Уж какой теперь сон!
Бецкий правил каретой и курил в открытое окно. Быхов тоже курил, разместившись на пассажирском сиденье спереди. Оба сотрудника очень серьезной конторы, спроси их, не выскребли бы из серого вещества ни одного внятного ответа: что погнало их в ночь, да еще с таким… предисловием.
А предисловие вышло знатное.
Как поется в песне, правда, по совершенно иному поводу: «И не поверится самим». Они и не верили. Но все равно мчались через набирающую силы белую ночь. Признаться себе, что гнала их воля противного деда, на время заместив их собственные волевые аппараты, было невозможно. И не потому, что стыдно, а потому, что оба подобных вопросов себе не задавали. По крайней мере, до поры.
Подобные вопросы были бы отнюдь не лишними, ведь когда настанет пора и настанет ли вообще – эта перспектива на глазах уходила в сферу гадательного.
Но в сторону! – как говорили в старинных пьесах.
Речь о предисловии.
Как только майор Бецкий высказал общее согласие с оперативным планом художника, обозначенное сакраментальным «надо брать дробовики», сеньор Понтекорво развил бурную деятельность. Ну… правильнее сказать, заставил инквизиторов пошевеливаться. И пошевеливались они в направлении, откровенно выражаясь, околокриминальном. Обычно это направление лежит напротив законности и порядка. И только в дурацких боевиках про одинокого рейнджера сотрудники известных органов ведут себя подобным образом в любой непонятной ситуации.
Но ситуация оказалась вовсе непонятная.
И ее усугубил художник.
Как-то так вышло, что майор Бецкий в сопровождении потомка испанских коммунистов (или итальянских, черт его знает) очутился перед архивом. Архив был по ночному времени закрыт, и лишь дежурный скучал в свете зеленого светильника за конторкой.
Для затравки дежурный удивился. Когда Бецкий открыл рот, чтобы настаивать, художник вышел вперед и просто вежливо попросил. После чего служака снял пломбы с дверей, отпер их и запустил товарищей в святая святых.
– Спасибо, юноша, – сказал дед напоследок, внимательно глядя дежурному в глаза. – От головной боли очень помогает нурофен, но не злоупотребляйте.
И, будто ничего необычного не случилось, нырнул в отворенную дверь. За ее преградой скрывались ряды и полки, уставленные пыльными папками, не менее пыльными коробками и вновь – папками. Бецкий привычно прошелся по каталожному ящику и через пять минут покинул хранилище, унося под мышкой вторую часть бургундских бумаг.
Пока художник и майор занимались незаконным изъятием документов из спецхрана, капитан Быхов покинул Большой дом и доехал до дома собственного. По счастливому случаю, квартировал он неподалеку, на углу «двух вольнодумцев» – Рылеева и Радищева. Четыре минуты аккуратной езды на авто. Быхов же ехал куда как неаккуратно, а потому успел быстрее.
В старой скрипучей квартире с нерабочим камином, помимо антикварного сливного бачка с цепочкой, нашелся железный шкаф. В железном шкафу нашлись: два пистолета «Глок-22» с запасными обоймами и коробками патронов, пистолет ПМ и два дробовика «Бенелли М-4» и опять куча патронов. А еще кобуры, подвесные системы, ремни.
– Следы удачного изъятия… – пробормотал Быхов, запихивая стреляющее богатство в обширную сумку.
Удачное изъятие состоялось два года назад, когда капитан, тогда еще старший лейтенант, разрабатывал по долгу службы одну очень тоталитарную секту, баловавшуюся нехорошим. На хазе во время облавы нашли много всякого. Наркотики и прочую дрянь сдали под опись, а вот незарегистрированное оружие частично прилипло к рукам, не добравшись до хранилища вещественных доказательств.
– Авось пригодится! – постановил тогда Быхов, страсть как любивший красивое оружие и халяву.
– Ой, брось, зачем оно пригодится? Третью мировую развязать? – Бецкий проявил скепсис и оказался неправ – пригодилось.
Через полчаса все трое, простившись со служебным «Лексусом», стартовали с парковки на машине Бецкого – скромном сером «Форде Фокус».
Таково было знатное предисловие о том, как два взрослых серьезных человека, понукаемые человеком старым, совершили должностной проступок, да к тому же вооружились до зубов незарегистрированной артиллерией. Почему?
Да просто оттого, что художник их вежливо и мягко попросил. Как ты, внимательный читатель, уже мог сообразить, имелся у него такой странный дар – убеждать. Впрочем, в отличие от привратника в судебном морге или стражника при дверях архива, просил он в самом деле очень мягко, исподволь, ни разу не порекомендовав средство от головной боли.
Теперь к нескучной дороге.
– Молчит, – констатировал Быхов, скосившись на вредного старика позади.
– Молчит! – подтвердил Бецкий, выпустив на вольность воздуха шмат никотиновой отравы.
Облачко подхватил легкий ветер, дувший с Большой Невки, и унес к Сампсониевскому собору. Подле синих стен с барочными колоннами, которые возвел в честь Полтавской виктории Джузеппе Трезини, дым окончательно развеялся и канул без следа. Чего невозможно сказать о тревоге, что снедала друзей-чекистов.
– Ты чего воды в рот набрал, товарищ Понтекорво? – спросил Быхов.
