Ровный в «отличном» месте дал отбой, ибо телефонный стиль общения Алексея Исаевича, прямо скажем, более походил на поток информационного мусора. При этом Ровный не строил иллюзий – маска клоуна была лишь маской. Взбираясь на Поклонную гору, Ровный перезвонил Пивнику.
Общались с ним всего три дня тому, а кажется, что полгода прошло – такие насыщенные вышли будни.
Юное дарование было, в полный контраст с Лешей, немногословно. Можно даже сказать, лапидарно.
– Кирилл, у меня сабля. Нужно заключение. Быстро. Сделаешь?
– А у меня Бронштейн, если ты понимаешь, о ком я. Сумеешь подъехать к полуночи, если это не слишком поздно?
– Сумею.
– На мосты-то как? Ведь разведут!
– Успею. Дел на полчаса.
– Что, саблю оставишь – и к жене?
– Оставлю – и к жене.
– Жду, – отбой.
За рабочими разговорами натяжение нерва ослабло, что и требовалось, а под ребреное рыло джипа покатилась озерковская земля. То есть антиквар почти достиг дома и, как он думал, финала беспокойной одиссеи.
Впрочем, последние дни сообщили психике Ровного такую пугливость, что от машины до парадного он крался, как осторожный сапер по минному полю. Здорово утешали фигуры соседей-алкоголиков, которые соображали на троих у придверной лавочки. Развеселая пьянь сказала что-то вроде:
– Кириллыч, махни стакан, что ты как не родной!
На душе потеплело, а тревоги и всякая мистика показались нелепыми. Какая может быть чертовщина, когда сивочубые ветераны у подъезда ведут бой с зеленым змием под огурец из литровой банки?
Антиквар успел по исходному плану забраться в душ, затолкать провонявшую никотином одежку в стиральный агрегат, чтобы после, переодевшись в домашнее, скушать три сосиски и фужер коньяку.
Полегчало.
Койка, правда, поделилась на «фактор Бронштейна», как давным-давно окрестил этот феномен Ровный. Но так было даже лучше. Многословный коллега должен был надежно заполнить одинокое холостяцкое жилье на час минимум, оградив Кирилла от беспокойных и абсолютно лишних мыслей.
И заполнил.
Бронштейн не вошел – вкатился в квартиру, как всегда: с шумом, трехслойными тирадами, умудряясь одновременно разговаривать по делам, справляться о здоровье и сообщать последние антикварные сплетни. Это был невысокий человек с просто необъятными плечами и мускулатурой отставного боксера. Короткий нос венчали очки-«велосипеды» с круглыми стеклами, да и все лицо его словно выписали по циркулю. Выглядел, одевался и вел себя Леша как клоун, каковым на самом деле не являлся.
Бронштейн цепко держал в толстеньких пальцах если не все, то большинство нитей питерского антикварного рынка, отчего партнером слыл из первой категории полезности. Достать, найти, продать, купить, пристроить – Исаич мог все. От амбарных замков и киноафиш до механических часов Джеймса Кокса или японских доспехов эпохи Хэйан. Даже старые кирпичи с клеймами. Вы слышали, что люди и такое коллекционируют? Нет? А Бронштейн слышал, отчего, собственно, он и был тем, кем был.
– Ой, Кирочка, драгоценный мой, привет! – затараторил Леша с порога, скидывая с джинсового плеча ружейный чехол. – Только не начинай про тот пейзаж, я все помню, знаю, обещаю, сделаю! Ты слышал, как Коровков с подсвечниками пролетел? Там такая история… А у меня к тебе важный разговор!
Ровный привычно фильтровал словесный понос коллеги (ну как прикажете это квалифицировать?!), насторожив уши только при словах «важный разговор», глазами при этом поедая чехол.
«Интересно, что за гаубицу припер Исаич?» – подумал Ровный и не угадал.
– Ты решил, что это ружье? Вот скажи, решил, решил? – Бронштейн промчался мимо Ровного в комнату и занял кресло у столика.
– Решил. А это не ружье?
– Не ружье! Так и знал, что купишься! – коллега-антиквар вжикнул молнией и извлек изрядный сверток пупырчатой упаковочной пленки в скотче. – Господи! Кирочка! Что у тебя с головой?!
Ровный невольно схватился за череп, соображая, что не так.
– Да ты же весь седой! – Бронштейн подскочил и драматически заломил руки.
– Ах, это. Не обращай внимания, очень сильно нервничал последнее время, – антиквар подтянул табурет и уселся напротив. – Присядь, ради бога, не мельтеши. Что за важный разговор?
– Ты себя совсем не бережешь, Кирочка, – Бронштейн соорудил горестную мину на лице, но в кресло вернулся. – А разговор прям ужасно важный. Я последнее время много читал про армию Македонского. Ну, Александра, про него еще фильм был. Я купил на Озоне отличную книжку «Сто великих битв»! Там так интересно, так вот!..
Следующие четверть часа были посвящены вдумчивой распаковке свертка. Под ним закономерно обнаружился еще один – тряпочный, густо перевязанный бечевой. Параллельно Бронштейн являл обычные чудеса самообразования. Книги «Сто великих битв», «Пятьдесят величайших полководцев», «Любовницы и любовники великих политиков», «Самые грандиозные сражения античности» снабдили его пытливый мозг массой сведений.
