– Забудьте про поножи! Не успеем! – рявкнул Филипп, увидевший, как Жераров паж пытается приладить к ногам своего господина наголенники.
Мимо де Лалена, который вместе с пажом бился с застежками своей ужасно модной бригандины, крытой синим бархатом, прошел Джон Синклер, против ожиданий полностью вооруженный.
– А, мессир Филипп! Кажется, сейчас мы проверим справедливость слов! Ну, что перед нашими мечами никто не устоит! – в прорезях миланского барбюта с коротким наносником весело сверкали голубые глаза. – Какие будут распоряжения?
Рыцарь обернулся, оглядывая свое маленькое войско, – он искал Уго, ему как никогда нужен был веский совет. Но веского совета не последовало – немец рычал на пажей, которые путались с ремнями кирасы, и на себя – «старого осла», который не додумал выслать дозоры.
– Раз уж вы снарядились, пособите лучникам, мессир Жан! Вот они, выстраиваются против пехоты!
Шотландец коротко кивнул, и шаг его обратился в сторону дизаня, уже перекрывшего в полной готовности единственную улицу. Анри Анок размахивал кордом, выкрикивая команды. Что-то вроде «бейте по ногам, чем больше раненых, тем лучше».
– Учитесь! – крикнул Уго, напяливавший шлем. – Сразу видно толкового человека, остался без пажа, а снарядился первым! Филипп! Ты готов?
– Почти, – ответил рыцарь, которому паж как раз подавал салад.
– Надевай перчатки, садись на коня – поехали, пообщаемся с этими вот… – бронированная клешня немца ткнула в сторону маячившей на севере конницы. – Вдруг пронесет. Коня мне, червяки узловатые! Жерар! Жерар, повернись ко мне и слушай! Мы постараемся выгадать время, не прогадь его окончательно! Всех ездовых лошадей – у дерева! С ними два пажа! Все прочие и ты сам – на конь, ждите здесь, в центре площади!
Бойцы заканчивали дозволенные временем приготовления, солнце жарило из голубых небес, а повешенные скрипели веревками, мирно покачиваясь на суках. Воздух смердел мертвечиной, а деловитая ругань и недовольное всхрапывание коней сменили звуки наконец заткнувшегося рожка.
Филипп взлетел в седло, развернул коня на пятачке, вырвав из земли копье. По левую руку от него замер конь де Ламье.
– Поехали, – голос немца скрежетнул из-под армэ.
Бургундец пощекотал гнедой бок шпорой, дестриэ двинулся шагом, а рыцарь тихо спросил, подняв подбородок над стальным бартелем, так чтобы его было слышно:
– Что ты задумал? Нас обоих прямо сейчас не закопают на вершине холмика? Это ж не королевское войско, обычаев войны не соблюдают, святость фигуры посла им незнакома.
– Может, и закопают. Но это же мародеры. Им скучно. Им любопытно. Не встречал ни одного мародера, который откажется почесать язык. Тем более деваться нам некуда – они это видят, не слепые.
– Тогда чего тянуть? Рысью марш!
Кони ударили копытами в сухую землю. Молодой рыцарь и его воспитатель двинулись вдоль изуродованной улицы, а солнечные лучи принялись играть в свои легкомысленные игры на бронированных боках.
Уго был увешан оружием, как праздничное дерево подарками в день урожая. В ременной петле на правой рукавице болтался мрачного вида шестопер с цельностальной рукоятью. На перевязи – длинный меч и кинжал. У луки седла боевой топор с шипом на обухе. Филипп кроме меча и кинжала вез, как и было сказано, копье с баннером.
– Ланс тебе зачем? – проворчал немец, сквозь топот копыт обозревая неровную шеренгу всадников на холме.
– Из соображений любопытства. Бандитам должно быть интересно знать, что выпотрошат они не абы кого, а сына штатгальтера Эно!
– Соображаешь!
Между тем быстрые конские ноги сожрали половину расстояния до холма, после чего Филипп еще раз блеснул соображением, предложив уж совсем не наглеть, остановиться на выезде из деревни. Уго был не против, и оба всадника замерли возле поваленного плетня последнего дома, который при жизни отличался красной реечной оплеткой стен, а теперь был мертв и не отличался ничем.
Де Лален покачал копьем из стороны в сторону, приглашая к беседе. Вид яркого, вытканного серебром флажка, полощущегося в воздухе, оказался достаточно заманчивым. Матерные крики, не утихавшие на холме с того мига, когда на него выехал последний всадник, приобрели адресный характер – конные горячо обсуждали личности двух расфуфыренных дворянчиков. Впрочем, деталей друзья разобрать не могли. Сперва им мешали расстояние и шлемы с толстыми подшлемниками, а после – только шлемы. Но их хватало. Наконец, всадники на холме разразились дружным хохотом, а от шеренги отделилась одинокая фигура.
Конный отряд представлял изрядное зрелище.
Часть вояк выглядела потасканно, но вполне браво. Другая, большая часть были родными братьями своих пеших коллег – стеганые куртки с кривыми заплатами, поверх у кого-то были надеты стальные плакарты. Кто-то обходился кольчугой, а кто-то – только кольчужными рукавами, пришнурованными к куртке. Один герой щеголял в правом немецком наруче – с налокотником на внутреннем ремне, левый при этом был итальянский – с шарнирным креплением деталей. Зато все были в шлемах, пусть разношерстных и помятых, да и оружия хватало, хоть и некрасивого, но от этого не менее смертоносного.
