– Леша Бронштейн принес на экспертизу. Вот только что, может, час назад. Или два.
– Не имею чести знать милейшего господина Бронштейна, но он оказал нам услугу. Это, определенно, знак. Оружие, потерянное так давно, что я и сосчитать не могу; книга, увезенная из проклятого города; ключ, который проведет нас на ту сторону. Все детали головоломки встали на места. Это значит, что нам пора в путь, – художник прикрыл на миг глаза и закончил невесть какую понятную речь. – Не хватает только воина. Но разве когда-то хватало воинов?
По квартире зазмеилась тишина, прерванная, наконец, протестующим голосом антиквара.
– Какой ключ, какой знак, какой, в домонгольскую жопу, путь?! Что вообще происходит?! Я только что Мишу убил! А Миша убил свою жену и едва не убил меня! У меня теперь один путь – в участок! В полицию! В ментовку! В мусарню, если вам так понятнее!
– Вас чудо спасло! – пояснил старик. – Истинное чудо! Вам, всем нам невероятно повезло, что Тень не пришла сюда лично еще раз, погнавшись за книгой! Но даже чудо не сумеет спасти ни вас, ни весь город через сутки! Господа из конторы, подтвердите мои слова, уже сегодня на улицах десятки таких вот богуславов, что едва не отправил вас на тот свет. И они убивают, превращая жертвы в себе подобных. Убивают прямо сейчас! Им и их хозяину нужна книга и теперь еще и лично вы, господин антиквар. Вы слишком много прочли, пока далеко не все, но вы пропитались той старой историей, вы теперь ее часть, ключевая часть, вы – ключ. И вам необходимо унести книгу туда, где все началось! Немедленно! Ибо сейчас вы можете спасти город или погубить!
– Куда? Где все началось? Я ничего не понимаю! – жалобно воскликнул Ровный, всплеснув руками.
– Все вы отлично понимаете! – отрезал старик. – Вы единственный, кто прочел большую часть бургундских бумаг – той самой книги. И вы отлично знаете, куда шел рыцарь и его спутники – в пропавший Сен-Клер! Теперь лишь вы можете войти туда и провести туда нас, чтобы вернуть все части истории в одно место. Это единственный способ обратить все вспять, или Тень ее падет на вас, и это будет хуже смерти!
– Позвольте, Сен-Клер – это в Бельгии!
– Я знаю, юноша. Нам надо в Бельгию. Сейчас же. А по дороге вы закончите читать книгу, ведь она ждет нас у парадного – в машине. Повторяю, нам пора в путь.
– Э-э-э, можно два слова? – Быхов поднял руку, как ученик на уроке. – Или даже три. Бельгия далековато. Не знаю, как у вас, но у меня нет визы, нет заграничного паспорта, даже денег с собой почти нет. И как вы полагаете туда, э? Самолетом? Со всеми этими шпагами? Гарантирую, что возникнут вопросы. Точно так же, как к старинной книге без единого документа, удостоверяющего право на вывоз. Это ж контрабанда!
Старик ответил без промедления.
– Самолет, поезд, корабль воспрещаются. Если в замкнутое помещение проникнет тот человек, с которым вы познакомились на Большом Сампсониевском, нас не спасет никто, дело будет провалено. Ехать придется экипажем. Полагаю, лучше всего подойдет машина господина Ровного – она большая, удобная и проходимая. А о визах не беспокойтесь. Как вы могли заметить, я умею убеждать, – и Понтекорво опять улыбнулся. – Нам следует собираться.
– В первую очередь нам следует затереть кровь содовым раствором и убрать труп, – мрачно заметил Бецкий, положив руку на тылье приклада – дробовик по прежнему висел на тактическом ремне. – Провоняет все так, что соседи завтра вызовут полицию. А Кириллу неплохо бы вернуться домой и не сесть в тюрьму за убийство. Такая моя политика.
– Слава, ты что, реально собрался с этим… этими… – недоуменно промямлил капитан.
– Святослав Александрович, мы присягу давали. И нам бы не худо ее исполнить. Если тебе мало того, что мы видели сегодня, то мне вполне достаточно. Есть шанс всю эту шнягу прекратить? Очень хорошо. Для этого надо в Бельгию? В конце концов, не в Антарктиду.
– А как насчет у меня поинтересоваться? – Ровный только руками развел.
– У вас нет выбора, господин антиквар, – ответил художник. – Прискорбно, но вас его лишили. Кстати, какой суммой наличных в иностранной валюте вы располагаете?
Через полчаса «Паджеро» уносил четверых спутников по направлению к Нарве.
Тело несчастного Миши Пивника, запакованное в слои пупырчатой пленки и перемотанное скотчем, нашло пристанище в лесу на обочине одной проселочной дороги неподалеку от Кингисеппа.
Товарищам предстояла дальняя дорога, и только художник был уверен в счастливом прохождении таможен.
Бецкий вел машину и курил.
Быхов, накурившись до мокрого кашля, дремал, приклеенный исполнительной челкой к окну.
Понтекорво смотрел вдаль, а может, внутрь себя.
Антиквар, устроившись на заднем сиденье, шелестел страницами недочитанных бургундских бумаг, то и дело сверяясь со словарем в собственном телефоне.
