Представитель властей продолжал медленно вышагивать впереди коллег во господе. Лицо при этом имел, прошу отметить, отрешенное. Как будто его куда больше занимала свара пейзан в поле под замком. Кто-то из них не сошелся с кем-то в воззрениях на агрикультуру. Теперь две небольшие группки заняли приблизительный центр наблюдаемой пасторали, принявшись кричать друг на друга. Воздух упоительно пах летними травами. Солнце сияло начищенным золотом. Крестьяне сапали, по крайней мере те, кто не был занят в ссоре.
– Таки что? – напомнил о себе ребе.
– М-м-м? – уточнил Ла-Тур.
– Ой вэй!
– Мы помогаем вам в деле с замком по религиозной линии, если вы поможете нам по линии муниципальной с делами финансовыми. Это же взаимосвязано, да и Huc accedit alia forma temptationis multiplicius periculosa[24]. А именно: брать и не платить. Сие недопустимо есть и ко многим грехам располагает, – пояснил аббат.
– Вы послушайте только, как они излагают! – невпопад отозвался наследник, указав рукой на подпрыгивающие посреди поля соломенные шляпы, в каждую из которых было вставлено по крестьянину. – Ты тупой, жрущий говно ишак! Твоя мать гнойная шлюха, а папаша – жополаз! Не уверен, что все точно расслышал, но-о-о… Vox populi – vox dei[25], красиво! Так о чем вы, господа?
– Господа таки о том, что взятку гер’цогскому нотариусу в Бр’югге платить накладно, ибо нам кр’епко задолжали в этом вашем Сен-Клере. Если вы сумеете р’азобраться и помочь взыскать долги, мы собер’ем денег, каковые занесем в канцеляр’ию Его Светлости, – уточнил раввин, безуспешно пытаясь обогнать длинноногого Ла-Тура.
– Боже, зачем так грубо! Занесем, в Брюгге, платить… фу! Право слово! Фу! – младший Жоффруа презрительно фыркнул, изволив заложить руки за спину, словно показывая, что никаких мутных коррупционных схем касаться не намерен. – Мы о спасении наследия всего Шиме толкуем. О спасении достояния всего Эно! Об историческом, не побоюсь этого слова, памятнике! Который по сей день пребывает в руках сосланного врага общества! Впрочем, в сторону! Сен-Клер – это проблема. И не только ваша. И мы ее решим. Я позаботился.
– Так же как ваш уважаемый батюшка? – осведомился аббат.
Наследник остановился, а глаза его внезапно стали холодны, как две льдышки.
– Не стоит сравнивать меня с батюшкой. Те восемь арбалетчиков, которые пропали по дороге в проклятый городишко, – это не решение проблемы, а попытка изобразить суету перед очами Его Светлости. Я озаботился вопросом иначе. Прямо сейчас к нам движется отряд из Брюгге. Аудитор в сопровождении жандармов и лучников Службы Тела. По моим расчетам они должны прибыть в Шиме сегодня. Герцогский аудит – это не восемь пьяниц от моего папеньки. Не отвертишься!
– Это обнадеживает, – согласно кивнул аббат, и выглядел он при этом вполне удовлетворенным, веруя в мощь герцогского аудита, как в Господа.
– Ой вэй, не слишком ли силен пр’ием, ваша милость!? – ребе бен Коган, напротив, выглядел вовсе не обнадеженно, поскольку веровал в аудиторскую мощь, как в единство Яхве, а оттого был уверен, что проверка может выявить еще кое-что помимо недоимок по частным долгам.
– В самый раз, – отрезал наследник, который верил в то, что налоговая претензия бывает сильнее самой искренней молитвы и самого черного заклинания, а посему надеялся.
Молодой Ла-Тур не стал говорить, на что именно он надеялся.
Надежда имела не вполне веские основания с точки зрения фактов и тем паче государственной лояльности. Он был уверен, что отвратительные фокусы горожан объясняются банальным предательством. Стакнулись, мерзавцы, с французами, благо граница рядом. Выторговали три процента льготы и стакнулись. Очень даже запросто! Теперь по понятной причине не шлют налогов, не платят по долгам – ведь война! Великолепную восьмерку папашиных алкоголиков взяли в плен и теперь отчитываются перед Валуа в том, как они доблестно отражали бургундскую агрессию плечом к плечу с доблестными королевскими войсками.
С фактическими подтверждениями было плоховато.
Ла-Туров человечек в Сен-Клере не откликался вместе со всем населением городка.
В разнообразные бесовские сказки наследник не верил ни на грош, а вот во французов – очень даже. И в то, что аудитор разом докопается до истины. А докопавшись, пнет старого Жоффруа из кресла, где тот явно засиделся. Если учесть, что донос в столицу поступил именно от него, младшего Жоффруа, велик шанс сесть прямиком на место, отформованное по батюшкиным ягодицам. Сиречь самому заделаться прево. А там, глядишь, и не занюханное Шиме его ждет буквально в паре карьерных ступеней… Антверпен, Брюгге, Дижон! Словом, перспективы.
Осталось только вскрыть предательство. Злобесов заговор. Собацкое толковище с французами! Прежестокую измену!
– В самый раз! – повторил Ла-Тур.