Сведения повлекли за собой вопросы, которые он принес образованному партнеру. Почему македонцы проиграли римлянам при Киноскефалах? Что нужно было сделать, чтобы не проиграть? Кто лучше: македонцы или швейцарцы? А римский легион разбил бы швейцарскую баталию? А если бы македонская фаланга поперла на ландскнехтов? А если легион? А если наоборот?
Ровный терпел, гадая про себя: Леша в самом деле настолько недалекий или только умело притворяется? Этот момент он за годы знакомства так и не прояснил для себя.
С одной стороны, подобные важные разговоры на голубом глазу взрослый человек всерьез воспринимать не мог. С другой, так много лет морозить настолько лютую ахинею – для этого нужен подлинный талант.
«Зачем он вспомнил про македонцев? Неужто купил археологический ксифос? Нет, ерунда, слишком длинный сверток. Скорее, римская спата – по размерам в самый раз», – думал Ровный, наблюдая за все разрастающейся на полу горой упаковочного материала – под тряпками был еще один слой из крафтовой бумаги. То, что коллега принес не огнестрел, антиквар уже догадался – не великая тайна.
Наконец последние преграды пали.
Бронштейн торжественно выложил на столешницу шпагу в ножнах, сопроводив исчерпывающим:
– Вот!
Ровный был нескрываемо разочарован. Леша, конечно, в оружии разбирался слабо, точнее – никак. Основная масса информации по этому поводу поступала ему из таких же великолепных изданий, как «Любовницы великих политиков». Но что загадочного могло быть в банальной валлонской шпаге времен Тридцатилетней войны? Их, слава богу, Алексей Исаич пропустил через свои руки не один десяток.
– Леша, ну зачем? – тяжко вздохнул антиквар. – Если ты просто хотел пообщаться, так и сказал бы. Что нового я тебе расскажу вот про это???
– А ты все-таки расскажи, – Бронштейн хитро улыбнулся, заблестев очками.
– Ох, Исаич! Ты ж такого добра за двадцать лет продал – хватит на роту рейтар! Ну шпага, ну валлонская. Эфес корзинчатый, очень грубый – посмотри, как склепаны дуги. Судя по всему, 1630–1640 годы. Рукоять хорошая, добротная, зато новодельная, кстати, как и ножны. Ножны вообще дрянь. Какой-то театральный реквизит, а не ножны. Их даже трогать неприятно.
– А что не так с ножнами?
– Да ты только посмотри на толщину деревянной основы. Это же миллиметров семь с каждой стороны! И они прямоугольные! В них шпага болтается, как вялый в презервативе, если ты понимаешь, о чем я. И ради чего ты мне все это приволок?
– Ради клинка. Я в этом не секу, но… – ответил Леша, на минуту потушив режим клоуна.
– А что с ним?
– Слишком широкий для шпаги, сам глянь.
– Исаич, ну хватит уже повторять ерунду. Шпага – это военное оружие, у него мог быть любой клинок, в том числе вполне широкий, – Ровный уже выбрался из-за столика и теперь надевал матерчатые перчатки, выискивая глазами, куда он мог деть монокуляр. – Шпага – это меч, так это слово переводится с любого европейского языка. Espada, spadа – все это от латинского spata. А спата – это длинный кавалерийский меч. Меч, понимаешь? Черт дери, куда я дел монокуляр?
Оптический прибор обнаружился на подоконнике, невидимый за шторой. Как следует вооружившись, антиквар подошел к столу и взялся за ножны, покрутив предварительно пальцами для того, чтобы показать, как ему неприятен поганенький новодел.
– Так, что тут у нас? – Ровный взялся за рукоять, поразившись размерам эфеса – обычно его ладонь еле влезала под тесные шпажные гарды.
Когда клинок с шелестом покинул ножны, антиквар крякнул и водрузил монокуляр на голову. Щелкнула кнопка подсветки. Сказать, что наш знаток древностей изумился – ничего не сказать. Правильным было бы слово «охренел», но мы не станем его применять, ибо и оно слабовато. Шпагу он вертел так и этак, только на язык не попробовал.
– Ну? – нетерпеливо поторопил Бронштейн минут через пять.
– Бара-а-анки гну-у-у… – протянул в ответ Ровный и, наконец, расщедрился на комментарий. – Это… это прям… я даже не знаю! Это… короче говоря, видишь клеймо?
– Плоховато! – признался Леша.
– Именно! Клеймо вварено сталью в сталь, поэтому его и не видно – надо протравливать кислотой. Написано здесь с одной стороны: In nom domin. Думаю, сокращение от «во имя господне», имеются два креста. С другой стороны, – он перевернул шпагу и поводил пальцем по долу, – nomen tum. Без сомнений: «имени твоему» и еще два креста. Но…
– Что но?
– Вварные сталью клейма после начала XII века вообще не встречаются, – Ровный снял монокуляр, положив его на стол. – Вообще, такая техника происходит от эпохи викингов. Но надпись явно христианская, да и сама форма с выраженным острием, длина, тут же сантиметров восемьдесят пять! Да и дол узковат… Словом, этот клинок не может быть викингским, он – ровесник первого Крестового похода. Полагаю, висел он себе в церкви в качестве подношения, пока туда в XVII веке не наведались рейтары. Церковь, как принято, ограбили. Хороший, годный клинок… кстати, он очень годный, пусть точенный-переточенный… так вот, с клинка сбили старый эфес, приделав взамен что-то более модное – на сколько хватило денег. На многое не хватило, но уж как получилось.