– Нет! – уверенно выкрикнул третий, тот, что требовал, чтобы и его откачали, добавив уже не так уверенно: – Вроде бы…
– Точно, никого не было! – поддержал его второй.
– Не было, не было! – доктор попытался отрицательно замотать головой, что было не слишком удобно в плену клюки.
Старик внимательно осмотрел всех троих, потом словно принюхался.
– Видимо, и правда не было, – убрав трость в штатное пенсионное положение вдоль ноги, добавил: – А вот это очень плохо.
– Чего? – не понял первый, растиравший намятую клюкой шею.
– Ничего, – ответил художник, сделал разворот кругом и через плечо: – Известите Владимира Викторовича, как собирались, ему лучше быть в курсе дела. Весь этот отвратительный цирк может повториться. Ступайте.
Троица докторов порысила в направлении заведующего отделом судебно-медицинских экспертиз. Художник же нырнул в проем двери, что вела к лестнице, совершенно игнорируя лифт, хотя, казалось бы, возраст располагает к таким элементарным удобствам.
Немного прогулявшись по цокольному этажу, старик имел возможность наблюдать медицинскую суету. Сотрудники высовывались из кабинетов с настороженными ушами, кто-то куда-то бежал или быстро шел – было стойкое ощущение непорядка и множества лишних и совершенно бесполезных движений. На художника никто не обращал внимания.
И было понятно почему.
Конец коридора, куда стремился наш странный знакомый, исторгал разнообразные звуки. И были те звуки, выражаясь старорусски, прелестного свойства, то есть могли прельстить. За дверью, что вела в рабочее помещение патологоанатомов, кричали. А еще плакали женским голосом и, видимо, истерично ругались голосом мужским. Периодически что-то падало или иным способом приглушенно грохотало.
Фраппированные коллеги не спешили посмотреть, что же происходит за пределом дверей, а редкие храбрецы, решившиеся пересечь тот предел, пулей вылетали обратно в очень сжатый срок. Самое конструктивное, что носилось между беленых стен, можно свести к следующей сентенции:
– Чего там?
– Хрен его знает.
– Слабо сходить посмотреть?
– Сам сходи.
Все прочее относилось к вовсе неконструктивному.
Не диво, что до аккуратного старичка, пусть и незнакомого и явно постороннего, никому не было дела. Художник беспрепятственно достиг двери с табличкой «№ 15» поверх фанерной створки, которая была замаскирована под английский дуб. Зайдя внутрь, он обнаружил кабинет-предбанник. Напротив располагалась железная дверь с лампой в красном колпаке поверх нее, по левую руку стояли массивные шкафы и тумба с ящичками картотеки. Вдоль стены с дверью высились застекленные полки с папками и скоросшивателями. По правую руку у окна – три стола буквой «П».
Столы и были источником прелестных звуков – примерно двух третей их.
Очень красивая рыжая девушка, чья внешность просилась в журнал с полуголыми моделями или на жаркий южный пляж, а никак не в прихожую того света, рыдала, закусив ворот медицинского халатика, сидя за левым от входа столом. На нее кричал не слишком красивый молодой человек, сжавшийся на стуле противоположного рабочего места. Девушка отругивалась сквозь слезы. Спектр высказываемых мнений был так глубок, что в целом напоминал предвыборные дебаты.
На одну секунду канонаду звуков накрыл звучный кошачий мяв – когда художник открыл дверь, из помещения огромными прыжками эвакуировался кот, мастью напоминавший девушку, а комплекцией – ее стол.
– Даша! Даша! – закричал молодой человек. – Успокойся! Надо успокоиться!
Рыжая глянула на него, исторгла новый поток слез.
– Я спокойна!!!
– Тогда пойди и разберись с этим бардаком!!! – его палец ткнул в сторону стальной двери, из-за которой в этот момент громыхнуло падающими металлическими предметами.
– Почему я, ты же мужчина! Я туда не вернусь!
– Я мужчина-лаборант, а ты женщина-ординатор! – парировал молодой человек. – Оставь этот сексизм, иди разбираться!
– Я туда не вернусь! – взвизгнула женщина-ординатор, а мужчина-лаборант вторил ей почти матерной бранью.
– Что я, по-твоему, могу сделать?!
– Я не знаю, ты же диссертацию защищаешь в этом году! – лаборант на этот раз уже не почти, а вполне полновесно выматерился. – Я зато знаю, что, когда сюда придет Викторыч, нам всем звезда! А Семенов с Палычем и Арансоном уже за ним побежали!
– Так, – сказал Понтекорово, заняв геометрический центр помещения.
Раздалось удивительно громкое молчание, бывает такое, когда тишина раздается на фоне предыдущей безобразной какофонии. Даже красивая ординаторша перестала подвывать, так что стало слышно жужжание конденсатора в нутре неонового светильника под потолком. За дверью в прозекторскую кто-то уронил тазик.
– Что здесь происходит? – спросил пенсионер.
– Та-а-ам… – девушка вновь уткнулась лицом в ладони и зарыдала, а художник вынужден был обратить взор на лаборанта.
Впрочем, напрасно. Он не рыдал, но его связь с реальностью змеилась куда большими трещинами, чем у визави. Поняв, что ничего, кроме «ой, пипец, ой, пипец» от сильной половины не добиться, Понтекорво подошел к ординатору.
