Когда Филипп с лучниками изволил прибыть, Уго увлеченно собачился со стражниками.
Те настоятельно рекомендовали ему выметаться прочь из города, потому что даже самые неторопливые попы в церквях всего Брюгге успели возгласить версикул Benedicamus Domino, а то и Ite, missa est, а значит, пора отворять воротные створы, пуская в город добрых путников и выпуская не менее добрых. К прибытию шефа Уго, вовсе растратив вежливость, советовал начальнику стражи:
– Заткнись и занимайся своим делом или просто заткнись!
Но, так как появился Филипп с подорожной грамотой, перепалку пришлось свернуть, худо-бедно построиться в колонну по два и покинуть сень двух могучих башен, которые взирали на мир глазницами узких бойниц. На мосту рыцаря и его отряд поджидала третья неприятность в лице дикого гуся, который притаился во рву у самого выезда.
Летнее солнце приветствовало всадников в левый фланг, когда кони под грохот подков шеренга за шеренгой покидали мост. И покинули его почти все, когда гадкая птица решила перепугаться. Серая молния вылетела из-под арки с диким га-га-га и хлопаньем крыльев. Вот тогда решили перепугаться и лошади. Гусь был таков, а кавалькада рассыпалась, потонула в недовольном ржании, ругани, лязге растревоженного во вьюках снаряжения.
Когда пугливых четвероногих удалось привести в чувство и настроить на дальнейшую службу, выяснилось, что опытный и бывалый жандарм выпал из седла и сломал ногу, а конь, почуявший, что его, наверное, собираются убивать, или бог знает какие еще беды, стал защищаться от всего мира. Он прыгал, козлил и брыкался изо всей конской мочи, в ходе чего зашиб копытом одного пажа.
Теперь копытный дуралей стоял у рва с виноватым видом, а рядом лежал опытный и бывалый жандарм, а также паж. Жандарм ругался на чем свет стоит, паж стонал, держась за грудь.
– Вашу ж мать… – Филиппа хватило только на этот недлинный и не совсем содержательный комментарий.
Жерар высказался в том духе, что если уж не везет, то сразу по всему фронту. Уго по своему обыкновению сказал, что цена всему этому не больше дерьма, а Синклер нешуточно загрустил, а если не загрустил, то весьма напрасно – ведь это его пажа зашибли по гусиной вине.
Пострадавших пришлось отправлять назад – во дворец, да еще в сопровождении – сами они были не в состоянии.
Не в состоянии сделался и Филипп, быстро посчитавший, что по таким делам и с таким везением его отряд до превотства Шиме может совсем не добраться. Он построил своих спутников вдоль дороги, отчаянно благоухавшей утренней свежестью, которая соревновалась с вонью тины из недалекого городского рва.
– Значит, так, дорогие мои сиры! – начал он, обозрев поредевшее войско, для чего не пришлось даже привставать на стременах. – Сейчас мы поедем и поедем, не смотря на!
Ну, вы поняли! Вот эта вся дрянь… а-а-а, черт! Чтобы к полудню сделали два лье! И чтобы никто ко мне до полудня не подъезжал! А теперь марш, марш, марш!
И он пустил коня короткой рысью, не обращая внимания на рык де Ламье:
– Слушай! Напра-аво! Дистанция корпус лошади! Рысью!
Отряд пустился за командиром, окутанный нормальным походным шумом: копыта топтали дорогу, лошади фыркали, а какой-то жандарм подбадривал пажа с заводным конем:
– Упустишь – вставлю голову в жопу!
И неведомо было никому, что славный город Брюгге покинули сегодня не одни они.
В полумиле от ворот дорога ветвилась. У часовни под старым платаном, который помнил, кажется, еще святого Людовика, тракт уходил на юго-восток – к Генту, но путникам нужно было севернее, куда они и повернули. Копыта пожирали мили, а мили складывались в лье. Плавное течение дороги, разделенной все тем же древним пунктиром шаг – рысь – галоп и вновь шаг, убаюкало душу рыцаря. К полудню он вполне примирился со всеми утренними неприятностями, и только солнце не желало умерить свой жар, буквально плавя окружающее.
В самом деле, что с того? Доспехи приторочены к седлам, нет нужды исходить потом, как давеча под Монлери, в мыслях о вражеском копье или топоре. Пусть пыльно, пусть жара, но, положительно, есть в дорожном бездумии свои плюсы – ты идешь от деревни к городку, и опять – к деревне, и никто не хочет тебя убить или просто вставить досадную шпильку, как капитан лучников или, того хуже, гусь под мостом.
Шпилька, конечно, налицо.
Едва выступив, Филипп недосчитался: девятерых лучников, шести пажей и одного жандарма. Ерунда, конечно – не на войну едут, но с этим надо было что-то делать. Рыцарь подверг инспекции душевное равновесие и нашел его удовлетворительным, чтобы заниматься делами.
Он обернулся, нашел в пыльном мареве фигуры Уго и Жерара, слегка укоротил рысь и замахал рукой – догоняйте, мол. Уго был потребен понятно зачем, а Жерар – для контраста, на его фоне германское занудство переносилось легче.
– Уго, даже не думай брюзжать! – предварил он разговор, когда оба товарища поравнялись с ним, заняв места по правую и левую руку, благо ширина дороги позволяла.
– На себя посмотри, – отрезал немец.
Реплику Ламье подхватил негодник Жерар:
– Ага, ага, ты ноешь с самого восхода!
– Есть с чего. Кто-нибудь доложит мне наличие?
