– Охренеть! В том смысле, что нижайшее вам. Обознался в этой проклятой пылище. Словом, вы, монашня, сейчас будете исполнять Христов завет касательно гостеприимства. Вы счастливы?
Насколько счастливы были бенедектинцы, теперь уже не установить, но то, что отряд де Лалена и примкнувшие к нему ребята Петрония расположились в аббатстве – это факт исторический. По тому же адресу вынужден был явиться и старый прево. Вот он-то совершенно точно не был счастлив внезапному явлению инспекции, которую пригласил прыткий сынок за его спиной, от его имени, умудрившись скрыть инициативу от родителя.
Впрочем, деваться некуда – старшему Ла-Туру пришлось соответствовать, что оказалось не вполне некстати, ведь наступало обеденное время, а на кухне отца настоятеля отменно готовили. И если о проделках наследника прево по старости лет и связанной с этим утратой резвости узнавал не всегда, то о качестве провизии на столе соседа был информирован на должном уровне.
Аббатство святой Монегунды расположилось в красивом месте. Красивом и удобном. Чудесный вид на старый замок, старые липы, выгодно оттенявшие в пору цветения ароматы ладана и смирны, витавшие над монастырем. Большая церковь, чей шпиль был виден из города, две малые базилики, часовня Дунстана на удалении подле монастырского скотного двора, инфирмерий, госпиталь, трапезная братии, трапезная настоятеля, пристроенная к обширному дому, и, что важно, – пивоварня. Удобство заключалось в небольшом удалении от города. И рядом и вне утеснения узких городских улочек, да и запахи кожемятного ремесла не долетали до святых угодий.
Кроме того, крестьянские земли, дарованные монастырю, находились здесь же под полным контролем и постоянным надзором.
В полях росли хлеб и хмель.
В скотном дворе проживали четыре дюжины коров, снабжавших молоком маслобойню и сыроварню, поля – навозом и стол – мясом, когда устав дозволял.
Запруженный ручей заставлял скрипеть колеса водяной мельницы.
А отряд бургундцев временно заставлял скрипеть от жадности отца старосту. Поскрипывал и аббат, на которого вместо решения проблем с сен-клерскими долгами свалились новые расходы. Почти не скрипел крытый двуконный возок, на котором прибыл прево, лишенный возможности передвигаться в седле из-за шалуньи подагры. Экипаж остановился на площади между церковью во имя святой Монегунды и домом аббата. Преграда дверцы, украшенная червленым щитом и серебряным мечом, выпустила на свет божий старого Ла-Тура, которого сразу же подхватили два послушника и повлекли во владычную трапезную.
На крыльце церкви распоряжался отец староста, захвативший юного монашка с чернильницей на шее и здоровенной писчей тетрадью в руках.
– Хромоногий черт, – так проводил староста Жоффруа номер один. – Порази его чирей на срамном месте, прости Господи! А ты записывай, и записывай внимательно…
Площадь, с которой только что убрался возок, наполнилась гомоном и конским ржанием: это ехали лучники и пажи, обмениваясь совсем не благочестивыми замечаниями. Всех измотали дорога, пыль и жара.
– Слушаю, отец Амадей.
– Так, Бержуан… – староста задумчиво почесал тонзуру. – Корм для шести… нет, семи дюжин лошадей, кто их считать будет! Далее, провиант и пиво для дюжины лучников, десятка жандармов, полутора десятков кутилье и дюжины пажей. Перебели все начисто, отнеси в кладовую и выпиши счет, да сосчитайте все с отцом Гаэтаном до денье! Ровно половину счета передай в иудейскую общину, пусть оплатят.
– Они не оплатят, – уверенно возразил монашек, перестав возить пером по листу.
– Если они не оплатят, Абрахам бен Коган через час будет принимать на постой всех лучников Его Милости, уж я позабочусь! Вместе с их конями, пажами, вонью, сквернословием и стоячими членами, после чего в иудейской общине прибудет светловолосых детишек! Так и передай, если вздумают крутить тебе яйца и ссать в уши, как это умеет почтенный бен Коган!
– Если мне будет позволено… – писарь нервно почесал пером ухо.
– Что еще, Бержуан?
– Тогда, выходит, мы маловато коней насчитали. Почтенный Абрахам бен Коган в ладах с арифметикой и быстро прикинет, что только на десяток жандармов меньше тридцати коней не приходится, а еще лучники и все прочие, и тогда, ну вы понимаете, отец…
– Вот дерьмо! И точно. Пиши – восемь дюжин коней, кто их считать будет в самом деле! Да проследи, чтобы жандармов устроили в госпитале, всех прочих – в инфирмерий, там как раз почти пусто.
– А куда господ прикажете?
– Господ под крышу отца Бернара, больно важные господа. И сердитые. С ними до беды недалеко. Видал, какой у них злобный немец? Вот то-то. Сколько ж они сожрут за сутки, святая Дева! – староста скрежетнул зубами, быстро сообразив, что даже с еврейской частью денег постой влетит аббатству в сумму более чем достойную.
Уже сейчас восьмерка всадников, прибывшая в авангарде отряда во главе с тем самым злобным немцем, успела выхлестать не меньше двадцати пинт светлого пива, обобрать начисто две сливы. Вдобавок один нерасторопный послушник получил в ухо, отчего ухо стало смахивать на сливовый плод. Впрочем, ухо было бесплатное.