– Так, – повторил он, – полагаю, вы напуганы. Прошу сосредоточиться, я пришел помочь. Первое: вы точно не ранены? Порезы, царапины, ссадины? Если да, не было ли контакта с любыми жидкостями трупов?
– Не-е-ет! – рыжая голова замоталась из стороны в сторону отрицательно.
– Точно?
– Да-а-а! – она вытерла слезы рукавом. – Вы правда поможете?
– Постараюсь, – коротко сказал старик. – Второе: я верно понял, что один из ваших подопечных…
– Да! – выкрикнула девушка. – Она… только я не псих! Не псих! Она без головы! Ходит! И… я думаю…
Ординатор Даша вытянулась к собеседнику и зашептала глотая буквы, а рефреном ей вторил лаборантский «писец, просто писец».
– Я думаю, что второй, в холодильном помещении, – кивок в сторону стены, – тоже! Слышно плохо, но, кажется, там что-то стучит!
– Понятно. Теперь третье. Я спрашивал ваших коллег, но спрошу еще раз у вас: не было ли здесь посторонних? Или просто чего-то странного? Возможно, что-то показалось, что угодно? Или вы думаете, что показалось?
Девушка, всхлипнув, извлекла из кармана упаковку салфеток и принялась распаковывать ее дрожащими пальцами.
– Посторонние? Только вы. Я думаю. Нет! Я уверена! Никто не приходил, точно. А странное у нас по секционному залу бродит.
– Ох-х-х… – художник вздохнул и как-то осунулся, растеряв разом половину собственной бодрости, обернувшись на миг тем, кем он и был, – старым, очень усталым человеком. – Это очень плохо.
И тень легла на его лицо, спрятавшись в рубцах морщин.
– Плохо? – рыжая Даша прижала руки к груди, впившись алыми ногтями в салфеточный комок, в глазах вновь засверкали слезы.
– Очень, – кивнул художник. – Но, надеюсь, вас это не коснется.
– Не коснется?
– Обещать не могу, – старик отступил от стола, поклонился. – Сударыня, полагаю, дверь заперта. Мне нужна ваша помощь: откройте ее.
Даша-ординатор замотала головой.
– Нет, нет, нет, я туда не пойду. Нет, нет, нет, нельзя открывать, там, там, там… – казалось, что она вновь переключается на диалог с внутренним голосом, но гость это дело пресек.
Его речь вновь, как недавно в коридоре первого этажа, стала жесткой и хлесткой, как кнут.
– Отставить истерику! Я обещал помочь и помогу, но мне надо попасть внутрь. Для этого вы должны меня пустить, насколько я понимаю, без вашего пропуска дверь не откроется, – он указал рукой на электронный замок двери в прозекторскую.
Более не слушая возражений, старик снял шляпу и бросил ее на стол, высвободив длинные седые волосы, рассыпавшиеся по плечам. Потом он отчеканил пять шагов до двери.
– Сударыня, благоволите открыть замок.
Ординатор Дарья поразилась внезапной перемене во внешности старика. Без дурацкой сетчатой шляпы, ровесницы «Приключений Шурика» или первого человека в открытом космосе, он выглядел не старым, скорее древним. Как нечто навсегда исчезнувшее из нашего мира и теперь лишь отбрасывающее тень в виде музейных статуй, картин или грозных когда-то рыцарских лат.
Она встала, вышла из-за стола, сверкнув стройными икрами, подошла к двери, достала карточку-пропуск и поместила его в щель замка. Замок пропел свое ти-ли-ли, а железное чрево двери отозвалось клацаньем. Створка подвинулась. Дарья ухватилась за рукоять и с силой потянула на себя.
Художник перехватил трость левой рукой, и, когда из прозекторской на него исторгнулись мертвый свет хирургических ламп и облако недоброго запаха, правая рука легла на рукоять, а большой палец откинул невидимый фиксатор. Рыжая Дарья охнула, увидев, как обычная стариковская трость удлинилась, а потом разделилась надвое.
В левой руке художника Понтекорво лежала трость, лишенная крюковатого своего навершия. В правой сверкал клинок, показавшийся неопытной в таких делах девушке длиною не меньше метра.
Старик шагнул в секционное помещение.
Там было опрокинуто все, что можно опрокинуть, кроме секционного стола под трехламповым светильником. На столе лежала женская голова с жутко изорванной шеей. Нагое синюшное тело валялось рядом в россыпи битого стекла, происходившей из разнесенных вдребезги дверей шкафов с инструментами и выметенных оттуда колб.
Появление старика как будто спустило курок. Зрачки в слепых глазах вдруг тронулись, а голова принялась щелкать фарфоровыми зубами. Как будто желая окончательно порвать реальность, безголовое тело, уродуя ноги и руки в осколках, подобралось и встало. В посеченной коже торчали десятки стеклянных клиньев, как шипы на панцире какого-то моллюска.
Вдруг тело, неуклюже, но очень быстро переставляя ноги, побежало к старику, раскидывая хирургическую посуду, инструменты и вездесущее стекло.
Художник шагнул вперед и в сторону, а клинок в его руке превратился в стальную радугу. Свист на миг сменило чавканье разрубленного мяса, когда сияющий полукруг пересек ахиллово сухожилие на левой ноге трупа. Его внезапный бег прервался, и тело рухнуло в бок.