Нет – это все знакомо каждому, а оттого – нормально, ну… практически.
Этот же новый ужас был именно ужасом – ощущением того, что стабильный мир дал трещину и в него ворвалось неведомое. То, чего не может быть. Но оно было, чувствовалось и пугало. Пугало самим своим постоянным присутствием: я здесь, парень, и тебе придется с этим как-то жить.
Как недавно, когда страх атаковал антиквара в ночной квартире. Тогда была концентрированная доза, но в ограниченном отрезке времени, теперь – именно то же ощущение, не такой интенсивности, зато постоянно.
Кирилл теперь понимал, отчего наркоман и внук геройского деда по совместительству так старался спихнуть эти бумажки. То, что в них написано, было настолько неправильным, что просто не могло быть, существовать и быть правдой. Но Ровный чуял – правда.
Уж очень заметно отличие от стандартных средневековых фантазий вроде песьеглавцев Марко Поло и прочих Гогов с Магогами.
И в этом требовалось разобраться. Причем чем быстрее, тем лучше.
Потому как перед глазами все еще стоял интерьер петуховской спальни с двумя растерзанными телами – вот это страх вполне понятный и конкретный. Антиквар более не сомневался, что бумаги и жуткая участь его друга связаны.
Потому как наркоман Дима не мог прочесть содержания бумаг, но все равно – очень боялся. Это совершено необъяснимо и с точки зрения сухой науки – невозможно, но от архива веяло, вполне ощутимо веяло ветром страха.
– Как разбираться будешь, дубина? – спросил Ровный сам себя, поднялся из-за стола и потер глаза.
По ту сторону занавесок вовсю светило солнце, а сквозь препоны стеклопакетов рвался ощутимый запах соседского кофе. Утро хозяйничало в мире, ведь антиквар истратил на чтение всю ночь.
– Дубина, – повторил Ровный, обращая стопы на кухню. – Вот чего тебя заклинило, а?!
Далее мысли обратились в направлении ФСБ. Потому что заклинило антиквара и в самом деле знатно! Сразу, сразу, еще в милиции надо было рассказать о своих подозрениях и делишках Петухова! И уж тем более не интересничать, когда за него взялись представители конторы.
Но в первом случае помешала жадность (коммерческий интерес, мать его ети!), а во втором – необъяснимое любопытство.
«Я же ученый, пусть бывший, – попытался обмануть себя Ровный насчет любопытства и не обманул: – Какой ученый? Барыга! Самый банальный барыга! Звонить, срочно звонить, где там визитки…»
Антиквар пришлепал с кухни, дуя на чашку с кофе, поминутно обжигаясь раскаленной сжиженной бодростью. Нашарил на столе орленые визитки, ухватил трубку и…
…набрал номер наркомана Димы.
– Алле! – сказала трубка.
– Дмитрий?
– Чего надо?
– Вас, молодой человек, вас, – сказал Кирилл. – Ровный говорит, узнали?
– Ну узнал. Надо, говорю, чего? – судя по голосу, Дмитрия мучила абстиненция, а может быть, просто не выспался?
– Надо обсудить несоблюдение договора с вашей стороны, молодой человек.
– Чего-о-о?!
– Того, что ты, козел, бабки взял, а товар отдал не полностью! – рявкнул Ровный, внезапно взъярившись. – Где вторая половина рукописи, ушлепок?! Ты чего себе думаешь?! Что нас можно кинуть по-тупому, ты, говнюк убогий?!
– Какого хрена, чувак, какая вторая половина…
– Заткнись и слушай! Сейчас десять утра. Я буду очень скоро. Если ты не отдашь мне бумаги или если тебя не будет на месте, с тобой буду разбираться уже не я. Ты понял?
– Да пошел ты на х…й! – ответил Дима и отключился.
– Ах ты… говно! – заорал в немую трубку антиквар и стал лихорадочно одеваться.
О чем он думал в те секунды, остается решительно непонятным. Надо полагать, что проблески рационального разума имени Рене Декарта все еще пробивались через дурман эмоций, потому что визитки фээсбэшников он все-таки прибрал в карман.
Через двадцать минут зеленый «Паджеро» несся в направлении Чугунной улицы, повизгивая покрышками и поревывая дизелем. Над рулем мелькали налитые кровью глаза и нехорошо перекошенный рот. Мания, истинная мания овладела Кириллом, обычно рассудительным и даже боязливым в действиях.
Тем не менее рацио, то, самое глубинное, сработало. Ровный вытащил из нагрудного кармана рубашки первую попавшуюся визитку, а потом извлек телефон, принявшись за не самое безопасное на свете дело: набирать номер на скорости восемьдесят километров в час на улицах мегаполиса.
– Алло! Алло!
– Слушаю, Бецкий.
– Владислав Аркадьевич?
– Слушаю вас.
– Ровный говорит…
– Кто, простите? Вас плохо слышно.
– Ровный! Кирилл! Мы вчера виделись на улице…
– Ах, да! Господин Ровный! Чем могу быть полезен?
– Можете! – заверил Ровный. – Я вчера долго думал… короче говоря, я прямо сейчас еду на Чугунную, прямо туда, где мы встретились, вы адрес помните?
– Конечно, помню. Так вот что за шум – вы на машине!
– Именно. Подъезжайте, есть разговор и вещественная улика. Ну… я думаю, что улика. Я буду на месте минут через двадцать.
– Мы на Литейном, не думаю, что поспеем одновременно с вами, тут такие пробки…
– Неважно, дождусь.
