Старик наступил на лопатку и дважды взмахнул клинком, вонзая его в хребет – в грудной отдел, а потом в поясницу. Труп задергался, заскреб руками по полу, а ноги начали конвульсивно сотрясаться. Клинок взлетел острием к потолку, а потом резко вниз, стряхивая капли крови. Понтекорво, подойдя к столу, посмотрел в глаза голове, все так же бешено клацавшей зубами.
Он нараспев произнес:
– Requiem aeternam dona ei, Domine. Et lux perpetua luceat ei. Requiesca in pace. Amen[4], - и слова заметались в пустой комнате.
Клинок вновь ожил, глубоко вонзившись между носом и глазом. Челюсти не успели щелкнуть еще раз, навсегда замерев в кошмарном немом крике. Зрачки потухли и остановились.
Понтекорво обратил взор к Дарье, так и замершей у входа.
– Проводите меня к холодильникам. Как я понял, и там непорядок.
Дарья немо повиновалась, увлекая художника за собой в комнату с рядами холодильников, где и правда не утихал постоянный стук. Он подошел к единственной дергавшейся дверце ячейки, выдвинул ее наружу и, распевая все те же слова, опять заработал клинком. Внутри ячейки три или четыре раза чавкнула разрубаемая плоть, и стук прекратился.
В мертвецкой комнате воцарилась положенная столь скорбному месту тишина.
Художник оглядел помещение, высмотрев у раковины развешанные полотенца, принялся со всей тщательностью вытирать клинок, который и поместил потом в ножны. Смертельное оружие опять стало скучной тростью с резиновым стаканом на конце и опорным крюком над рукоятью.
Еще один взгляд. Художник развернулся и вышел навстречу перепуганным глазам ординатора.
– Пойдемте, сударыня, к вашему рабочему месту, – она повиновалась снова и все так же немо.
Оказавшись в кабинете, где продолжал истерично материться лаборант, так и не вылезший из-за стола, старик завладел шляпой, которую и водрузил на голову, снова став скучным и обыденным, как и его шпага полминуты назад. Он уже почти покинул комнату, когда в дверях его настиг громкий женский шепот.
– Что может быть хуже?
Художник обернулся, вопросительно подняв брови.
– Вы сказали: «Очень плохо», – рыжая Даша указала глазами на разверстую дверь прозекторской. – Что может быть хуже?
Гость помолчал, будто размышляя, стоит ли отвечать. Впрочем, так и было – он размышлял.
– Тень в городе. Вот что хуже, – наконец ответил он.
– Чья тень?
– Тень Хозяина, – сказал старик и навсегда покинул сперва морг, а потом и территорию Бюро судебно-криминалистической экспертизы.
Девушка же почему-то поняла, что «хозяин» и «тень» следует писать с заглавной буквы. Впрочем, ей бы в голову не пришло написать эти слова.
Глава 3Рыцарь
Дверь, ведущая внутрь мельничной башни, оказалась заложена бревнышком, которое подпирало ручку снизу, противоположным торцом врастая в землю. Глупую деревяшку выбили и выбросили, завоевав таким образом проход к доступному в походе удобству.
Места в мельнице оказалось не так чтобы много. Скорее совсем мало, если учесть тридцать пять здоровых мужчин, которые пытались как-то умять себя внутри. С одной стороны, это самое неблагозвучное и не сулившее комфорта «умять» было суровой необходимостью – гроза подступала, раскатывая залпы небесной артиллерии все ближе. С другой, форменное безобразие – негоже людям военным так нарушать правила размещения на постое из-за какого-то там дождика. Уго, влачивший крест отрядного погонялы и штатного ворчуна, обозрел интерьер, отчего в восторг не пришел.
– Слушай меня! – рявкнул он, протолкавшись в приблизительный центр собрания, которое пока тянуло лишь на сборище. – Слушай, я сказал!!!
Немец поднял руку, а голос его разом накрыл нараставший вполне цивильный, а вовсе не военный гам. Народ заоборачивался и примолк.
– Успеете еще начирикаться, что за дурные бабы! Значит, так! Сейчас пятеро пажей возьмут ноги в руки и побегут к коням! И чтобы глаз не спускать! Уяснили?
Пажи не уяснили, а один, совсем молодой безусый мальчишка в синей ливрее, даже попытался выспросить, какие именно пажи – рыцарские или от дизаня лейб-лучников. Ответом выступили исполинская затрещина, совет не умничать и приказ:
– Вот этот говорливый назначается старшим дежурной смены по конюшне! Ты понял?
На этот раз паж понял – умеренное рукоприкладство искони помогало экономить слова. Он принялся споро отбирать четверку товарищей по несчастью, впрочем, не повысив голоса ни разу, дабы не попасть в поле зрения немца – это было чревато новой затрещиной и новыми работами. Немец между тем продолжал вещать:
– Нужен дозор. Как хотите, а сидеть всем в этой клетке нельзя. Считайте, что мы на войне! Анри! Два лучника и двое слуг сейчас берут оружие и бегом под деревья напротив двери. Пусть спрячутся – там под листвой не должно сильно капать. Изволь распорядиться.
