По правую руку замерла парковая ограда, за которой шептали что-то шеренги кустов. А по левую взирала на пустые улицы классическая сталинская башня с колоннами и львиными масками. Где-то за ней виднелся красный фасад доходного дома Коха – свидетель совсем иной эпохи, укрывший когда-то вернувшегося из Финляндии Ленина.
И было пусто.
Пусто, мертво, лишь светофор подмигивал немой дороге, надо сказать, вхолостую. Ведь если близ Литейного моста машины попадались редко, куда реже, чем положено в такой час в таком месте, то теперь их не стало вовсе. Не стало и людей. По всей перспективе Большого Сампсониевского и Сердобольской, насколько осиливал взгляд, невозможно было уловить ни единого признака разумной жизни.
Шептались кусты, впахивал светофор, повинуясь невидимому роботу, да деревья нет-нет да и покачивали ветвями вслед пролетавшему ветерку.
– Слава, слышь, Слава! – обратился Бецкий к товарищу. – Скажи, какого лешего мы не надели сбрую сразу же, как ты сумку припер?
– Прямо на парковке, с видом на родную контору? Ты рехнулся? Помнишь, что стволы паленые и их лучше не светить? – несмотря на рассудительный тон, капитана Быхова заметно потряхивало, вид будто вымершего города гнетущим ощущением беды пробился и через его скепсис.
– А чего мы сумку в багажник затолкали? Нельзя было в машине переодеться?
– У меня только плечевые подвесные, а в наши пээмовские кобуры «Глок» не запихать! Уж извини – чем богат! Ну а распаковывать заветный баул на улице, тоже извини, я не собираюсь! Там такое палево, что не только погоны долой – тюрьма недалеко!
– Ладно, по херу теперь. Приехали уже, давай как договаривались. Сейчас метнемся в калиточку, за кусты и накинем на себя, что положено. Разговоров больше, пора двигаться!
Во исполнение немудреной программы Бецкий дернул рычажок блокировки багажника и полез наружу. Быхов тоже распахнул дверь, вынес ногу через порожек, на секунду замер, бросив художнику:
– Покарауль здесь пять минут, отец, мы быстро, – и был таков, не удосужившись подождать ответа.
Хотя бы кивка.
Понтекорво, впрочем, и не пытался среагировать, сидел, будто какаду на ветке, такой же нахохленный.
Инквизиторы обошли машину и, взяв увесистую сумку за ручки, бодрой рысью бросились к разрыву в оградке. Парк, где раздавались выстрелы дуэльных пистолетов аж в 1825 году, был стар и огромен. Он больше походил на кусок леса, чудом уцелевший в городском центре, чем на ухоженную парковую зону. Словно матерого волка, грозу чащи, помыли, расчесали и оставили жить в квартире.
– Слава, ты хоть одну обойму к «Глокам» снарядил? Или нам сейчас набиваться? – спросил Бецкий на бегу.
– Я по две снарядил, больше времени не было, – запален-но дыша, ответил Быхов и немедленно выматерился. – Ай, мля, аккуратнее с сумкой ты, чучундра, она ж тяжелая!
– А сколько всего обойм? – майор начисто проигнорировал свою неловкость и возмущение коллеги, которого болтающийся баул пребольно саданул в голень.
– Двенадцать! Богато жили сектанты!
– А патроны тульские?
– Что ты! Родные, американские смит-вессоны 40-го калибра!
Бецкий успел решить, что это очень хорошая новость, ибо тульский патрон с каждым годом все меньше радовал, как и большая часть продукта некогда могучей советской оружейной промышленности. Больше он ничего не успел, так как товарищи миновали калитку, выбежав за кусты, где оказались на берегу Сердобольского пруда. Вода, где совершали навигацию сонные утки и кувшинки, омывала маленький островок, оккупированный роскошной старой ветлой.
Берега, густо поросшие деревьями, в этот поздний час должны были гарантировать пятиминутку уединения, достаточного, чтобы скинуть пиджаки, снарядиться в плечевые сбруи и рассовать по кобурам пистолеты, а обоймы – по подсумкам.
Должны были, но не гарантировали.
Как на грех, сумрачный брег в эту безлюдную белую ночь был вовсе не так безлюден, как проспект и прилегающие к нему улицы. Если быть точным, метрах в десяти у воды стоял человек, обратив лицо к внезапно появившимся в парке друзьям. Хуже того, человек этот был облачен в форму патрульно-постовой службы полиции и явно происходил из соседнего околотка, что квартировал в доме номер 93.
Бецкий и Быхов остановились, как на стену налетели.
– Пипец, не везет! – то ли прошептал, то ли подумал Бецкий. – Тебя здесь, служивый, не хватало!
Быхов сильно сощурился, пытаясь разглядеть городового получше. В сущности, пока ничего плохого не произошло. Подумаешь, два гражданина заскочили ночью в парк с большой сумкой – и что? Понятно, что к рядовому обывателю у полицейского могли возникнуть вопросы. Но к паре обывателей с офицерскими корочками ФСБ никаких вопросов возникнуть не могло.
Исходя из этого логичного умозаключения, капитан решил действовать нагло и решительно, устранив проблему вовсе. Он высмотрел нашивки и, достав из нагрудного кармана удостоверение, негромко, но внушительно крикнул:
– Эй! Сержант! Да-да, ты! Видишь это? – в руке раскрылась одна из самых убедительных красных книжечек. – Будь другом, пропади! Или ты нам сейчас всю операцию изговнякаешь!