– Это ж мы из-за тебя подорвались в ночь глухую! – поддакнул Бецкий, раздавливая окурок в пепельнице.
– Точно! Вот мы едем вроде как спасать нашего антиквара. Но хотелось бы подробностей! Обещал изложить по дороге, так излагай! – воскликнул Быхов.
– От кого именно, как, что там с бумагами этими сраными? Мы ж тащим с собой натурально дело из спецхрана, которое уволокли без предписания! В багажнике целая сумка криминальных стволов! А он молчит! – уточнил суть претензий Бецкий.
– Обождите немного, господа, – дед снял шляпу, помял ее в руках и снова водрузил на седые локоны. – Боюсь, вы сами скоро много поймете, если еще не поняли.
– Нет, мы пока мало что понимаем! Такие мы непонятливые! – заявил Быхов.
– Вы напрасно злитесь, молодой человек. Злитесь вы не на меня, а на то, что вам обоим очень не по себе, к чему вы, крепкие и уверенные люди, не привыкли, – ответил старик. – И не по себе вам совершенно не напрасно. Я бы советовал, если мне будет дозволено, я бы советовал вам переместить припасенное снаряжение на себя. Поближе к рукам. Не напрасно же вы его припасли?
– Угу! Отлично! Заебись идея! – Быхов аж по бедрам себя хлопнул с досады. – Мы прямо сейчас посреди улицы остановимся и станем напяливать на себя левые пистолеты! Мне, может, дробовик на шею повесить для верности? Ну, вот так, на глазах у изумленной публики! Мы же не в Сомали, епт!
Старик не обратил внимания на прорвавшуюся через нормы приличия матерщину в свой адрес. По его мнению, сейчас это было совершенно неважно. Автомобиль, урча мотором, несся по Большому Сампсониевскому проспекту. Остались позади и городок Нобеля, и церковь Анны Кашинской, дома эпохи последнего царствования сменялись державным сталинским ампиром, а на улице было на диво безлюдно. И, буде разрешено так выразиться, «маломашинно». Все-таки почти центр города, оживленный проспект в не такую уж позднюю ночь… Хорошая погода обычно способствовала скоплению людей.
Погода была прекрасна, а людей – совсем чуть. И те двигались едва не перебежками.
– Обожди, Слава, – одернул Быхова майор. – Дед-то, конечно, заговаривается, да как-то мне реально не по себе. Ты когда последний раз видел в такое время на проспекте такое безлюдье?
– Это потому, юноша, что не по себе далеко не только вам одним, – пояснил художник. – Умные люди тоже кое-что ощущают, а умные люди ощущениям подобной силы обычно доверяют. Кто не доверяет… смотрите сами.
Чекисты обернулись направо, вслед указующему персту Понтекорво.
Два парня вполне крепкой конституции неслись по проспекту. Неслись так, будто от этого зависела судьба Олимпийского зачета. Или нечто куда более ценное. За ними бежал мужик средних лет в расхристанной одежде с дико вытаращенными глазами. Бежал странным дерганым аллюром, но все равно быстро и весьма целеустремленно.
– Пьяный? – то ли спросил, то ли постановил Быхов.
– Это не пьяный! – отрезал старик. – Он не пьянее Дмитрия Богуслава вчерашним утром! Извольте, наконец, достать голову из задницы и поверить хотя бы своим глазам! Или вам, уважаемые специалисты по всяческой чертовщине, часто приходится проводить задержания подобным образом?!
Художник раскричался. Ему изменила и всегдашняя выдержка, и всегдашняя манера выражаться вежливо и даже старорежимно.
– Тогда, я не знаю… помочь?.. – предложил Быхов.
– Эти убегут. Этих не догонит, – ответил Бецкий.
– Всех сегодня не спасти. К сожалению, нам придется установить очередность оказания помощи, – Понтекорво вздохнул. – Этой ночью многие, очень многие расстанутся с жизнью. Но это ничто в сравнении с адом, который поглотит город уже завтра, если мы не уберемся к черту с книгой и антикваром.
– То есть ты реально хочешь сказать, что это только что мимо нас пробежал еще один… еще один, как этот утренний утырок? – Быхов столь сильно обернулся в кресле, что еще немного, и могло показаться, что он собирается его перелезть.
– Да.
– Тогда точно надо вооружаться, – сказал майор. – Сейчас остановимся возле «Лесопилки»[35], зайдем в парк со стороны Сердобольского пруда, все-таки чтоб с пистолетами не светиться на улице, и обуемся как следует.
– Не думаю, что сегодня человек с пистолетом вызовет ажитацию среди почтенных горожан, – ответил художник и хмыкнул. – Сегодня можно все.
– Это тебе можно, а мы, нам можно не все, – Бецкий хлопнул по баранке. – Это сейчас был угол Институтского, сейчас под жэдэ-мост, и мы почти на месте!
– А не стремно? Там же рядом полицейский околоток… – капитан заметно нервничал.
– Стремно! – скривился Бецкий. – Но ащще по другому поводу!
Форд нырнул под сень железнодорожного моста, мимо пронеслись величественные опоры в облицовке нарочито грубого камня. Майор придавил газ и лихо проскочил сквозь последние зеленые секунды на светофорном посту у Сердобольской улицы.