Когда ворота имени грозы еретиков-катаров, грома божьего, героя Пятого Крестового похода и друга Франциска из Ассизы сделали им ручкой, голову кавалькады нагнал неугомонный в своем любопытстве шотландец.
Расправившись с галантными обязанностями наподобие «доброго вам утра, досточтимые сиры», он спросил:
– Мессир де Лален не соблаговолит разъяснить мне одну крайне неочевидную деталь?
Мессир благоволил, чему способствовала недолгая утренняя свежесть, когда солнце уже распугало туман, не поспев, однако, накалить воздух и землю до пределов мучительных.
– Отчего мы не следуем по реке?
– По реке? – не понял Филипп.
– Мы только что переправились через Эско и, если мне не изменяет память, у Монса переправимся еще раз, но уже в обратную сторону. Так не легче ли нанять лодку и со всем комфортом добраться до Монса водою?
– Ага. Теперь понял. Нас тридцать пять… тридцать четыре человека и целый табун лошадей. Нам не лодка нужна, а целый когг! И ради чего? Ради одного дневного перехода? Понятно, кабы от самого Брюгге рекой! Но так не выйдет, а было бы чудно.
– Было бы, было бы… – проворчал Уго, ехавший позади своего воспитанника. – Плыть-то против течения то есть нас любой дурак сможет остановить, да вот хоть тем же бревном, как давеча у моста. И вот это было бы куда как чудно – все на одном кораблике, в тесноте и – не убежать. Чисто караси в бочке!
Жерар, следовавший по правую руку от Филиппа, счастливо рассмеялся.
– Это, сир Жан, наш доблестный тевтон опасается бродячих банд, которые, как вы недавно слышали, обязательно разбегутся по окрестностям, как крысы по амбару, стоит нашим сюзеренам заключить мир!
Синклер, пустивший вороного рысью ошуюю Лаленова курсье[15], хмыкнув, сбил на лоб шляпу и почесал рыжий затылок.
– Выглядит разумно, если рассудить.
– Из-за этого «разумно» мы вынуждены ползти до Ши-ме, как гусеницы! – Жерар умудрялся облегчаться в такт короткой рыси и, ловко склонившись к гриве, разглядывать шотландца, чье обличье почти полностью скрывала Филиппова фигура. – Извольте показать хотя бы одного дезертира, и слопаю собственный шаперон! Мы же где следуем? Да в богоспасаемой Бургундии! А война где? Там – во Франции!
Шотландец вновь хмыкнул, лелея какие-то свои мысли, а Уго ответил еще более ворчливо, адресовав первую часть фразы Синклеру:
– Молодой еще, не понимает, – и для де Сульмона: – Ты думаешь, что война – это та драка у Монлери, в которой тебе довелось поучаствовать? Война – это бесконечная грязь, в которой копошатся кучки мародеров! Называют их всяко: разведчики, разъезды, фуражирские отряды, отбившиеся от войска, сбежавшие из войска – суть одна: мародеры. И все они режут глотки, угоняют коней, раздевают убитых, тащат все, что плохо лежит, и опять режут глотки! И после заключения мира ничего не кончается, а только начинается! Вот что такое война! И ей плевать на границы – мародер будет грабить и резать под Монсом и Марлем совершенно материально до тех пор, пока не отыщет его пика или крестьянские вилы! А что у нас впереди?
Жерар не желал сбиваться с выбранной саркастической манеры, он не выспался, и ему хотелось чего-то такого, чтобы хоть так расквитаться с собственной неустроенностью.
– Впереди у нас светлое будущее!
– Дурак, – беззлобно выругался немец. – Впереди – Арденны! Это вам не эти вот веселые лесочки с рощами. Это настоящий, огромный лес – подлинное раздолье для разнообразной мрази!
– Выглядит разумно, – молвил шотландец, опять почесав рыжий затылок.
Был он ночью нещадно кусан клопами, которые взалкали редкой в этих краях гэлльской кровушки, и теперь страдал.
Кстати, о страданиях. Филипп, хоть и был в том возрасте, когда все болячки заживают, как на собаке, но арбалетный болт при Монлери молодой рыцарь поминал регулярно, и чем дальше, тем чаще. Поминал тихим незлым словом – поначалу. Однако с течением лье ребра болели все сильнее – ему бы лежать или неспешно прогуливаться… а вместо этого принужден он был трястись на спине коня, по меткому Жерарову замечанию, «отбивать яйца о седло». И вообще, совершать массу резких движений. Посему тихое и незлое слово все чаще сменяло слово громкое и вполне злое.
Например, теперь, когда в двух сотнях першей[16] от Турне германец запустил отряд из шага в рысь, не поинтересовавшись мнением командира на этот счет. Наворочавшийся за ночь на жесткой крестьянской кровати де Лален, которого внезапно тряхнул послушный знакомой команде конь, сказал что-то вроде: «Nom de dieu de putain de bordel de merde de saloperie de connart d’enculé de ta mère». Впрочем, теперь точного звучания фразы уже не выяснить.
Сказал достаточно громко, чтобы его услышал Жерар.
– Болит? – сочувственно поинтересовался он, а корректный шотландец предпочел поотстать, заняв свое место в строю, но его прощальную фразу все соседи расслышали вполне явственно:
– Обожаю французский язык, особенно ругательства. Как будто подтираешь задницу мягким шелком!