На пассажирском сиденье «Паджеро» лежал кейс, тот самый, с капитальной папкой-скоросшивателем.
«Ну ее к монахам! – думал про себя Кирилл. – Отдам конторским. Целее буду! А для любопытства у меня есть сканированная копия».
Правильная мысль.
Зачем при этом ехать к наркоману? А вот бес знает! Причем именно так: бес. Мелкий бес толкал антиквара вперед. А может, не такой уж мелкий?
Визгливо затормозив возле дома на Чугунной, антиквар покинул авто и огляделся.
Улицу мело летней метелью – тополиный пух сверкал в лучах утреннего солнца, перекатывался, взлетал, падал, повинуясь шалостям ветерка.
«Вот ведь черт, а к полудню опять заткнется, – подумал Ровный, разумея недолгий утренний ветер. – И будет снова не город, а микроволновка. Ишь как припекает, будто не Питер вовсе».
Чугунная улица, а точнее, дом № 4А, тоже были не совсем в порядке. Отсутствовала важная достопримечательность, которую Ровный против воли искал взглядом. На скамеечке не было вредного художника, как там его… Понтекорово. Как вчера пропал, нагнав туману, так и не возвращался. Впрочем, кто знает? Ушел за газетами, гуляет, посещает продовольственные лавки, мало ли может быть занятий у пенсионера?
– Ну и пусть его, – постановил антиквар вслух, разгоняясь в сторону парадного.
Внутри уверенно разворачивалась пружина злобы. На себя – за явную дурость, на обдолбанного Диму – за хитрожопость, на город – за жару. И даже на новопреставленного Петухова – за то, что так не вовремя зачехлился.
Хлопнула дверь подъезда, и Кирилла обняла прохлада. Прохлада и тишина, будто не обшарпанной створкой отсек он себя от мира – танковым люком. Окно на площадке изо всех сил било светом, будто лазерная пушка. В солнечных лучах играли свои игры пылинки напополам с вездесущим пухом тополей. Ровный шел сквозь них, постепенно тормозя изначальный разгон.
Было ему здорово не по себе.
Все-таки один к явно неадекватному наркоману…
– Чушь какая! – прошипел антиквар злобно и запрыгал через две ступеньки.
Еще одной чертой лестничного пролета был неожиданный холод. Если у дверей парадного сделалось прохладно, то теперь – холодно. Или, пожалуй, морозно. Кирилл даже обтер взглядом стены – при такой температуре впору завестись инею. Но не было никакого инея.
И отчего-то было очень и очень тихо. Будто вымер дом, заодно утащив на тот свет все положенные мегаполису шумовые эффекты: рык грузовиков, сигналы автомобилей, голоса людей, ветряной тополиный шелест.
Стряхнув с себя оцепенение, Ровный шагнул к двери, подышал для бодрости и с силой постучался, игнорировав звонок.
– Эй, Дима! Открывай!
Молчание было ему ответом.
– Твою мать, открывай! Я знаю, что ты здесь!
И опять оно – молчание.
Антиквар вдарил по двери уже серьезно, аж кулак засаднило. Дверь подпрыгнула, срикошетила от косяка и отворилась. Ровный невольно шагнул назад. Но, вспомнив, что наркоман не имел обыкновения запирать дверей, вторгся в квартиру.
– Короче, я вхожу! Сейчас у нас с тобой будет разговор, хочешь ты этого или нет! – пообещал Ровный.
И соврал. Потому что заходить вглубь наркоманова обиталища ему вдруг совершенно расхотелось. Воняло. Не скотобойней, как у Петухова, но все равно – запах впечатлял. Общая мертвая тишина и отсутствие всякого движения до того напоминали совсем недавнее приключение на Петроградской, что понять его можно.
Антиквар прокрался на цыпочках к углу коридора. Постоял у стенки, выругал себя мысленно за смехотворное поведение и шагнул в сторону кухоньки, где, по мнению Ровного, должен был обретаться наркоман.
И он не ошибся.
Вот только наркоман обретался на полу в луже мочи лицом вниз, ногами к опрокинутому табурету. Убойные ароматы вылетали наружу именно отсюда.
«Передознулся! Ну и смердит от него! Вот ведь, блин! Только бы не сдох!» – такие слова пробежали в антикваровой голове.
– Эй, полудурок! Тебе сперва вломить, а потом вызвать скорую, или сперва вызвать, а потом вломить? – крикнул Ровный, как он надеялся, грозно.
Полудурок, как и ожидалось, молчал. Однако пальцы его подрагивали, подрагивали и ноги. Ровный протопал на кухню, стараясь дышать ртом и как можно реже. Перед валяющимся торчком он остановился, ибо слабо представлял, что в таких случаях делают. В меню, которое развернула услужливая память, присутствовали следующие пункты: облить водой, нахлестать по щекам, сделать укол адреналина или искусственное дыхание рот в рот.
Адреналина не имелось, ровно как и желания трогать пациента руками и тем более губами. Поэтому Ровный обошел лужу мочи, добрался до раковины, добыл под нею ведро, наполнил до краев. А потом с мстительной радостью окатил Богуслава, начав с головы.
Помогло.
Наркоман Дима резко поднял голову от пола и уставился перед собой. Был он бледен с отливом в синеву, на скуле багровел кровоподтек – явный след знакомства с полом. Он заворочал головой в одну сторону, потом в другую, пока не уперся глазами в ботинки Кирилла. Словно зацепившись за них взглядом, он замер и стал поднимать лицо все выше и выше, наведясь, в конце концов, на Ровного.