Жена старосты была так мила и обходительна, что отрядила обоих сыновей обиходить рыцарских скакунов, а сама принялась кормить «дорогих гостей».
Филиппу за день хватило, причем так изрядно хватило, что от еды он отказался, только умыл лицо и сразу упал в кровать. Проваливаясь в ласковые объятия Морфея, он слышал, как за стеной судачат со старостой за кружкой пива двужильный немец и друг Жерар, которого хлебом не корми – дай поболтать.
– …вот таким вот образом, пролет рухнул, извольте видеть, почтенный староста! – живописал он недавние злоключения. – Как мы уцелели, одному Богу известно! Целый пролет, вы представляете?
– Погоди ты блажить! – пробасил де Ламье. – Не знаком ли вам мельник? Ну, мельница у старого моста на холме, каменная, трехэтажная, отчего-то заброшенная.
– Как это отчего-то? Понятно отчего: мельник утонул лет пять назад. Старина Герман, очень даже хорошо я его знавал. Теперь непонятно, кому ее передать – наследников-то нет, по закону вроде как должно отойти в казну, но казна – она, знаете как, не быстро шевелится, вот и стоит пустым ценное здание. А Герман утонул, да. Вот точно в такой ливень, как сегодня, сверзился с моста у собственной мельницы, да и с концами. А почему вы спрашиваете, почтенный рыцарь?
Глава 4Тень
– Не, ну а чего ты грубишь?!
– Я грублю? Нет, это я грублю?! Это ты тут быка включил не по делу, нах!
– Кто быка включил?! Я быка включил?! Ты мне чо, предъявить собрался?! Кто тут бычара?! Я бычара?!
– Нет, бля, ты не бычара, ты – пес, бля.
– Ты, козел, помело не контролируешь, да?! Пизда тебе бескрайняя, считай, что допизделся, уебок!
Такой или примерно такой диалог состоялся в прекрасный летний день в кафе на берегу озера в самом сердце парка «Сосновка». Погоды стояли невероятно жаркие, как было заведено тем летом и что было крайне нетипично для самого холодного и сырого мегаполиса в мире. Мегаполис задыхался, корчась на раскаленной асфальтовой сковороде, задыхалась и основная масса его жителей, не считая малой толики аномально теплолюбивых термофилов.
Тем не менее в контексте озера, лесной тени и ледяного пива день был просто чудо как хорош. В самом деле, если не надо изнывать на постылой работе, трястись в общественном транспорте в обнимку с потными согражданами или дышать выхлопом двигателей внутреннего сгорания в вечных пробках, жара способствует умиротворению и даже некоторым образом повышает общую витальность.
Примечательный диалог имел место между представителями двух компаний молодых людей, чья витальность и так была на высоком уровне, ну а жара с пивом и вовсе перевели стрелки манометров в красную зону. Кажется, кто-то кого-то задел плечом, возвращаясь от стойки с пенной добавкой в руках. Потом кто-то кому-то что-то сказал, а тот ответил. Слово за слово и, разворачивайся события в Париже в галантном XVII веке, далее неминуемо последовало бы предложение прогуляться вечером за монастырь кармелитов Дешо или на улицу Пре-о-Клер.
Но дело было в Питере во времена куда более простые. От сиюсекундного насилия молодых людей временно удерживала все та же жара – обоим было лень, но и уронить себя оказалось невозможно, посему диалог затянулся. Минутой позже к беседе подключилась третья заинтересованная сторона – бартендер. Ему вовсе не улыбалось провести вторую половину дня за ликвидацией следов поединка, который мог перерасти в полномасштабные боевые действия – тяжущихся поддерживали в тылу по три или четыре таких же горячих парня.
– Вэй, уважаемый, давай нэ надо тут, э? Уважаемо прошу, давай ругаться нэ в кафэ, э? Тут люди отдыхает, зачем портить все? – закричал из-за стойки под навесом гость города, недавно прибывший из далекого Баку.
– Заткнись, чебурек! – немедленно среагировал первый юноша в джинсах, кроссовках и легкой футболке, которая едва не трещала от распиравшей ее мускулатуры.
– Завали хавэлло, епта! – поддержал его оппонент, снаряженный похоже, если не считать спортивной майки вместо футболки и белой кепочки «пирожок» в характерном стиле озерковских гопников.
Темп беседы, начавшейся так многообещающе, был безнадежно утрачен, а в ее течение вторглась четвертая сторона в лице пары девиц в таких нарядах, что в старое время их и за ночнушки не признали бы.
– Петя, ну Петя, мы же отдохнуть собрались, а ты опять, ну Петя! – прощебетала блондинка характерной заемной масти, повиснув на изрядном бицепсе обладателя футболки. – Ты же обещал!
Ей вторила другая, тоже блондинка, масти, наоборот, природной:
– Иван! Я тебя из околотка вытаскивать задолбалась уже! Сейчас ты опять это самое, а мне потом до ночи бегай по ментам и вот это вот все! Давай лучше пиво пить!
– Вай, слушай, какой умный женщин сказал, а! – одобрил гость из солнечного Азербайджана, который отлично прозревал реальность сквозь туман фразы про «вот это все».
Хотя какой там, к лешему, туман!