– Ерунда! – скривился рыцарь, потирая грудину через дублет, и рявкнул коню: – Да не рви вожжи, скотина!
Гнедой как раз чересчур настойчиво попросил повод, резко вытянув шею вниз, так что ругань надо признать вполне справедливой.
Де Сульмон покачал головой.
– М-да, эк тебя… может, приказать шагом? А то ты с лица какой-то серый.
– Шагом… шагом мы до завтра к Монсу не доберемся! А лучше бы добраться, сам понимаешь. Или тебе охота ночевать в поле? У нас ведь ни шатров, ничего.
– Неохота, – подтвердил приятель.
– Тогда не нуди, мне и так не слишком хорошо.
– Я же так, я же с целью…
– Знаем мы твои цели, – пробасил из задней шеренги Уго, понукавший солового мерина. – Так и скажи: мне лень, я устал. Слуша-а-ай! Галопом, марш!
И отрядные кони один за другим набрали ход, переходя в быстрый, куда более плавный, аллюр.
Мимо замелькали редкие дубы, обрамлявшие дорогу, уходящие в бок тропки и перекрестки с путевыми столбами, а из-под копыт весело полетела грязь, мигом покрывшая всадников едва не по ноздри, а может, и выше. Кавалькада неслась навстречу встающему солнцу.
– Этак полегче?! – гаркнул немец, а потом броня его души дала трещину и, привстав на стременах, он оглушительно свистнул и затянул какую-то протяжную германскую песню, что, согласимся, было для него уж и вовсе необычным.
Припев подхватил жандарм, происходивший из Лотарингии, посему хорошо осведомленный, что почем в тевтонских землях, а ему, совсем уж внезапно, вторили еще двое, кажется, из дизаня лучников. Так, весело с песней, отряд сделал галопом с половину лье, пока, наконец, кони не утомились.
Филиппу в самом деле «этак» стало полегче. Все-таки он был очень молод и отличался отменным валлонским здоровьем, весьма свойственным всей де Лаленовой породе. А может, солнце и свежий воздух вкупе с бодрой скачкой так подействовали?
Впрочем, воздух вскоре сделался куда как несвеж – солнце поднималось все выше, и на смену утренней благости уверенно заступала дневная духота, марево и жар. Кавалькада перешла на рысь, а потом и вовсе пришлось пойти шагом. Так в путевых тягостях пролетело утро и грянул полдень, и грянуло солнышко из самого зенита, как бомбарда по крепостной стене, таким лютым палом, что невольно пришлось задуматься о привале.
К голове колонны подскакал лучник Анри Анока, с тем чтобы резюмировать общие настроения. Он сверкнул редкозубой улыбкой, утер рукавом грязюку с лица и доложил командиру, довольно-таки исчерпывающе:
– Так что, сир, народ все! – и опять улыбнулся во всю ширь.
– Понимаю, – Филипп кивнул, потому что насчет «все» – все было совершенно понятно без доклада. – Эй, Уго! Где там твой слуга? Он уж очень здорово знает окрестности!
Уго обернулся в седле, скрипнув всей сбруей – от ленчика до сапог, а де Лалену пришлось в это время накрутить ухо своему гнедому, который взялся косить глазом на лошадку лучника, а также мерзопакостно скалить зубы – явно с целью драки. Филиппа нагнал слуга.
– Где лучше остановиться, просвети?
– Это, вашество, можно и прямо тута, – он ткнул палец в землю под копытами. – А можно тама.
– Тама – это где?
– Так тама! – палец отчертил кусок горизонта в десяток лье. – За вон теми холмами – деревенька, в деревеньке – корчма, в корчме – пиво.
– Годится, – хмыкнул рыцарь, размышляя о пиве. – А далеко?
– Не-е-е, недалече. С четверть лье.
– Точно?
– Не-е-е, неточно, может, и меньше.
– Меньше – это еще более годно, – ответил Филипп, всматриваясь в макушки невысокого всхолмья, будто желая срезать их взглядом. – Ступай на место, а то кони сейчас точно подерутся.
Слуга придержал кобылу, немедленно отстав. Жерар же принялся разворачивать планы на ближайший привал. Во-первых, по его мнению, было бы не худо отведать того самого пива – холодного и с пеной, с чем Филипп был совершенно согласен. Во-вторых, плотно закусить чем-то свежим, к примеру свининой, но сошла бы и баранина. В-третьих, опять отведать пива и завалиться спать на часик-другой, ибо спину ломит и вообще – такая жара, что никаких сил нету. План все признали настолько толковым, что даже Уго не нашел в нем изъяна.
Приободрились и кони. Причем настолько, что их смогли раскачать для последнего рывка галопом – четвероногие тоже хотели пить, в тенек и свежего овса или просто – пощипать травки без утеснения седел и подпруг.
Но увы.
Чем ближе была деревня, тем более призрачной становилась перспектива комфортного привала.
Первыми принялись волноваться лошади. От головы колонны до самого хвоста прокатилась волна недовольного ржания и фырканья. Жераров серый принялся мотать башкой, прядать ушами, за ним – скакун де Лалена и дальше вдоль колонны. Вторым был Жерар, оказавшийся чуйким не хуже своего коня.
– Фу-у-у! Откуда гарью тянет?! Гарью и еще каким-то… каким-то… да почти дерьмом несет! – постановил он и ошибся.