А в багажнике тихо позвякивали меч и сабля, наверное, общались о давно минувших битвах на неведомой стальной лингве.
Кто я?
Опять этот проклятый вопрос и мгновенная вспышка боли.
Боли я не боюсь, это бессмысленно. Зачем бояться того, что все равно вернется, раз за разом, тысячи раз. Да и может ли испытывать боль тень на земле, тень на стене, тень над зыбкой свинцовой водой? Оказывается, может.
Я, если можно сказать «я» о том, что давно утрачено, я – высокий худой человек. И я брожу над этими свинцовыми волнами, которые несет река, приютившая на своих берегах каменный город. Город наполнен жизнями, которые я вынужден забирать, отправляя в то сияющее, мерцающее, разбитое в осколки нечто, заменяющее мне разум, мою собственную жизнь, мою суть.
Я мерцаю вместе с этой сияющей неопределенностью, как один из ее мельчайших осколков, мгновенный и бессильный блик, который отчего-то не гаснет, хотя должен был давным-давно.
А они гаснут.
Жизни, которые я вынужден забирать.
Но отчего не погас я, влившись в общий хаос этой невероятной силы?
Наверное, я ей нужен в облике высокого худого человека, который бродит, смотрит и ищет. Откуда-то я знаю, что должен найти часть мерцающей неопределенности. Важную часть, украденную когда-то, украденную… когда я еще не был тенью?
Боль.
Швейцарский мизерикорд в черепе.
Украденную мной?
Боль.
Украденную с моей помощью?
Вновь меня буравит и режет безжалостный кинжал.
Эту часть необходимо вернуть. А еще забрать одну жизнь, которая внезапно стала частью того нечто, что мерцает, мечется и ждет. Я был рядом с этой жизнью, но тогда она не представляла угрозы, а ныне представляет. Потому что стала таким же маленьким, но не гаснущим осколком неопределенности, каким являюсь я.
Вторжение.
Я вижу его, и оно его видит.
Это старик. Дряхлая жизнь, перешагнувшая все отпущенные сроки, но не гаснущая. Когда-то мы были знакомы? Это он украл важную часть оно? Или все-таки я?
Боль.
Боль утраты. Все эти маленькие осколки, что сияют и не гаснут, уходят, удаляются от меня, ускользнув, как песок сквозь пальцы. А ведь я был так близко. Значит, теперь настало время искупления, я должен следовать за ними. Догнать, найти, пресечь.
Что делать с теми, кого я швырнул в сияющую неопределенность?
Бросить, это всего лишь огоньки над болотом, вот они есть, а вот их нет. Вокруг много жизней, я всегда могу найти новых слуг. А пока мне пора. Пора покинуть город на гранитных берегах, который я мог бы полюбить, будь внутри высокого худого человека этот я.
Но ведь я – лишь тень.
Занималась заря.
Короткая белая ночь подошла к концу.
Кошмарные фигуры живых, но потерявших себя людей, кошмарные фигуры людей не живых, что бежали, ползли, брели и переставляли ноги к единому невидимому центру где-то на северо-западе, остановились. Замерли. Второй раз за такую короткую ночь, которая казалась бесконечной.
Все они подняли лица к небу.
Окровавленные, изуродованные смертью, иссиня-бледные и бледно-синие.
И спустя миг над улицами понесся долгий тоскливый стон.
Это слуги горевали о покинувшей их силе, о том, что хозяин бросил их, оставив на произвол судьбы их лишенные собственного сознания тела.
Через минуту или четверть часа, а может, час все они превратились в бессмысленно дергающиеся марионетки, бредущие без всякой цели. И только в мертвых глазах отражалось единственное, что не покинуло их, – неукротимая жажда крови.
Глава 12Вторая интермедия
– Говорят, до тебя, наконец, добралось письмо от нашего пропавшего друга?
– Так точно, сир.
– Ты прочитал письмо?
– Нет, сир.
– Почему?
Первый из говоривших был стар. Статен, горд осанкою, легок на шагу, но паутина глубоких морщин, разбегаясь от уголков глаз, тяжкая складка между бровей и обвисшая кожа на щеках – все это вкупе с серебряной бородой ясно говорили, что пора весны его давно минула. Старик походил более всего на римский акведук – и крепок еще, и твердо попирает землю лапами арочных опор, да высыпается уже цемент, нет-нет да отвалится красивая облицовка. Если приглядеться – почти нет той облицовки, обнажена надежная нутряная кладка и всем ветрам открыта.
Одет он был вполне понятным манером. Более того, прохожие, завидев тот манер, уважительно кланялись и спешили уступить дорогу. Черное платье, меч у пояса и более того – лапчатый крест кровавой червлени на плаще выдавал в нем яснее ясного рыцаря Ордена Сант-Яго де Компостелла. Сапоги, звеневшие шпорами на каждом шагу, и густая красноватая пыль выдавали иное: рыцарь только что разделался с немалым отрезком пути верхами.
– Оно шифрованное, придется поработать.
– Шифрованное?
– Шифрованное, сир. Причем шифром крепчайшим, быстро его даже мне не прочесть.
Второй собеседник был для стороннего прохожего куда менее понятен. Платье вроде бы светское, да что-то не так. Долгополый, почти в землю упелянд коричневой шерсти при мимолетном взгляде походил на монашескую рясу.