Конфликт неумолимо катился к перемирию. Драться не хотелось, хотелось пива и расслабленной неги. Тем более что ни один вроде бы не покинул поле боя, а их вроде бы уговорили. Да и в самом деле, было бы из-за чего рисковать лицом?
– Не, ну я-то чо, а, Свет, чо ты на мне виснешь, а? – все более добродушно заговорил Петя. – Я чо, виноват, а?
– Ой, она задолбалась, ой, скажите! – обратил внимание на подругу Иван. – Какие менты, вот с чего менты? Задолбалась она… мы ж так, чисто бочинами теранулись, да, братан?
Петя почесал затылок, ответив в том духе, что бывает, теранулись и что бабам в мужские базары встревать – последнее дело, уж, наверное, и без них развели бы тему по понятиям, чай не детсадовцы. Перемирие шло к пакту о ненападении, ребята в тылах усаживались за столики, готовясь обратить внимание на пиво. И никто не заметил, как на дорожке, что выворачивала из-за рощи по направлению к озеру, зонтикам и стриженным в шар деревьям на берегу, появился высокий худой человек.
Между тем вышел из-за рощи он довольно давно – в самом начале искрометного диалога, дошагав до летнего кафе аккурат к его окончанию. Он носил черные туфли неопределенного возраста, костюмную пару черной шерсти с длиннополым пиджаком поверх серо-белой рубахи – все вытертое и Бог знает какого года выпуска, как и ботинки. Голову без единого намека на растительность украшала шляпа с шелковой лентой – тоже черной. Был незнакомец очень бледен, словно не пропекало его вместе со всеми гражданами на беспощадном солнечном огне аж с середины мая.
Иных примет, кроме склонности к черным тонам в одежде, потом и вспомнить никто не смог. Разве что худоба и неприятно большие кисти рук. Крашеная блондинка Света так и говорила, когда ее расспрашивали те, кому положено:
– Просто огромные руки, просто нереально, как лопаты. И пальцы длинные, как у паука.
Кстати, именно ей довелось заметить незнакомца. Он словно вырос за спиной у обладателя белой кепки – у Ивана, который только что угрожал ее Петру расправою. Будто и не было никого на дорожке – в этом Светлана готова была поклясться – она достаточно долго смотрела поверх плеча милого в нужную сторону, чтобы обратить внимание на столь приметного персонажа. А тут отвернулась буквально на три секунды, убедиться, что Петя умиротворен в первом приближении, как подле Ивана образовался этот бледный гражданин высокого роста.
Света увидела его и вздрогнула.
«Вот мазохист, а?! Пиджак на такой жаре! Черный!»
Петр перехватил взгляд и повернулся в нужную сторону. Иван, слегка удивившись, что это за гляделки такие, сделал поворот кругом и едва не упал.
– Ты что за хрен, нах? – не сказал, крикнул от неожиданности.
– Чо вылупился, батя? – вежливо, по-питерски уточнил Петр.
«Батя» – это потому, что незнакомому человеку могло быть с равным успехом и сорок пять, и шестьдесят пять годков. Если напрячь воображение, то могло и семьдесят пять. Словом, больше, чем видели Петя и Иван на двоих. Батя между тем, прекратив пялиться на первого молодого человека, обратил взор на второго, совершенно не обращая внимания на заданные вопросы.
– Слышь, чувак! Ты чо, глухой? Или в Кащенке[10] сегодня день открытых дверей, епта? – уточнил Иван, сбив ладонью кепочку на затылок. Надо ли говорить, что он вовсе не был в восторге от столь пристального осмотра собственной персоны.
«Чувак», кем бы он ни был, удовлетворившись увиденным, вновь уронил взгляд на Петра. Именно уронил, таким тяжким он казался. Наконец, спустя полновесную минуту, он подал голос:
– Ты пес? – спросил он басом, глубоким, как фарватер Невы, и, чтобы не возникло ненужных иллюзий, палец его уставился в грудь Петра.
– Чо-о-о?! – взвизгнул тот, опять распаляясь. – Ты меня как назвал, дед?!
Пауза в пару секунд, пришелец словно переваривал услышанное.
– Он, – палец навелся теперь на Ивана, – сказал, что ты пес. И?
– Что «и»? Что «и»?!
Высокий человек опять поглядел на второго юношу.
– А ты козел? Он назвал тебя козлом.
Диспозиция под сенью зонтиков летнего кафе сложилась следующая: Иван отступил на шаг и теперь стоял в одну шеренгу с Петром. Девушки образовали вторую шеренгу позади молодых людей. А в тылу вновь поднималась из-за столиков успокоившаяся было группа поддержки, точнее – две группы.
– Послушайте… – начала было Иванова спутница, но незнакомец буквально вморозил готовые вылететь слова одним взглядом.
– Тебе чего надо, епта? – вежливо, по-питерски уточнил Иван.
– Вы оба – не пес и не козел. Вы – уписавшиеся девочки. Мужчины за такие слова убивают, – высокий человек наклонился, будто колодезный журавль, и вывернул из земли изрядный обломок кирпича, весь в сколах.
«Какие же они острые», – вдруг подумала Света против всякой своей воли, ей было очень и очень не по себе.
Пришелец аккуратно отряхнул бывший кирпич от грязи и бросил его под ноги молодым людям.
– Ваше дело, кем быть: мужчинами или уписавшимися девочками.