– Это, право слово, ерунда какая-то, – Филипп нахмурил брови. – Прав Жерар – с осторожностью ты слегка перебарщиваешь. Ну следы, ну и что?
– Что, что… не нравится мне это, вот что! – немец оперся обеими руками о край окна и стал разглядывать что-то одному ему ведомое в недалекой дали, что была доступна взору с высоты.
– Следы? – Филипп рассмеялся. – Мы в Бургундии, здесь живут тысячи людей, ну чего страшного может быть в конских следах! Да еще у переправы! Здесь, клянусь громом, в день, наверное, полсотни лошадей проезжает! И это в покойный день!
– Вот чему тебя батюшка учил, а? Нельзя быть таким беспечным!
– Меня не батюшка учил, а ты! – парировал Филипп. – Батюшка мой, Гийом сеньор де Лален, Бюньикур, Бребьер и Нуайель-Вьон, штатгальтер Голландии, Зеландии и Фрисландии, дома в родном Лалене появлялся по большим праздникам и то не всегда. Он, как ты помнишь, то послом в Англии, то наместником в Люксембурге, то сенешалем в Остреване, то бальи в Эно! Даже интересно, чему он мог меня научить, а главное – когда? Милый брат Жак да ты – вот все мои учителя!
– Брат Жак, мир его праху, научил тебя красоваться на падармах[5]. А вот папенька Гийом мог бы рассказать, как мы едва не отправились к апостолу Петру на постой из-за беспечности, дай бог память, в 1426 году под Бруверсхафеном, когда мы схватились с англичанами. Точно так ехали на разведку и…
– Избавь меня от военных баек, Уго. Я эту историю слышал раз сорок. Все равно потом батюшку ранили в сражении, как связано это и какие-то следы в сердце герцогских земель?! – Филипп даже расхаживать принялся от стены к стене, так был возмущен очередным нравоучением, явно неуместным к тому же.
– Меня тоже ранили… – заметил немец и отвернулся от окна. – Сам подумай: пять или семь рыцарских коней за два-три часа до нас! В том самом направлении!
– Их точно пять или семь? А может, три-четыре?
– Может, и так, – согласился немец.
– С чего ты взял, что они рыцарские?
– А какие??? – удивлению Уго не было предела. – Тяжелые дестриэ с широким шагом, копыта крупные, следы глубокие, да и шли спешно.
– Теперь мокнут под дождем в поле где-нибудь между Селем и Ожимоном! Дико им сочувствую!
Уго злобно зыркнул на воспитанника из-под бровей, снял берет, перчатки, заложив последние за пояс, а первый повесив на рукоять меча.
– Слушай меня внимательно. Я эти следы заметил еще по дороге в Куртрэ. Ну, думаю, мало ли что? Потом опять – поутру. Все равно, думаю, неважно. А теперь снова они. Те же копыта, те же подковы на девяти гвоздях! Дорога хоть и сухая, а на глине все одно – пропечатывается добре. Я нарочно заметил: одна подкова чуть сбитая на сторону, у другой гвозди по правой стороне с меньшим промежутком, чем по левой.
– Ну?
– Подковы гну! – немец разозлился от такой непонятливости. – Прямо перед нами из Брюгге выехали люди на хороших конях. А следуют они упорно в ту самую сторону, что и мы! Как ты думаешь, много ли народу на лошадках ценой в добрых восемьдесят турских ливров может выехать из Брюгге туда же, куда и мы?!
– Я думаю, сколько угодно. Мало ли у Его Светлости может быть дел помимо нашего? Послал еще пару рыцарей куда-то, оказалось, что им с нами по пути, что с того? Мне кажется, ты немного… короче говоря, ерунда это все. Да и что могут сделать семь человек, если их семь, отряду в тридцать пять мечей?
– Именно. Если, – Уго подошел к Филиппу и ткнул его пальцем в грудь. – Если семь, если впереди их не поджидает кто-нибудь еще, о ком мы не знаем.
– Господь милостивый и святая Мария Лурдская! Ты куда клонишь? Что там впереди засада?! Но, скажи на милость, как они узнают, где нас караулить, если за нами никто не следит? Ведь те орлы опережают нас на три часа! Или они ясновидящие?!
– А зачем за нами следить? Мы ни от кого не прятались. О цели нашего маленького похода вы с Жераром пели у Петрония едва не в голос! Да и во дворце никто особой тайны не делал. Кроме того, с сохранением секретов в лагере нашего обожаемого наследника, графа Шароле, примерно как между тремя кумушками – через день все знают про все!
Филипп закрыл лицо ладонью и вздохнул. Что он хотел сказать и как возразить воспитателю, осталось неведомым, так как за окном полыхнула молния, которой вторил и умопомрачительной силы удар грома, заставивший башню задрожать. По крыше застучали, захлопали тяжелые капли, и их перестук вскоре слился в единый рокот.
– К дьяволу! – закричал Филипп, перебарывая шум ливня и вой ветра. – Затворяем ставни! И пора бы чего-нибудь пожрать!
Это было разумно. Что бы ни ждало друзей впереди, дождь оказался проворнее и настиг их прямо теперь. Пришлось соответствовать, с чем согласился даже Уго. Тем более что насчет пожрать он был большой специалист. Древняя армейская максима: ешь, когда можно, и спи, пока дают, – сработала безотказно.