– Вам виднее…
– Именно так, мне виднее, – произнеся эти самонадеянные слова, наследник внезапно хлопнул себя по ляжкам, да так звонко, что аббат и раввин подпрыгнули. – Кстати, насчет «виднее»! Чтоб меня, если это не…
Как уже было сказано, замок со всеми его башнями и полу-обваленным домом, что помнили не то Филиппа Красивого, не то вообще Гийома Нормандца, располагался на вершине пологого холма. От него на северо-запад бежала дорога, извиваясь и петляя, пока не пропадала в полях за жиденькой рощицей на недалеком всхолмье. И теперь по дороге бежали два крестьянина в спущенных по случаю летней жары чулках, туниках, что были грубо окрашены корой дуба, и неизменных соломенных шляпах.
Что говорили, а точнее, кричали растревоженные пейзане, было не дослышать. Зато те, кто мог, немедленно сбегались к дороге, бросив не только работу, но и увлекательный скандал, грозивший вот-вот перерасти в мордобой.
Над дорогой вилась пыль. Впереди небольшой столб, который не успевал улечься, как его тотчас подхватывала настоящая волна – выше деревьев, следовавшая позади. В пыльном облаке раздавался все более явственный перестук копыт. Земля гудела весьма убедительно. Верилось, что копыт многие сотни, а их грохот – гром подступающего войска. Однако человек опытный враз распознал бы несуразность подобной оценки. Коней было навряд больше семи-восьми десятков. Что, согласимся, тоже изрядный табун, однако до войска не дотягивает.
Любопытные аграрии успели собраться со всего поля к обеим сторонам дороги, а легконогий молодой Ла-Тур – вскочить на груду камней, вывалившихся из замковой облицовки. Святые люди, не обладавшие подобной прытью и отягченные статусными приличиями, остались во временном неведении. Но вскоре даже они смогли лицезреть картину совершенно типическую, сочившуюся духом времени.
По дороге скакали рыцари в латах, солнце укутывало полированную сталь сиянием, а сталь кавалькаду – грозным лязгом. Подковы могучих дестриэ грызли пыль, а высоко над шлемами покачивались, высверкивая, недобрые острия копий. Крестьяне привычно ломали шапки и гнули спины – мало ли что, а рыцари, казалось, не обращали на них и мимолетного взора – не более чем на грязь под копытами.
Впрочем, это как раз не казалось.
Колонна всадников прогрохотала вдоль полей, а дорога неумолимо вынесла их к замковым воротам, где обретались Жофф Грапан вместе с лицами духовного звания. Молодой Ла-Тур прытко сбежал со своего насеста – неловко, знаете ли, так явно демонстрировать любопытство перед гостями, чай не мальчик. Рыцари, заполнившие пропыленным железом, конской плотью, запахом пота и кожи разом все пространство, принялись осаживать скакунов. Вперед выехал огромный мускулистый мерин серой масти, несший в седле наездника под стать – высокого, как башня.
Тот поднял стальную клешню и зарычал хриплым басом, явив тяжелый тевтонский акцент:
– Тпр-р-ру! Да стой ты, волчья сыть! – распаленный скачкой и жарой конь изгрыз удила, затанцевал на месте, зыркая кровавым оком, но все-таки хозяину покорился. – Желаю здр-р-равствовать, господа! Кто здесь будет прево?!
Последняя реплика, легко догадаться, была адресована не коню. Здоровяк оскалился на импровизированный комитет по встрече не хуже собственного мерина. Потом он зажал стальным пальцем ноздрю и, нагнувшись в седле, сморкнулся на дорогу с таким трубным звуком, что половина коней в кавалькаде ответили ему дружным ржанием. Следом под копыта полетел смачный плевок.
– Прощения просим! Пропылился, как шлюха на тракте! Слова не выговорить, проклятый песок всю глотку забил! – всадник еще раз нагнулся в седле, вглядываясь, чтобы вынести резюме. – Э-э-э… да ты не прево! Больно молод! Кто это с тобой? Ага, поп и жид. Очень кстати!
Наследник слегка опешил от такого обращения, разом ощутив собственную незначительность перед той самой мощью герцогского аудита. Мощь против ожиданий оказалась несоизмерима его внезапно захиревшему статусу.
– Я, собственно, сын действующего прево Жоффруа ван Виррей де Ла-Тур младший, к вашим услугам, – он слегка поклонился. – Собственно, это я вас вызвал. Вы же, если я не ошибаюсь…
– Не ошибаешься! – рокотнул рыцарь. – Зови меня Уго де Ламье, мать твою! Впрочем, можешь не звать никак! Нам нужен постой, жратва, вода, вино и пиво! И стойла для коней! И быстро! Сейчас здесь будет отряд его милости Филиппа де Лалена, поверенного Его Светлости герцога! Когда он будет, чтоб все было, ну ты понял! Что замер?! Поворачивайся! И отряди кого-нибудь почище встретить сира! Да пусть найдут прево и скажут, где квартира его милости! Теперь можешь раскрыть рот и отвечать толком.
– Я, собственно, я… – против желания заблеял Ла-Тур.
– Подток от копья! – перебил его грубый немец. – С тебя живого толку мало! Эй, попик! Попик, очнись!
Аббат очнулся.
– Вы тут в провинции совсем охренели от безделья, спите на ходу! – постановил рыцарь. – Слушай, попик! Это не ваше аббатство там виднеется? Во-о-он там, за полем?
– Наше. Я бы сказал, вверенное моим заботам. Я преподобный Бернар, аббат монастыря святой Монегунды.