Постовой и не думал пропадать.
Более того, он уверенно зашагал к инквизиторам. Сие было вполне объяснимо, ведь капитан только что спросил «видишь это?». Прочесть удостоверение ночью, пусть и белой, с десятка метров сумеет не каждый Соколиный глаз. По здравому рассуждению выходило, что околоточный хочет вчитаться в орленый текст, сверить фотографию с личностью. А потом, наверное, вострепетать и пропасть, как и было велено.
– Надо же, какой въедливый, – констатировал Бецкий, выпустив сумку, которая с лязгом упокоилась на грунте.
– Оно похвально… – подхватил Быхов, тоже выпустив ручку.
– Но очень не вовремя! – продолжил Бецкий, включившись в обычную манеру говорить дуплетом. – Сержант, не трать свое и наше время! Мы сотрудники конторы, сам понимаешь какой. Вот мое удостоверение. Проводим операцию, и ты нам мешаешь! Сделай одолжение, ну ты понял!
Сержант не понял. Или понял, но вообще не внял. Он выбрался с отлогого берега, где густая трава и кочки не давали нормально переставлять ноги, вышел на дорожку, где стал переставлять ноги куда быстрее. В две секунды полицейский замаршировал по дорожке и уже поравнялся с кустами, что скрывали калитку на проспект, как вдруг сбился с шага и замер. Более того, повесил голову, будто хотел рассмотреть собственные ботинки.
Что-то трижды чавкнуло.
Чекисты не сразу связали странный звук с почти невидимым в сумерках узким клинком, который возник из груди стража порядка. Он покачнулся и упал. И только тогда до друзей дошло, что голову он склонил не по своей воле – шея вместе с хребтом была рассечена до половины.
Позади стоял художник, сжимавший в руках шпагу или длинный узкий меч, словом, самого устрашающего вида заточку сантиметров в девяносто. Старик наступил на спину постовому и вонзил оружие в ухо. С хрустом, не оставлявшим никаких мнений. С таким же хрустом он извлек шпагу, описав в воздухе резкий свистящий скрипичный ключ, словно салютовал инквизиторам.
– Нам пиздец, – постановил Быхов, ибо не смог придумать ничего умнее. – Ты чего сделал, болезный? Ты в курсе, что полагается за убийство мента при исполнении?
– У нас нет времени. Теперь уже совсем. К оружию, господа! – невпопад ответил старик, а глаза его сверкнули в свете луны, которая бледно скалилась с ночных небес.
Человек в черном покинул Вантовый мост.
Вряд ли кто-то смог бы объяснить почему.
Он и сам не мог.
Мерцающее нечто, составлявшее большую часть его сознания, на миг изменилось, пошло рябью, возмутилось, будто сложив стрелу, указавшую на северо-запад. Примерно туда, где прошлым утром человек начал вояж по городу. Он не строил планов. Для того, чтобы строить планы, нужна личность, а ее он был почти начисто лишен. Но в сияющей неопределенности возникла боль, как будто швейцарский мизерикорд вонзился в мозг.
Боль давно не беспокоила высокого человека. Он жил с ней так много лет, что боль стала его частью.
Но то, что в сияющей неопределенности возникла ошибка, он ясно понял. Ошибку требовалось исправлять, причем быстро. Человек умел ждать, но, когда надо, он мог быть быстрее молнии.
Секунды не прошло после тревожной перемены, как он развернулся, сделал два стремительных шага, вскочил на отбойник, разделявший пешеходную и проезжую часть моста, а потом прыгнул прямо перед несущейся «Альфа-Ромео». Стремительный болид завизжал покрышками и каким-то чудом пронес прищуренную акулью морду мимо не то сумасшедшего самоубийцы, не то просто самоубийцы. Кроссовер пошел юзом, оставляя жирный резиновый след на асфальте, и замер, не долетев до ограждения сантиметров пять.
Следом, гудя во всю мощь, проехала фура, вынужденная вильнуть необъятной тушей. За ней разразился возмущенным бибиканьем «Форд», а на мелькнувшем лице его хозяина было написано отчетливое: «Ну не мудак ли ты?!»
Водитель «Альфа Ромео» был совершенно солидарен с таким определением.
Хлопнула дверца, выпустив наружу задорные звуки N.V.A., призывавшие «трахать полицию», и крайне разозленного молодого человека. Тот был одет в тысячедолларовую версию униформы негритянского гетто и переполнен жаждой мести. Его вовсе не насторожила скорость, с которой несостоявшийся самоубийца преодолел немалый тормозной путь «Стелвио». Более того, она парня даже обрадовала, ибо он намеревался как можно быстрее отправить прыгуна в больницу. Ну, понятно, чтоб, значит, заодно психику подрихтовал.
Для начала он грозно заорал:
– Ну не мудак ли ты?! – полностью повторив давешнюю невербальную оценку из фордовского кокпита. – Тебе чо, улыбатор поломать, чмо ебаное?!
Он вполне справедливо ощущал свою правоту и поддержку друзей, которые сидели в салоне, готовясь прыгнуть на придурка, если вдруг что.
Человек в черном сбавил шаг и размеренно приблизился к парню в широченных джинсах, поло с капюшоном и толстенной золотой цепи, на которой болтался сияющий логотип доллара.