– Какой контакт? – генерал иронично улыбнулся.
– Вербальный. То есть вступил в разговор. Пострадавшая в Сосновке гражданка Пономарева показала, что конфликт этот самый гражданин прямо спровоцировал. Там, сами понимаете, две компании подвыпивших молодых людей в летнем кафе, завязалась перепалка с переходом на личности, но все почти замяли по обоюдному примирению сторон, как вдруг в разговор на повышенных тонах включился этот тип и спровоцировал. Показания подтверждаются показаниями пострадавшей там же гражданки Гайдамак. На Орбели, в Удельном парке и так далее – везде одно и то же. Только вот со стрельбой на площади непонятно. Часть свидетелей показывает: гражданин в черном заходил в магазин «Страйкер» и вступал в вербальный контакт с будущим правонарушителем; часть – что заходил, но не вступал; другие говорят, что просто проходил мимо.
– Если некий гипотетический персонаж успел побывать всюду, так должны быть его фото. В парках, допустим, глухомань, но на углу Светлановского и Орбели все под камерами. И на площади тоже, – резонно заметил полковник Артамонов. – Кроме того, все нынче на смартфонах, снимают круглые сутки всякую чушь. Опять-таки, видеорегистраторы на машинах.
Виктор Иванович предпочел до поры умолчать, что камеры на Орбели год как не работают. А видеорегистраторы, как по команде, оказались развернуты куда угодно, только не туда, где мог стоять непонятный тип. Все, кроме одного. Для умолчания имелись поводы свойства почти триумфального в сложившемся тухлом контексте, точнее, всего один. Всего один повод, который дала камера наружного наблюдения в «Страйкере».
Полковник пролистнул свою папку, открепив от скоросшивателя лист А-4, обильно испятнанный принтером.
Лист лег, явив собравшимся шагающую фигуру в черном. Лицо наполовину скрывала шляпа, но кое-что можно было разобрать. Распечатка прогулялась по рукам, добравшись до генерала.
– Это все? – спросил тот, насмотревшись.
– Никак нет. Имеется стоп-кадр с видеорегистратора маршрутного такси № 101. Два свидетеля и один пострадавший утверждают, что этот тип стоял именно с этой стороны. Правда, почти ничего не видно, только какая-то тень.
Нутро скоросшивателя покинул очередной листок. В углу виднелся размытый силуэт черного пиджачного рукава и длиннейшая тень, рухнувшая на капот «Форда».
Генеральский глаз прогулялся и по этому фото, а генеральские усы вновь встопорщились моржеобразно.
– Вы предполагаете, что некто целенаправленно гулял по городу, провоцируя людей… – он побарабанил пальцами по тисненому орлу на папке. – …людей в подходящих ситуациях на конфликт? И люди в подходящих ситуациях: ссора под алкоголем, ДТП и так далее – реагировали, вступая в драки?
– Так точно!
– И это единственная версия?
– Так точно!
– Ну что, я в панике, – шеф по сложившейся привычке ответил цитатой из какого-то фильма, Виктор Иванович так и не смог вспомнить из какого. – Потому что если мы представим в Москву вот этот ваш болезненный бред, а оттуда о-о-очень горячо интересуются по причине массового характера и пострадавшей дочки сами знаете кого, и окажется, что мы тянем пустышку, нас сожрут с говном. Причем в основном вас, Виктор Иванович.
Полковнику оставалось броситься с головой в омут, и он бросился.
– Я вынужден настаивать на разработке именно такой версии. В любом случае, согласно данным, имеется факт нахождения данного лица во всех местах нарушения правопорядка. Принимая во внимание крайнюю степень нервозности по причине жары, часть вялотекущих конфликтов теоретически можно довести до вполне материальных драк и даже до стрельбы. Мы же не знаем, с кем еще этот персонаж успел пообщаться и сколько провокаций ему не удались? Если учесть характер последствий, здесь пахнет не только статьей 33-4, «Подстрекательство», но 105-й – «Убийство» и 212-й – «Массовые беспорядки».
«На сегодня Иваныч, похоже, выкрутился».
– Найдите мне эту тень, – постановил генерал, метнув листы с фотографиями по столешнице.
День после посещения наркоманового гнезда на Чугунной сложился для Кирилла Ровного… извольте видеть – тяжко. Сперва он не помнил, на каком свете находится. Потом время, безопасность и виски сделали свое дело, и он обнаружил себя на земле, вполне живым и почти здоровым – только руки тряслись, как с дикого похмелья.
По земле в это время топталась следственная оперативная группа ФСБ, а заодно – важный и бесполезный прокурор, который всем мешал. Когда гильзы были собраны, фотографии и первичные показания – тоже, чекисты повлекли антиквара на Литейный, 4. Разговор в Большом доме сложился для Кирилла Ровного… Извольте не сомневаться – опять-таки не легко.
За пять часов, наполненных сигаретным дымом и выматывающими расспросами, инквизиторы извлекли, кажется, не только интересующие подробности, но и всю вообще подноготную. Антиквар, если бы не страдал от табачной вони, мог даже проникнуться уважением к способностям чекистов.
Ведь он был, как ни поверни его, свидетелем. На что горазды конторские, сменись его статус в разряд подозреваемых, – не дай Бог даже представить. Кирилл вспомнил все.