– Сожрут, – монашек вздохнул. – Хорошо бы эти важные господа разобрались, что там происходит! Ведь брат Ансельм так и пропал в проклятом городишке! А брат Диодат вернулся третьего дня и такое рассказал! Вы бы слышали!
Староста ответил пребольным подзатыльником, а после, подумав, добавил к нему ухоткрут. Монашек заойкал и засипел.
– У-у-у-й, отче!!!
– Не зли меня, Бержуан! Паразитина Диодат нахлестался неразбавленного вина! Ансельм, я уверен, занят ровно тем же прямо сейчас! А ну, бегом работать, дармоед, во имя святой Монегунды!
Умелый пинок настиг убегавшего Бержуана, придав тому ускорение во имя святой покровительницы аббатства.
Трапезная, сложенная из толстого камня, дарила прохладу. Вдоль стен стояли сундуки, на сундуках покоилось разнообразное вооружение, которое гости сняли с поясов. Под потолком виднелись потемнелые балки, витражи в стрельчатых окнах пробивали помещение столбами цветного света, а чтец за пюпитром в конце длинного стола бубнил псалом, кажется, двадцать восьмой. Бубнил уверенно, но с пониманием текущего момента – не слишком громко, чтобы не мешать важным господам вкушать и вещать.
Господа вкушали и вещали. Вокруг суетились послушники, которые подносили и уносили. Подносили наполненное, уносили – опустевшее. И того и другого хватало с избытком. Аббатство явно не бедствовало.
Аббат во главе стола – бедствовал.
Ему мнилось, что долгожданный аудитор со свитой должен был остановиться в городе, а в аббатство, возможно, наведаться к заутрене, как положено благочестивым христианам. Но внезапный ступор проклятого Жоффа Рвача спутал все планы, и теперь святому человеку приходилось принимать людей явно не святых, что смущало дух, истощая кошелек. Присутствие прево вроде бы должно было облегчить участь.
Вроде бы его именем пригласили экспедицию из Брюгге, вроде бы именно он отвечал за беспорядок в Шиме, а никак не аббат. Но эти «вроде бы» помогали слабо – на душе спокойнее не становилось, хоть плачь.
Во-первых, отцу настоятелю очень не нравился верзила с германским акцентом и манерами отпетого наемника, пусть тот в присутствии сюзерена вел себя тихо. Зато точно был подшофе – пиво, проглоченное после тяжелой дороги, ударило в голову. Во-вторых… во-вторых, все остальное. Отвратительно жирный итальянец в пропотелом фарсетто, длинный и тощий, как жердь испанский не то доктор, не то астролог, юный хлыщ с наглыми глазками, непонятно как затесавшийся в состав герцогской инспекции, командир всего коллектива, бледный, поминутно хватающийся за бок, как будто только что побывал в передряге.
И ко всему прочему – здоровенный рыжий шотландец в синем дублете с королевскими лилиями, ибо не просто так, а поверенный лично Людовика XI!
Получите вместо банальной проверки международную делегацию, что, как любому умному человеку понятно, легко может превратиться в международный скандал, особенно если учесть ситуацию с этой идиотской авантюрой герцогского наследника.
Аббат относил себя к умным людям.
Прево молча жрал. Так что помощи от него не было ни на полденье.
– Отведайте бобриного хвоста, дорогие гости, – сказал аббат, чтобы что-то сказать: беседа не то чтобы выходила легкой.
– Ненавижу бобрятину, чтоб меня черти взяли, – ответил немец шепотом настолько гулким, что смог заглушить чтеца в противоположном конце зала.
Чтец в унисон протянул про глас Господа, сокрушающий кедры ливанские:
– Vox Domini confringentis cedros et confringet Dominus cedros Libani[26].
– У вас превосходная кухня. Свинина в капусте прекрасна, – постарался сгладить неловкость мессир де Лален.
– Точно. Простая походная пища. То, что надо усталым путникам, – поддакнул юный хлыщ, кажется, Жерар де Сульмон.
– Прошу вас, угощайтесь. Нынче день не постный. И что вам предложить к свинине? Вина или, может быть, пива?
– Давай сюда свое пиво, – ответил прево и рыгнул. Свинина и капуста без пива – как вино без винограда.
Прево рыгнул еще раз.
– От пива не откажусь даже я, – сообщил испанец, взмахнув руками в черном сукне. – Я как доктор считаю, что потреблять надо αυτόχθονες[27] продукт страны пребывания. В Испании лучше пить вино, а в Бургундии отдай дань пиву.
– Ас-тох-тонис? Какого дьявола это значит? – угрюмо спросил германец.
– Это по-гречески. Означает «туземный», «местный», – пояснил доктор.
– Какого дьявола нельзя так и сказать: местный? – Уго скривил недовольную мину.
Недовольную мину скривил и аббат, вовсе не обрадовавшийся двукратному упоминанию нечистого за освященной трапезой. Однако от замечания воздержался, вместо этого предложив пива.
– О-о, прошу вас, отличный барливайн, выдержанный в самом глубоком под