять причастие перед дорогой, даже если она обещает быть короткой и не обильной в тягостях?
Глава 10Антиквар, инквизиторы, художник
К утру Ровный мог бы сказать: «Тот список я прочел до половины», но он не был склонен подражать старику Мандельштаму. Вместо этого он отложил рукопись и заковыристо выматерился, что, в общем-то, было ему несвойственно.
Рукопись обрывалась, страниц не хватало.
Вот такая катастрофа локального масштаба.
В папке, в самом ее начале, лежали письма, не письма даже – короткие депеши (явно черновики, предназначенные для писца), принадлежавшие руке Филиппа де Лалена, которую антиквар уже успел изучить. Да только толку-то с них?
О, да! Коммерческая ценность зашкаливала, без сомнений!
Был бы жив несчастный жадина и меркантильный сукин сын Артем Петухов, прыгал бы от радости выше головы. Но, увы, тело его лежало сейчас в холодильнике, абсолютно бесполезное и никому не нужное, кроме, наверное, судебного патологоанатома, которого Бог и государство наделили обязательной тягой ко всяким мерзостям. Ведь кто-то должен в них копаться!
Ровный тоже относился к породе сукиных детей, но сейчас ему нужны были не деньги. Он жаждал (именно так – жаждал) разгадки. Что было дальше? Этот вопрос был напрямую связан с его новым, ранее не знакомым состоянием, – антиквар боялся. Боялся так, как никогда раньше, он даже не знал, что такое бывает. Не парализующий страх перед несущейся электричкой, не опасение неизбежного конца в виде кирпича на голову или, чемпиона в тяжелом весе – рака.