«Неужто за холмом засада, а Жерар угадал?!»
Жерар угадал.
Достигнув гребня, жидкая, ломаная шеренга разбойников развалилась, порскнув по сторонам. Бургундцы же мощным галопом вылетели на вершину.
«Ах ты ж!» – воскликнул про себя Филипп, а вслух заорал, не надеясь даже, что его услышат за рокотом копыт: – Вперед, вперед, вперед!!!
Только это и оставалось, ибо на той стороне горушки их караулил ряд грубых ростовых щитов, над которыми виднелись недобрые лица и, что хуже, – взведенные арбалеты. Не меньше десятка. За стрелками стояли люди с настороженными копьями.
Останавливаться было равносильно смерти. Оставалось подставить под плеть арбалетного залпа толстые нагрудники и молить Бога, чтобы пронесло. И атаковать!
В миг озарения это поняли все жандармы, достаточно сообразительные, чтобы не осаживать разгон в столь неудобном месте.
Тренькнули тетивы.
Точно как совсем недавно – при Монлери, в салад Филиппа словно молотом вдарили, подарив звон в ушах. Но шлем опять выдержал, а рыцарю удалось усидеть в седле. В самой середке споткнулся конь, и жандарм, лязгая латами, полетел на дорогу.
Над холмом повисло обиженное ржание раненого животного и рык разъяренных рыцарей.
Перезарядиться арбалетчики не успели. Боевые дестриэ, в свою очередь, не успели испугаться. Миг, и сотни квинталов конского мяса, брони и человеческой плоти обрушились на шпалеру щитов. Плохо вымуштрованные копейщики не поспели сменить арбалетчиков, да и маловато их было, чтобы погасить атаку разогнавшихся жандармов.
Раздался сокрушительной силы хряск и треск.
Во все стороны полетели обломки досок.
Филиппово копье вонзилось по прапор под ключицу арбалетчику, но не обломилось, выгнулось дугой и выскочило из раны в брызгах крови и разодранного мяса. Конь сшиб грудью щит, а потом, со всего маха, врезался в копейщика, который успел лишь слепо ткнуть перед собой, чтобы потом исчезнуть под копытами.
Строй засады был смят и разодран в клочья одним ударом. Жандармы пробили центр, а кутилье из второй шеренги уже заезжали с боков, чтобы учинить резню. Но Уго не утратил хладнокровья. Его огромный мерин, ростом под стать седоку, вырвался вперед – сквозь бегущих арбалетчиков донеся хозяина на фланг. Там он перекрыл боком дорогу де Лалену.
– Отходим, быстро отходим, командуй, пока можно! – заорал он, откинув забрало, а потом хватил шестопером через гриву коня. – Поворачивай всех назад!!!
Удар конницы вышел за меру всякой похвалы. Стрелков и их прикрытие снесли, как в балладах о короле Артуре. Но случилось то, что неостановимо случается на войне и никогда – в поэмах. Угодив в препятствие, даже такое дохлое, жандармские скакуны потеряли разбег, а строй смешался. И теперь прямо в его фланги неслись свежие и нетронутые бойней конные бойцы раубриттера и – он сам. Теперь проку в отличных дестриэ не было. Не было пользы и от качественных лат. Да и численное преимущество исчезло как дым. Пока арбалетчики (кто уцелел) улепетывали вниз по склону, но что им стоило поворотить назад, когда подоспеют свои конные?
Филипп откинул забрало. В его легкие рванулся пыльный, но такой желанный воздух, а также не стесняемый теперь узкой смотровой щелью вид наезжающих всадников.
Он крутанул коня на месте и уперся взглядом в сержанта-трубача, который следовал позади, как на привязи.
– Труби отход! Все за мной!!! – и подал отменный пример второго главного маневра любой конницы.
Первый – сокрушительная атака.
Второй – стремительное бегство.
Лучники оказались в самом неприятном положении, из коего предстояло выкручиваться. Выкручивались они без блеска, но – уж как получалось.
Первый натиск на телеги не увенчался ничем. Растащить их, пусть плохо сцепленные, разом не удалось. Тем, кому удавалось пролезть внутрь, приходилось столкнуться с шотландцем. Тот единственный, успевший напялить на себя полные латы, не обращал внимания на половину ударов, а вот его двуручный топор с окованным древком если попадал, второго раза не требовалось. Он со смертельным навыком использовал и молот, и острый подход длинною в фут, и само лезвие.
Трое остались лежать по ту сторону баррикады, а оружие шотландца покрылось кровью и мозгами. Сам же Джон Син-клер высился над схваткой как стальная ладья над шахматным полем.
Но первый успех не мог обмануть никого.
Разом поумневшие мародеры за преграду не лезли, а люди с глефами и топорами уцепили крючья за борта телег и повлекли их в стороны. Баррикада должна была рухнуть в считаные мгновения. И тогда Анок выложил следующий – последний довод из своего небогатого запаса.
– Дава-а-ай! Поше-о-ол! – заорал он так, что глаза на лоб полезли.
Перекошенная ставня дома по левую сторону улицы вдруг отлетела, а в окне показался арбалет. Арбалет был слабый, охотничий – то, что Анри отнял у отрядных пажей. И отнял он их четыре штуки. Теперь все они, заранее снаряженные, стояли у стены в комнате дома. Там же расположился наиболее ловкий кутилье.