Уго ответил:
– Мы двое, да два наших оруженосца, да двое кутилье, да два пажа. Три жандарма сам-третей. Одиннадцать лучников при пяти слугах. Шотландец с оруженосцем, итого…
– Эй, а меня посчитать? – вскинулся Жерар.
– Если считать тебя, хотя толку все одно никакого, тридцать пять человек, учитывая полезную половину Жерара – его кутилье.
– Не так плохо, – молвил де Сульмон, решив не обижаться. – Я слышал, Генриху Английскому этого хватило, чтобы захватить Уэльс!
– У Генриха Английского не было тебя, – продолжил язвить Уго. – С тобой он бы не только не захватил, он бы, скорее всего, и Уэльса найти не смог!
– Я думаю…
– Не стоит, от этого может отупеть весь отряд и половина ближайшего города.
– Замолкли оба! Мне надо подумать! – и Филипп принялся думать. – С одной стороны, нам Сен-Клер этот проклятый не штурмовать. У нас вроде как разведка. С другой стороны, вдруг что? Что мы будем делать, если дело пойдет к драке?
Уго прекратил подкалывать Жерара, утер пот с лысины и заговорил серьезно:
– Это смотря какая драка. Если в городе настоящий бунт, как бывало в Льеже, от нас один прок – быстро сбежать с вестью в клюве: так, мол, и так, в городе бунт. Если мелкие беспорядки, то нагнать страху мы сумеем. Не знаю, что из себя представляет этот ваш Синклер, но выглядит вполне серьезно. Шотландцы чаще всего хорошие рубаки. Да и ребята Анри – это вам не арьербан, что понабрал давеча наш обожаемый наследник. Эти и луками прикроют, и глотки будут резать, только скажи кому. Для настоящего дела мы не годимся – силы у нас слабые, а вот приструнить распоясавшихся сумеем. Такой мой вывод.
– Если, если… – недовольно пробурчал Филипп, которого очень угнетала неизвестность, куда лежал их путь, – а если не бунт и не беспорядки? Что тогда?
– Вот именно, что тогда? – переспросил де Ламье. – Какие еще вероятности? Чума и весь город вымер? Тогда как вышло, что в округе ни одного заболевшего?
– Да, но испанец этот, как его… – Филипп покрутил повод. – доктор Хименес пропал! И люди прево пропали – пятьдесят, между прочим, бойцов!
– Свистит, – уверенно сказал Жерар. – Свистит ваш прево. Какие полсотни, дай Бог, он отрядил десяток, и то сомневаюсь. Будто я не знаю, как такие дела делаются в Бургундии.
– А вот это серьезный вопрос. Не шельмоватый прево, а то, что люди пропали. Пусть десяток – это ж не иголка, – возразил Филипп. – Опасаюсь худшего. Не снюхались ли горожане с французами. Вот это будет фокус! И мы так удачно едем прямо в западню. Правда, Синклер клянется, что ничего подобного…
– Пф, ты сам говорил, что шотландец даже не слишком уверенно представляет себе, куда мы едем, что он вообще может знать? Или ты думаешь, что Валуа просвещает поголовно всех своих людей о собственных гнусных тайных делишках, на которые он такой мастак? – де Сульмон покачал головой с явным сомнением. – Так не бывает. Тогда все тайные гнусные делишки сразу превратились бы в делишки явные.
– Думаешь, врет или просто ничего не знает?
– Знает не знает, а он – поверенный короля. Значит, одновременно – гарант и заложник. У него роль такая, что не позавидуешь, а гляди-ка, поехал с нами без единого возражения, – сказал Уго, оглянулся назад – в сторону пропыленного отрядного тыла. – А теперь тихо – к нам гость.
В самом деле, на фоне мерного шага семи десятков коней нарастал быстрый перестук и вскоре к ним на рыси подскакал поверенный короля, гарант и заложник сэр Джон Синклер, он же сир Жан, или как его правильно называть? По случаю похода он сменил скромный синий упелянд на еще более скромный коричневый дублет, а серые суконные шосы[3] почти полностью скрывались в глубоких кавалерийских сапогах. Голова скрывалась под шляпой, а лицо – под слоем пыли.
– Дьявольские погоды стоят! Печет, как в аду! – крикнул он, подъезжая. – Не успел вас поприветствовать при отъезде, спешу исправить упущение.
Он снял шляпу и поклонился, скрипнув походным седлом с низкими луками. Конь недовольно покосился на хозяина, а после сделал попытку цапнуть его за колено.
– Но-о-о! Не шали! – шотландец дернул повод и прошелся полями шляпы по конским ушам. Товарищи с пониманием отнеслись к такому нарушению галантности и раскланялись, вроде того, что и наше вам, желаем всячески здравствовать. Синклер же спросил:
– Жажду двух вещей: привала в тени… – он нахмурился, – точнее, трех! Привала, холодного пива и узнать маршрут, а то невозможно, знаете ли.
Филипп знал. Ехать непонятно куда в непонятном направлении по непонятной местности – удовольствие то еще. Поэтому любопытство гостя он утолил вполне:
– Привал будет вот-вот. Есть впереди село, в нем таверна, в таверне – пиво. А что до маршрута, извольте… Сегодня до ночи нам кровь из носу надо перебраться через Лис, а значит, доехать до Куртрэ. Других удобных переправ поблизости нет, так что – придется. Это далековато, десять лье от Брюгге, но – осилим, два лье уже позади. Завтра переход до Турне – лье восемь, там мы перевалим через Шельду. Оттуда – в Монс, главный город нашего Эно, там отдохнем как следует, потому что до Шиме тринадцать лье. Не успеем за день – придется ночевать в поле или в городишке Сенеф – не знаю, что и хуже. Вот примерно так, – де Лален развел руками.