Когда познакомился с Петуховым, с кем тот был «на ножах», а с кем, напротив, дружил. Причем даже в годы далекой срочки в стройных рядах, хотя, казалось бы, двадцать лет минуло. Что он знает о бургундских документах? О чем рассказывал наркоман Дима? Не доводилось ли им встречаться раньше, или, возможно, были какие-то общие знакомые?
Давайте вернемся к вашему первому визиту в дом на Чугунной? Давайте.
Не отметили ли вы, гражданин Ровный, каких-то странностей? Отметил – бегающий по дому полутруп с вытаращенными глазами. А в самый первый визит?
Давайте вернемся к личности художника… как его фамилия, вы сказали? Понтекорво.
Где вы изучали французский? В школе. А среднефранцузский – в вузе.
Пакет документов вы обрабатывали самостоятельно или привлекали сторонних консультантов? А они не могли сообщить о вашем интересе третьим лицам? Я им ничего не говорил, чтобы они могли понять, чем именно я интересуюсь. Нет, и не показывал тоже. Господин Петухов – тем более, слишком жадный.
Так что у нас по художнику Понтекорво? А что по художнику? Так не зарегистрирован на Чугунной никто с такой фамилией. Подумаешь, может, он там квартиру снимает, или не снимает, а живет, но прописан где-нибудь в Колпино? Он вообще в России не зарегистрирован – нет такого гражданина.
Тот вечер, когда в вашей квартире погас свет, почему вы думаете, что к вам пытались проникнуть? А как вам кажется, звонок и покарябанная дверь – считается за улику? Заметьте, прямо на следующий день убили Петухова. Мы заметили.
И так раз за разом – по кругу.
Мрак.
Да еще эта омерзительная привычка Быхова и Бецкого непрерывно курить, присмаливая новую сигарету от еще не потухшей первой! Это если не принимать во внимание манеру беседы, когда от реплики Быхова его напарник словно «прикуривал» свою – очередную, чтобы от нее «прикурил» опять Быхов! Не всякий сдюжит.
Антиквар и не сдюжил.
Когда через пять часов они так и не добрались до главного – до второй части бургундского архива, который Богуслав-старший сдал конторе в далеком 1945-м, Кирилл взмолился:
– Товарищи дорогие! Я же сейчас у вас прямо тут сдохну. Двину коней. Заверну ласты. Склею лыжи. Зачехлюсь!
– Устали? – Бецкий сочувственно поднял глаза от бумаг, раскиданных по столу, что размещался в маленьком кабинете с самой непритязательной казенной обстановкой и кремовыми стенами из гипсокартона.
За другим столом, напротив, сидел маленький чекист Быхов, с пулеметным стрекотом заколачивавший клавиши ноутбука. Ради чего он так старался при наличии двух работающих диктофонов, осталось невыясненным. Наконец, оставив прибор в покое, он поинтересовался:
– Вам, гражданин Ровный, не любопытно, почему вы тут сидите? – и немедленно закурил.
– Мне любопытно! Мне было любопытно еще два часа назад! А теперь у нас… – Ровный глянул на часы, выпростанные из-под манжеты. – А теперь у нас 21:45. Я слегка перенервничал за сегодня, как вы могли догадаться. Устал.
Хочу есть. Еще сильнее – выпить коньяку. Скоро задохнусь от вашего дыма – я же не курю и не курил никогда!
– Владислав Аркадьевич, отвори форточку, что мы в самом деле как в газовой камере, – запоздало отреагировал Быхов, обратив внимание только на последний пункт антикваровых претензий к окружающей реальности.
Бецкий послушался, встал из-за стола и отворил.
– Не поможет, – Ровный страдальчески проследил за инквизитором, чье прозвище после пяти часов опроса, так похожего на допрос, воспринималось теперь иначе – куда натуральнее.
– Хоть не повредит, – сказал Бецкий от окна.
– Все полегче, – вторил ему Быхов.
– Кислород, знаете ли, – подхватил Бецкий.
– Вам однозначно надо вздохнуть и расслабиться, – сказал Быхов, а Ровный, принявшись мотать головой от одного к другому в такт репликам, понял, что чекисты снова взялись за свой любимый словесный пинг-понг.
– Мне домой надо! Коньяку! И в койку!
– Коньяку? – уточнил Бецкий и ловким движением выхватил с полки шкафа у стены том Уголовного кодекса, а из-за него – булькнувшую бутыль «Старого Кенигсберга».
Антиквар, отчетливо вообразивший себя в обнимку с унитазом сразу после дегустации этого раствора, сглотнул. При одной мысли об органолептических свойствах теплой коричневой смеси ему стало нехорошо. Могло получиться так, что до унитаза ему не поспеть, причем безо всякой дегустации.
– Вы извините, конечно! – выдавил он, ерзая на крайне неуютном стуле перед столом Бецкого, на коем ему довелось провести пять упоительных часов. – Я, кажется, точно перечислил последовательность: домой, потом коньяку, а после – незамедлительно до койки! Вам самим бы не помешало и именно в такой последовательности!
– Мы сейчас будем писать рапорт о сегодняшней стрельбе, – сказал Бецкий, возвращаясь на место.