Четыре болта один за другим ударили по самым отчаянным дезертирам, которые растаскивали баррикаду. Толпа, посеченная тяжелыми стрелами, отхлынула, оставив на земле два тела. Но больше никто не стрелял и все тот же тощий мужик, поднявший людей в атаку, снова принялся надрываться, потрясая оружием.
– Вы – бабы! А ну, за мной, гнойные вы шлюхи! – и он подскочил к телеге, зацепив ее бородкой топора, рванул на себя. – Ату их!!! Навались!
Мародеры навалились.
Телеги поползли в стороны, стали опрокидываться, а толпа грабителей взвыла от восторга, взревела и хлынула в открывшуюся брешь. Кабы драка происходила на море, опытный моряк мог заметить, что пора сливать воду. В том смысле, что дело оборачивалось пропащей своей стороной. Только не случилось поблизости моряка. И все было очень сухопутно, а оттого – незатейливо.
Синклер встал на пути серого, льняного и грязного половодья, ощетинившегося копьями. Рядом с ним сбили шеренгу лучники и кутилье. Врагов было слишком много, но они не могли рвануть все разом через достаточно узкую брешь. Но их было слишком много. И было у них много длинного оружия.
В первом натиске отчаянный порыв не дал им этого сообразить – сказалось отсутствие подобия дисциплины. Поэтому шотландец разом отбил древком копье самого храброго, а может – тупоголового, после чего приголубил его по тупой голове молотом. Удар получился не самый сильный, поэтому круглая железная каска выдержала, а ее обладатель просто сел на задницу, тряся башкой. С другим справился дизанье, взявший глефу обухом корда, и лучник, который из-под руки командира тыкнул грабителя мечом-бастардом в лицо.
Сразу два упавших в проломе человека, причем живых, отчаянно мешающих товарищам, позволили шотландцу добиться успеха. Он, размахивая топором, заставил всю толпу попятиться прочь – никто не хотел сойтись с ним, ибо все видели, чем это грозит. Но, по всему судя, сие был последний успех.
Мародеры орали, распаляясь перед новой дракой, и как-то сами выровнялись в линию, которая в миг поросла пиками.
– Так! – крикнул тощий дезертир из-за спин. – Давай по малу, шагом! Насадить их на пики! Давай, шаг! Шаг! Шаг!
Повинуясь команде, толпа, да пожалуй уже, что не толпа, а строй, двинулся вперед, разом преодолевая не больше того самого шага. Синклер встретил пики секирой, но их был, наверное, десяток – их было не сгрести, не поломать, не прорваться до плохо одоспешенной, но отныне сплоченной шеренги. Шотландец вынужден был только отбиваться, парировать уколы, принимая часть на доспехи. С боков его, как получалось, прикрывали лучники, поголовно вооруженные мечами, слишком короткими, чтобы соперничать против ежа пик.
И еж этот неумолимо полз вперед. А глаза разбойников под срезами касок горели радостью скорой победы.
Что долго все это не продлится, понимал каждый. Стоит ватаге пройти через баррикаду, она раскинется, разольется, обнимет малочисленный дизань по флангам, и тогда – конец.
Остановить же десяток пикинеров, пришедших в ум, было невозможно. Можно было только замедлить, выгадав время, чем шотландец и занимался. Ему удалось отрубить одну пику, но ее тут же заменили. При этом любой укол мог стать для королевского поверенного последним – найдет наконечник дорожку, ведь доспех сделан не для того, чтобы не было больно, а для того, чтобы не было страшно.
Кстати, о времени.
Пора, очень пора было появиться кавалерии. Дизань выгадал достаточную фору и нуждался в помощи.
И она появилась. Правда, не совсем так, как надеялись лучники.
Филипп несся к деревенской площади – к старому буку и временной коновязи, к сражающимся лучникам – и гадал: как скоро выйдет развернуть коней навстречу разбойникам, которые наседали с тыла, и выйдет ли вообще. Слава создателю, что с холма унесли ноги, но ведь это всего начало истории – как она окончится, надо было еще поглядеть.
Глядеть предстояло очень скоро – почти сейчас же. Ведь до площади оставались какие-то жалкие десятки туазов. Там, хочешь не хочешь, придется разворачиваться и бить навстречу раубриттеровой банде, а она уж очень здорово взяла ход.
То, что рыцарь видел перед собой, было всего хуже. Мародеры растащили баррикаду и теперь наседали на лучников, которые вроде бы пока держались, но это могло измениться в любой момент.
И вот она – площадь.
Филипп поднял копье с окровавленным баннером, натянул поводья и… увидел странное. То, чего он не мог ожидать и не ожидал.
С юго-востока, из лесу, летел-спешил отряд всадников. Сверкали на солнце латы, качались над шлемами ряды копий, а стремительный аллюр сокращал туаз за туазом. Шел отряд дружно, шел прямиком в спину ничего не подозревающей пехоте, которая полностью втянулась в драку.
«Или подмога, или довоевались», – решил де Лален и одними шпорами развернул коня кругом.
– Расступись! – крикнул он и захлопнул забрало.
Он с места взял галоп, не обращая внимания на обтекающих его по сторонам товарищей. Он бросился на догоняющих разбойников. Он пошел прямо в центр – на раубриттера, который атаковал, наставив копье.