Опытный дизанье идею ухватил мигом: четыре бойца в лесу за полсотни шагов от двери – отличный секрет и сюрприз для любого незваного гостя, который вознамерится нарушить их покой грубым образом. Если таковые гости будут, конечно. Но уже если поступила вводная «считать себя на войне», то сами понимаете. Лучники – «ты, ты и вон те двое» – похватали из тюков шлемы, луки, а также походные плащи – не мокнуть же в самом деле, после чего убыли нести службу.
Жерар, никак не желавший расстаться с пасторальными настроениями, попытался учинить бунт, сказав, что не кажется ли это легкой придурью – устраивать вот такие маневры в полудохлой мельнице, когда вот-вот будет дождь?
– Да, если подумать, придурь-то вовсе не легкая! – закончил он в полный голос, и очень зря, так как обратил на себя внимание немца.
– Та-ак! – протянул тот. – Теперь ты! Ты, Жерар, сейчас полезешь наверх сам-третий.
– Чего-о-о? Зачем?!
– Полезешь на предмет осмотра перекрытий и полов – не свалится ли все это добро нам на головы при первом порыве ветра! Потом оглядишь кровлю, где надо – подопрешь шестами – палок здесь хватает. После ты, Жерар, сам третий будешь сидеть возле окон и бдеть, не крадется ли враг коварный. Повторяю, шутки кончились, считай, что ты на войне! Марш!
Жерар пригорюнился, но, прихватив собственного слугу Дамьена – взрослого крепкого парня из крестьян, а также одного пажа, полез по скрипучей лесенке наверх.
Вслед таким перемещениям необходимо описать саму мельницу, где довелось укрываться нашим знакомым. Добротную башню конической формы о трех этажах венчала поворотная надстройка, где когда-то скрежетали деревянные шестерни, приводимые в движение ветряными лопастями. Нижняя часть представляла собой квадратную залу с парой жерновов в центре. От них вверх через дыру в потолке уходил приводной вал – здоровенное бревно, потемневшее от времени.
Пахло прелым сеном, вымокшей штукатуркой, что уже начинала отслаиваться от стен, и старым деревом – вполне ожидаемые ароматы заброшенного места, которое еще помнит недавнюю свою суетливую жизнь.
Суеты, впрочем, усилиями неугомонного Уго прибавилось. Лучники и слуги сваливали у стен тюки с амуницией и походные сумы, жандармы звенели шпорами, устраиваясь, оставшиеся пажи распаковывали вьюки с целью поснедать, чем Бог послал. Потолок скрипел под ногами жераровой тройки, а меж половиц сыпался какой-то сор. Люди гомонили, а нежилые запахи просквозил густой походный дух: кожа, конский и человечий пот, дорожная пыль, пропитанная жарким солнцем, которое еще не успели скрыть тучи.
Наконец на лестнице показался Жерар, который возвестил:
– Полы крепкие, перекрытия тоже. Можно размещаться на втором этаже, все не так тесно будет.
– Добро! – отозвался Филипп, слегка ошалевший от такой распорядительности своего воспитателя. – Давайте, господа, в самом деле, кто-нибудь с мсье де Сульмоном, а то не повернуться, а скоро будет и не продохнуть!
Пара жандармов полезли на второй этаж вместе со своими кутилье, внизу стало посвободнее, отряд разместился так, что даже придирчивый Уго признал диспозицию годной.
Хлопнула дверь, отсекая залу пусть и хлипкой, но преградой от ветра и дождя.
– Жак! – кликнул Филипп слугу. – Сообрази пожрать.
Жак, тот самый уроженец Берниссара, который так подробно просвещал де Ламье касательно мельницы, бросился соображать, а немец предложил Филиппу подняться на третий этаж и обозреть окрестности.
– Так Жерар же бдит! – возразил он.
– Не доверяю я твоему приятелю. Шалопай! Пойдем, не ленись.
Филипп, успевший уже устроиться на тюке с кирасой подле жернова, думал уже дать отдых натруженной спине, но пришлось, пусть и с ворчанием, последовать за Уго. Скрипучие ступеньки вознесли их на второй этаж, где у маленьких окошек по четырем стенам сидели уже Жерар, усиленный двумя людьми вместе с жандармами и их кутилье, а потом и на третий этаж, где не сидел пока никто.
Окна на вершине башни исторгали дрожащий предгрозовой свет – на диск солнца накатывали тучи, и теплые его лучи то и дело спорили со вспышками зарниц. Мельница, как и положено, стояла на холме, так что друзья оказались выше самых высоких ив по берегам Эско.
– Вовремя спрятались, м-да-а-а… – протянул Филипп, указав пальцем в бурливый небосклон. – Смотри, как бушует!
В самом деле черный тучевой фронт почти накрыл их, а гладь реки, проглядывавшая за листвой, уже покрылась первыми оспинами дождя. И было их с каждой секундой все больше. Ветер теперь не шалил, порывы сменились слитным натиском чудовищных масс воздуха, которые заставляли стонать и содрогаться деревянную надстройку над башней.
– Бушует знатно, – согласился немец. – Хорошо, что на первом этаже нет окон – ведь залило бы.
– И так зальет, надо бы закрыть ставни! А то, богом клянусь, натечет на пол, а потом и к нам прольется.
– Закроем, закроем! – ответил старый воин, мрачневший с каждым мигом. – Не нравятся мне эти следы.
Он ткнул ладонью в коричневой перчатке в сторону моста и ленты дороги подле него.