Товарищи, старый и молодой, заперли перекошенные оконные створки и побежали вниз, попутно проведав Жерара.
– Эй! – крикнул тот, подпрыгивая на боевом посту. – Ставни закрывать? Если закрою – ни черта не увижу, а если не закрою – нас утопит! Ветер-то какой!
Де Ламье посоветовал закрыть окна и смотреть сквозь щели, а один из филипповых жандармов рассудительно заметил, что в такой темнотище да сквозь дождь все одно видать не дальше собственной руки даже при открытых ставнях, так, мол, и так – все едино. Окна решено было затворить, но:
– Все равно бдите! – постановил Уго.
На первом этаже оказалось хоть глаз коли. Сполохи молний пробивались сквозь щели в хилой двери, но не освещали ровным счетом ничего. Какой-то распорядительный кутилье извлек из вьюка фонарь и, поставив его на жернова, принялся высекать искру. Кто-то, кажется, Анри, сказал, что это просто отменная идея – устроить пожар в старой, высушенной как порох мельнице. Но обошлось, и вскоре темень отпрянула, напуганная теплым масляным светом, который полился из пергаментного тубуса.
За стеной грохотало, выл ветер, из амбара доносилось испуганное ржание лошадей а какой-то паж тонким-звонким голосом обещал:
– Будешь лягаться – колбасу из тебя сделаю, пидорас шерстяной!
– Кстати, о колбасе. Колбаса – это очень хорошо, – отозвался лучник с невыясненным именем, и все согласились, что это мудрая мысль.
Собрание принялось за обед – обстановка располагала.
Вдоль вертикального вала капала вода. Вода вообще была всюду – сам воздух сделался настолько влажным, что еще чуть-чуть и обратится в жидкость. Или это лишь мерещилось после недавней сухости и пыли? Как бы то ни было, в стену тараном стучало ненастье, зала же с жерновами на время заимствовала почти домашний уют.
Какой-никакой свет, запахи чеснока, лука и солонины, хруст снеди на зубах, прерванный лишь однажды сочным звуком пинка и словами:
– Да не чавкай ты, чучело!
Впрочем, бесполезно – чавкающие чучела водились здесь в слишком большом изобилии.
Кто-то вколотил нож в стену между каменных блоков, и на него повесили еще один фонарь, а третий вскоре засиял на другой стороне жернова. Становилось все уютнее. Анри Анок подумал о четверке дозорных, что мокли в секрете, и ему стало их жалко, о чем он и возвестил:
– Жиль, как дохаваешь, бери троих и смените караул. Как бы они там не утопли! Поливает-то как, черт принес эту грозу!
Было видно, как сказанный Жиль пригорюнился, но вошел в положение – ведь утопнут боевые товарищи, как пить дать! А один из жандармов сказал, что вас не понять, сутки до этого стонали и требовали дождя, а теперь недовольны. Завязалась вялая перепалка.
Пока бойцы приканчивали паек и развлекались беззлобными шпильками, которые сопровождали, наверное, еще солдат Александра Великого, Уго и Анри задумали прогуляться. Один – сменить караул, другой – в амбар к лошадям.
– Пойду гляну, не отлынивают ли лодыри.
– Оно тебе надо? – спросил Филипп сквозь набитый рот.
– Кто, если не я? Копыта расчистить, подковы проверить, задать воды… пойду.
И пошли два испытанных воина нести служебное ярмо, а на освободившийся тюк сразу появился новый претендент, сир Джон Синклер, а может, Жан де Синклер – кто разберет этих шотландцев?
Он выступил из дрожащего полумрака, звякая шпорами, и, обозначив полупоклон, сказал:
– Мессир Филипп, не помешаю?
Тот замахал руками, мол, пожалуйте, будьте как дома и все такое. Королевский поверенный распахнул плащ, в который кутался ранее, передвинул перевязь с мечом и уселся рядом.
– Не желаете ли угоститься? Колбасы из герцогских закромов свежайшие, м-м-м, да и хлеб превосходен, – проявил вежливость Филипп после недолгого молчания, ощутив неудобство галантного свойства, ибо понял, что разговора не избежать, а шотландец отчего-то смущается начать его первым.
– Благодарю, я только что откушал, но вы, верно, не видели – здесь темновато.
– Легка ли дорога? – молодой бургундец проявил вежливость еще раз, а сам отметил, что галантное неудобство уверенно сменяется неким иным – каким именно, он не мог пока сообразить.
– Не трудна. Бывало гораздо хуже, – ответил сир Джон.
– Наверное, в ваших горах такую непогоду и непогодой-то не называют?
Синклер рассмеялся.
– Мы Синклеры, лорды Рослин, что в Мидлотиане. Пять лье на запад, а там уже Эдинбург, самый настоящий лоуленд, сиречь равнина. Любой хайлендер умрет со смеху, если сравнить наши холмы и горки с настоящими горами.
– Простите. Я плохо знаю географию вашей родины.
– Ничего. В горах бывал. Там все иначе, и погода не радует. Особенно зимой, – шотландец огладил рыжую бороду, судя по всему, крепко задумавшись.
«Вот же гусь какой! Сам приперся, а развлекать его должен я? Или правда скучает, поговорить не с кем, а я тут вроде как хозяин?» – пронеслось в Филипповой голове.
Остановившись на последней гостеприимной мысли, молодой рыцарь принялся исполнять долг вроде как хозяина, а именно – развлекать.