– Вот это воины! Что-то я не припомню такого отребья ни в герцогской армии, ни в королевской, – сказал Филипп.
– Плохо смотрел. Впрочем, готов спорить, эти на конях – банда, как это по-вашему, черт, раубриттер, яволь, рыцарь-грабитель! Те, что пешком, прибились к опытному человеку. Кстати, а вот и он.
К друзьям ехал единственный всадник, похожий на рыцаря, – в полном доспехе, который, правда, не видел щетки, наверное, с месяц. Даже кираса была со следами многократного употребления по назначению. Тяжелое грубое железо неизвестного происхождения, где вместо клейм красовались заплаты и выправленные молотком вмятины.
Раубриттер, если догадка Уго была верна и это был именно рыцарь-грабитель, а не сдернувший из армии сержант, остановился шагах в десяти. Уже можно было говорить, а не перекрикиваться, но еще сохранялся шанс быстро задать стрекача, коли разговор пойдет слишком горячий. Лицо пришельца, насколько позволяло рассмотреть откинутое забрало гранбасинэ, оказалось таким же попользованным и авторитетным, как и его латы. Ростом он был невелик, зато плечи имел широченные.
Молодой бургундец тронул коня на шаг вперед, обозначив старшинство звания, и поднял забрало. Позади раздался щелчок – это де Ламье большим пальцем выдвинул меч из ножен, проверяя свободу хода.
– Я Филипп де Лален, поверенный Его Светлости герцога Бургундии Филиппа Валуа, владыки этих мест. Кто вы и по какому праву окружили герцогский отряд?
Пришелец молчал довольно долго, вдумчивый псаломщик успел бы осилить Pater noster до «sicut in caelo, et in terrā». После лицо раубриттера пришло в движение. Десяток шрамов, которые, казалось, связывают все его части воедино, сложились в гримасу, шевельнув редкие пегие усы, а он заговорил неожиданно высоким, почти детским голосом.
– А я Вилли Хренодуй, больше известный как Вилли Смерть Шлюхам, сам себе владыка, поспорь поди-ка.
Филипп слегка опешил и от внезапной рифмы, и от странного несоответствия внешности голосу, и от непривычного титулования, конечно.
– И, простите, как вас лучше звать? Сир Хренодуй, сир Смерть Шлюхам или?..
Вороной чужака фыркнул, замотав башкой, как будто смеялся, а тот ответил:
– Обычно меня не зовут, обычно я прихожу сам, вы меня не ждали, а я уже тут, толковый не по годам, на резвом коне, вижу радость в крови и вине.
– Однако я как поверенный требую ответа: по какому праву вы окружили отряд его милости герцога?
Раубриттер, не задумавшись, ответил обычной своей скороговоркой:
– Окружили отряд его милости, потому что скучаем, потому что могли, хотим проверить присутствие хилости и не боимся немилости его милости.
– Я настаиваю на ответе как поверенный… – Филипп надавил голосом, но пришелец его довольно-таки негалантно перебил:
– А ты, поверенный, хером проверенный?
Даже очень тупой и недалекий человек догадался бы, что над ним издеваются. А младший де Лален, как мы могли убедиться, был во многом неопытен, но вовсе не туп. Все понял и Уго.
– Слушай, ты, коротконогий кусок бычьего говна! – зарычал немец, трогая коня вперед, причем его акцент от злости сделался и вовсе ужасен. – Деревню ты сжег?!
Раубриттер не испугался и даже не изменил своей дурацкой манере изъясняться.
– Сжег деревню я, хотя и не один. Задачка непростая даже для меня, трудились все вместе – не ушла ни одна свинья.
– Ах ты… аргх-тьфу! – де Ламье сплюнул, но неудачно – длинная плеть слюны повисла на кирасе. – За это будешь висеть! Вот на том самом дереве!
Уго ткнул правой себе за спину – туда, где виднелся бук с его кошмарными украшениями. Шестопер качнулся на темляке, грохотнув о налокотник, а злобный мерин немца оскалился и заплясал под седоком. К лязгу стали прибавился грохот кованых копыт.
– У-у-у, сдается мне, благородный сир, это вызов на бой – не приглашенье на пир! Кому висеть, рассудит меч, дозвольте откланяться и до скорых встреч! – разбойник улыбнулся, что, впрочем, куда больше смахивало на давешний оскал немецкого коня, дернул повод и погнал своего скакуна на холм. Поспешили к своим и наши знакомые.
– Вот тварь! – зло крикнул Филипп. – Он еще издевается! Хреном проверенный! Я тебе проверю! Разбойник, ты верно рассудил!
– Их четырнадцать, – ответил Уго, пересиливая глоткой копытную дробь. – Кони у половины дрянные, доспехи еще хуже. У нас семнадцать всадников. Если ударим дружно в копья – снесем с ходу!
– А пехота?! Вон их сколько, а лучников против десяток, да шесть кутилье, да шотландец! Они их не только не остановят, даже не задержат толком!
– Сброд, а не пехота, плевка не стоят. Стопчем конных, потом развернемся и вдарим в тыл той сволочи! Другие предложения поступят?
Другие предложения не поступили. Впрочем, Жерар, встретивший их во главе снаряженного отряда на площади, такому плану не сильно обрадовался и даже высказал ценное замечание после того, как Филипп пропозицию Уго озвучил.